РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
Вы можете, пойдя по приведенным ниже ссылкам,
сравнить мой перевод с переводами этой же баллады, выполненными ранее.
Р.КИПЛИНГ. ТОМЛИНСОН |
R.KIPLING. TOMLINSON |
Вчера Томлинсон на Беркли-сквер скончался в своем дому, И сразу же Призрак, посланник небес, на дом явился к нему, За волосы с койки его поднял и потащил в руке, В долину, где Млечный Путь шумит, как перекат в реке; Потом еще дальше, где этот шум затих и умер вдали; И вот к Воротам, где Петр звенит ключами, они пришли. "Восстань! - велю тебе, Томлинсон", - так Петр с ним заговорил, - И нам расскажи о добрых делах, что делал, пока ты жил. Какое добро на далекой Земле свершил ты, о жалкий гость?" И побелела пришельца душа, словно нагая кость. "Был друг дорогой, - он сказал - у меня, советчик и пастырь мой, Он дал бы ответ за меня сейчас, когда бы здесь был со мной". "Что в жизни земной был приятель с тобой - запишут тебе в доход, Но этот барьер - не Беркли-сквер, ты ждешь у Райских ворот; И если друг твой прибудет сюда - не даст за тебя ответ; У нас для всех - одиночный забег, а парных забегов нет". И огляделся вокруг Томлинсон, но толку с того - ни шиша; Смеялась нагая звезда над ним, нагою была душа, И ветер, что выл среди Светил, его, будто нож, терзал, И так о добрых своих делах у Врат Томлинсон рассказал: "Об этом я слышал, а то - прочел, а это - сам размышлял О том, что думал кто-то про то, что русский князь написал". Скопилась стайка душ-голубков, поскольку проход закрыт; И Петр ключами устало тряхнул, он был уже очень сердит. "Ты слышал, ты думал и ты читал - вот все, что сказал ты нам, Но именем тела, что ты имел, ответь - что ж ты делал сам?" Взглянул Томлинсон назад и вперед, но не было пользы с того; Была темнота за его спиной, Врата - пред глазами его. "О, это я понял, а то - угадал, об этом - слыхал разговор, А это писали о том, кто писал о парне с норвежских гор". "Ты понял, ты слышал, - ну ладно... Но ты стучишься в Райскую Дверь; И мало здесь места средь этих звезд пустой болтовне, поверь! Нет, в рай не войдет, кто слово крадет у друга, попа, родни, И кем напрокат поступок был взят, - сюда не войдут они. Твоё место в огне, твой путь - к Сатане, тобою займется он; И... пусть та из вер, что ты взял с Беркли-сