ИЗ АВСТРАЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ

1. ГЕНРИ ЛОУСОН

Генри Лоусон (1867 - 1922) - один из классиков австралийской литературы. Родился в семье норвежского моряка, иммигранта, привлеченного
"золотой лихорадкой" в Австралию в середине XIX в. Жизненный путь прозаика и поэта начался с малярных работ, затем продолжался на посту школьного
учителя для маори в Новой Зеландии и клерка. Хорошее знание жизни, неистощимый юмор послужили почвой для возникновения его произведений. В его стихах и
рассказах - суровый быт австралийцев-тружеников, незамысловатые житейские истории золотоискателей, шахтеров, фермеров, погонщиков скота, батраков.
Портрет Лоусона размещен на одной из австралийских банкнот.

Г.ЛОУСОН. ЭНДИ ГОНИТ СТАДО

H.LAWSON. ANDY'S GONE WITH CATTLE

Наш Энди двинулся в поход, Чтоб с Засухой сразиться: Наш Энди нынче гонит скот У Квинслендской границы. Нам без него успеха нет, Сердца полны печали; Давно на ферме смеха нет - Без Энди заскучали. Как он - кто будет песни петь, Когда делишки плохи? Кто будет весело свистеть, Когда повсюду - вздохи? Лишь он утихомирить мог Соседа-богатея; Но Энди Дарлинг пересёк, И стал сосед наглее. Скрипит под ветром старый дом, Чинить ворота надо... Кому чинить? В краю чужом Наш Энди гонит стадо. Печален нашей тёти взгляд, В глазах у дяди - горе, И сапоги всю ночь скулят: Наш Энди - близ Мак-Квори. Пусть небо ливень подарит, Поменьше будет зною; Буш, где погонщик путь вершит, Пусть порастет травою. Да, пусть в пустыне - тут и там - Почаще дождь прольется; А вот вернется лето к нам - И Энди к нам вернется.

Our Andy's gone to battle now 'Gainst Drought, the red marauder: Our Andy's done with cattle now Across the Queensland border. He's left us in dejection now; Our hearts with him are roving. It's dull on this selection now, Since Andy went a-droving. Who now shall wear the cheerful face In times when things are slackest? And who shall whistle round the place When Fortune frowns her blackest? Oh, who shall cheek the squatter now When he comes round us snarling? His tongue is growing hotter now Since Andy cross'd the Darling. The gates are out of order now, In storms the `riders' rattle; For far across the border now Our Andy's gone with cattle. Poor Aunty's looking thin and white; And Uncle's cross with worry; And poor old Blucher howls all night Since Andy left Macquarie. Oh, may the showers in torrents fall, And all the tanks run over; And may the grass grow green and tall In pathways of the drover. And may good angels send the rain On desert stretches sandy; And when the summer comes again God grant 'twill bring us Andy.

2. ЭНДРЮ "БАНДЖО" ПАТЕРСОН

Эндрю Бартон "Банджо" Патерсон (1864 - 1941) - австралийский поэт, автор баллад и стихотворений, действие которых происходит в сельской Австралии.
Наиболее известное произведение Патерсона - "Танцующая Матильда" - часто рассматривается как неофициальный гимн Австралии. Портрет Патерсона
изображён на купюре в 10 австралийских долларов.
Банджо Патерсон и Генри Лоусон (см. выше) были наиболее известными австралийскими авторами того периода. Они настолько недолюбливали друг друга,
что трения между ними даже переросли в так называемую "войну бардов", которая долго еще бушевала на страницах газет.

Э. "БАНДЖО" ПАТЕРСОН. КОНЬ СВЯЩЕННИКА РАЙЛИ

A.B. BANJO PATERSON. FATHER RILEY'S HORSE

Он бежал от полицейских - Энди Риган, конокрад, - Словно динго от погони: со всех ног. Были склоны и овраги все обшарены подряд, Но никто нигде сыскать его не мог. Как-то патер в Кайлис-Кроссинг в час ночной услышал зов: "Отче Райли, на минутку!" Семеня, Патер выбежал в пижаме, отодвинул прочь засов И впустил в ворота Энди - и коня! "Я скажу вам, отче Райли, почему явился к вам: Нынче ночью угрожает мне беда. Днём-то я ещё скрывался по оврагам и кустам От ищеек полицейских без труда... Но на пастбищах охрана - там и птице нет пути, От усталости я падаю давно; Чтоб хлопот поменьше было и чтоб жизнь свою спасти - Помереть мне надо. Это решено. Я домой отправлюсь, к маме, там умру во вторник днём, А в четверг меня зароют - и вполне Я готов на всё, что будет; только как же быть с конём, Это чудо на кого оставить мне? О цене его и предках не составлен документ, Но известно мне про этого коня: Он родился от Педанта, прародитель - Претендент, И ему Косуля - дальняя родня! Без усилий обогнал бы он в округе всех коней - Пусть бы даже те неслись во весь карьер, И в прыжках он, несомненно, тоже будет всех сильней, Для него барьер на скачках - не барьер! До восстания из мертвых конь останется у вас: Нет в округе здесь другого знатока; Спросят - смело отвечайте: конь был пригнан в поздний час Ветром-в-Поле с Замогильного Лужка... Скоро утро, на востоке звёзд почти что не видать, И опасно оставаться мне у вас. Ухожу я, отче Райли. Хоть и тяжко умирать, Но скрываться - тяжелей во много раз. Конь туда свезёт вас, отче, где последний мой приют, Где акация касается небес; Он ограды перепрыгнет - не пускайте в дело кнут, Чтоб не снёс он их. Прощайте!" И - исчез! Хоронили конокрада возле Кайли, где овраг, На погосте деревенском, за холмом. Двадцать пять друзей явились, двадцать пять случилось драк - Забияки успокоились на том. А затем - лихая скачка от могилы к кабаку, Каждый кнут хлестал соперника не раз... Прорва выпивки, закусок! В общем, Энди-бедняку Были сделаны поминки - первый класс. Ну а вскоре порешили скачки в Кайли провести. Здесь ирландцев много больше, чем иных, А наездника смелее, чем ирландец, не найти - Каждым утром тренировки шли у них. Правда, ночью все сидели запершись, поскольку слух Очень странный просочился в каждый дом: Мол, при звёздном освещенье по округе скачет дух - Энди Риган разъезжает на гнедом... Перед скачками устроил патер Райли озорство; Этой шутке удивлялись много дней: Взял и выставил на гонку он гнедого своего Против лучших и испытанных коней. Был гнедой, конечно, прыток, и вынослив, и удал, Только вышла с обученьем ерунда: Да, на нём священник много по округе разъезжал, Но барьеров конь не видел никогда. Патер кротко улыбался, отвечая землякам: "Двадцать пять гиней сегодня на кону. Может, выпадет удача... Деньги бедным я раздам, Коль придёт успех к гнедому скакуну!" Конь был назван "Фаг-а-Балла" ("Прочь с дороги" - перевод), И седло сияло зеленью долин. На гнедого делал ставки католический приход, Оранжистам был милее Мандарин... Отравитель диких динго - мудрый Хоган - заявил, С общепринятым суждением вразрез, Но весьма авторитетно: "У гнедого хватит сил, Чтобы выиграть сегодня стипль-чез. Вы болтайте что хотите: мол, и выучка слаба, Мол, на трассе много опытных коней... Если всё пойдёт как надо - вашим денежкам труба, Конь священника окажется сильней. Пусть твердят владельцы сытых и холёных рысаков, Что гнедому, мол, и груза не снести, - Но надежды беззащитных и молитвы бедняков Для гнедого станут помощью в пути. Бесполезна подготовка, не поможет мастерство - Рядом с ним помчатся ангелы, храня! Я молился, чтоб барьеры взял он все до одного: Всё поставлю я на этого коня!" * Ну и гонка! Все скакали круг за кругом, словно шквал, Оглушало громыхание жердей. Тот - допрыгнул! Этот - в яму!.. Кто наездников ругал, Кто - неверную судьбу и лошадей. Но уже кнуты взлетели, шкуры конской не щадя: Вот он - ровный, длинный финишный газон; Кенгуриными прыжками мчался, прочих обойдя, Аутсайдер бывший, ныне - чемпион! Конь священника - о чудо! - всех оставил позади; Крики публики, триумф и торжество... А наездник - прямо призрак Энди Ригана, гляди! Если призрак, как же взвешивать его? Но, однако, был он взвешен - и пропал невесть куда, Словно баньши (эльф по-нашему, учти). Буркнул мудрый старый Хоган: "Ох, кабы не борода - Был бы прямо Энди Риган во плоти!" Что за всадник! После Энди и не видели таких... Пили люди за коня и седока; Беднота из Кайлис-Кроссинг говорила: "Парень лих! Был в зелёном - значит, наш наверняка..." А потом распространились слухи в нашей стороне, Что и вправду это Энди приходил: Дескать, дать ему побывку приказали Сатане, Чтоб гнедой на этих скачках победил!

'Twas the horse thief, Andy Regan, that was hunted like a dog By the troopers of the upper Murray side, They had searched in every gully -- they had looked in every log, But never sight or track of him they spied, Till the priest at Kiley's Crossing heard a knocking very late And a whisper "Father Riley -- come across!" So his Rev'rence in pyjamas trotted softly to the gate And admitted Andy Regan -- and a horse! "Now, it's listen, Father Riley, to the words I've got to say, For it's close upon my death I am tonight. With the troopers hard behind me I've been hiding all the day In the gullies keeping close and out of sight. But they're watching all the ranges till there's not a bird could fly, And I'm fairly worn to pieces with the strife, So I'm taking no more trouble, but I'm going home to die, 'Tis the only way I see to save my life. "Yes, I'm making home to mother's, and I'll die o' Tuesday next An' be buried on the Thursday -- and, of course, I'm prepared to meet my penance, but with one thing I'm perplexed And it's -- Father, it's this jewel of a horse! He was never bought nor paid for, and there's not a man can swear To his owner or his breeder, but I know, That his sire was by Pedantic from the Old Pretender mare And his dam was close related to The Roe. "And there's nothing in the district that can race him for a step, He could canter while they're going at their top: He's the king of all the leppers that was ever seen to lep, A five-foot fence -- he'd clear it in a hop! So I'll leave him with you, Father, till the dead shall rise again, Tis yourself that knows a good 'un; and, of course, You can say he's got by Moonlight out of Paddy Murphy's plain If you're ever asked the breeding of the horse! "But it's getting on to daylight and it's time to say goodbye, For the stars above the east are growing pale. And I'm making home to mother -- and it's hard for me to die! But it's harder still, is keeping out of gaol! You can ride the old horse over to my grave across the dip Where the wattle bloom is waving overhead. Sure he'll jump them fences easy -- you must never raise the whip Or he'll rush 'em! -- now, goodbye!" and he had fled! So they buried Andy Regan, and they buried him to rights, In the graveyard at the back of Kiley's Hill; There were five-and-twenty mourners who had five-and-twenty fights Till the very boldest fighters had their fill. There were fifty horses racing from the graveyard to the pub, And their riders flogged each other all the while. And the lashin's of the liquor! And the lavin's of the grub! Oh, poor Andy went to rest in proper style. Then the races came to Kiley's -- with a steeplechase and all, For the folk were mostly Irish round about, And it takes an Irish rider to be fearless of a fall, They were training morning in and morning out. But they never started training till the sun was on the course For a superstitious story kept 'em back, That the ghost of Andy Regan on a slashing chestnut horse, Had been training by the starlight on the track. And they read the nominations for the races with surprise And amusement at the Father's little joke, For a novice had been entered for the steeplechasing prize, And they found it was Father Riley's moke! He was neat enough to gallop, he was strong enough to stay! But his owner's views of training were immense, For the Reverend Father Riley used to ride him every day, And he never saw a hurdle nor a fence. And the priest would join the laughter: "Oh," said he, "I put him in, For there's five-and-twenty sovereigns to be won. And the poor would find it useful, if the chestnut chanced to win, And he'll maybe win when all is said and done!" He had called him Faugh-a-ballagh, which is French for 'Clear the course', And his colours were a vivid shade of green: All the Dooleys and O'Donnells were on Father Riley's horse, While the Orangemen were backing Mandarin! It was Hogan, the dog poisoner -- aged man and very wise, Who was camping in the racecourse with his swag, And who ventured the opinion, to the township's great surprise, That the race would go to Father Riley's nag. "You can talk about your riders -- and the horse has not been schooled, And the fences is terrific, and the rest! When the field is fairly going, then ye'll see ye've all been fooled, And the chestnut horse will battle with the best. "For there's some has got condition, and they think the race is sure, And the chestnut horse will fall beneath the weight, But the hopes of all the helpless, and the prayers of all the poor, Will be running by his side to keep him straight. And it's what's the need of schoolin' or of workin' on the track, Whin the saints are there to guide him round the course! I've prayed him over every fence -- I've prayed him out and back! And I'll bet my cash on Father Riley's horse!" * Oh, the steeple was a caution! They went tearin' round and round, And the fences rang and rattled where they struck. There was some that cleared the water -- there was more fell in and drowned, Some blamed the men and others blamed the luck! But the whips were flying freely when the field came into view, For the finish down the long green stretch of course, And in front of all the flyers -- jumpin' like a kangaroo, Came the rank outsider -- Father Riley's horse! Oh, the shouting and the cheering as he rattled past the post! For he left the others standing, in the straight; And the rider -- well they reckoned it was Andy Regan's ghost, And it beat 'em how a ghost would draw the weight! But he weighed in, nine stone seven, then he laughed and disappeared, Like a banshee (which is Spanish for an elf), And old Hogan muttered sagely, "If it wasn't for the beard They'd be thinking it was Andy Regan's self!" And the poor of Kiley's Crossing drank the health at Christmastide Of the chestnut and his rider dressed in green. There was never such a rider, not since Andy Regan died, And they wondered who on earth he could have been. But they settled it among 'em, for the story got about, 'Mongst the bushmen and the people on the course, That the Devil had been ordered to let Andy Regan out For the steeplechase on Father Riley's horse!

3. АДАМ ЛИНДСЕЙ ГОРДОН

Адам Линдсей Гордон (1833-1870) - австралийский поэт. Родился на Азорских островах в семье отставного английского офицера, детство и юность провел
в Англии. Обучался в трех привилегированных колледжах, но ни один из них не закончил, зато добился профессионального мастерства в занятиях боксом
и уходе за скаковыми лошадьми. В 1853 г. был "сослан" родителями в Австралию, что было в тогдашней Англии одной из воспитательных мер. Стремление выразить
себя, дать выход надеждам и разочарованиям, связанным с нелегким вживанием в австралийскую действительность, реализовывалось в поэтическом творчестве.
Стихи Гордона составили два сборника - "Морской прибой и дымок из трубки" (1867) и "Баллады буша и скачущие рифмы" (1870). Последняя книга, принесшая
ему посмертную славу, вышла в тот день, когда поэт, обремененный долгами, надорванный духовно и физически, сам оборвал свою жизнь.

А.Л.ГОРДОН. ПЕСНЬ ПРИБОЯ

A.L.GORDON. THE SONG OF THE SURF

Словно кони - за валом вал, и навязчивый гул в ушах; В белой пене барьеры скал - там, от берега в двух шагах... Есть ли в мире мудрец великий, кто бы в песни морские вник? Самый грубый и самый дикий постигают же люди язык... С монотонностью ненавистной повторяются в гуле морском Строфы в записи клинописной - никому их смысл не знаком. Волна, ты идёшь, нарастая, вздымаясь, камни дробя... Загадка в тебе какая? Какая цель у тебя? Растёшь, и твой гребень пенный - в седине бесконечных лет; Падёшь, - и во всей вселенной только слёз твоих радужный свет. Что же в песне? Бахвальство моря, панегирик силе волны? Или стон несказанного горя, твоей извечной вины За великие злодеянья, беспощадных штормов разгул, Плач сирот, и невест рыданья, и пустующий в доме стул, Ураганы и наводненья, и страдания без числа, За стремление к разрушенью, ненасытную жажду зла? Вот он: истерзан волнами, на влажном песке лежит, Тем, что было глазами, уставясь в хмурый зенит. Но когда волна надвигалась, нависая над этим лицом, Дыхания тело лишалось, наливались ноги свинцом, То бросало пловца на скалы, то к пучине влекло морской, Там, где жизни иной начало, там, где рядом вечный покой, Там, на грани уничтоженья, - был, возможно, сброшен покров, И открылось пловцу значенье роковых, таинственных строф? "Спрашивать, смертный, полно! Кто тебе даст ответ? Вспомни, глупец: мы - волны, у нас своей воли нет. Вечно царит над нами Тот, кто над всеми царит; Он владеет волнами, захочет - и нас смирит. Причины у Господина не спрашивает волна; И нам не нужна причина, и тебе она не нужна. Мы продолжим служенье это, покорны будем ярму; Всегда, до скончанья света мы будем служить Ему".

White steeds of ocean, that leap with a hollow and wearisome roar On the bar of ironstone steep, not a fathom's length from the shore, Is there never a seer nor sophist can interpret your wild refrain, When speech the harshest and roughest is seldom studied in vain? My ears are constantly smitten by that dreary monotone, In a hieroglyphic 'tis written -- 'tis spoken in a tongue unknown; Gathering, growing, and swelling, and surging, and shivering, say! What is the tale you are telling? What is the drift of your lay? You come, and your crests are hoary with the foam of your countless years; You break, with a rainbow of glory, through the spray of your glittering tears. Is your song a song of gladness? a paean of joyous might? Or a wail of discordant sadness for the wrongs you never can right? For the empty seat by the ingle? for children 'reft of their sire? For the bride sitting sad, and single, and pale, by the flickering fire? For your ravenous pools of suction? for your shattering billow swell? For your ceaseless work of destruction? for your hunger insatiable? Not far from this very place, on the sand and the shingle dry, He lay, with his batter'd face upturned to the frowning sky. When your waters wash'd and swill'd high over his drowning head, When his nostrils and lungs were filled, when his feet and hands were as lead, When against the rock he was hurl'd, and suck'd again to the sea, On the shores of another world, on the brink of eternity, On the verge of annihilation, did it come to that swimmer strong, The sudden interpretation of your mystical, weird-like song? "Mortal! that which thou askest, ask not thou of the waves; Fool! thou foolishly taskest us -- we are only slaves; Might, more mighty, impels us -- we must our lot fulfil, He who gathers and swells us curbs us, too, at His will. Think'st thou the wave that shatters questioneth His decree? Little to us it matters, and naught it matters to thee. Not thus, murmuring idly, we from our duty would swerve, Over the world spread widely ever we labour and serve."

На главную страничку "Игры слов"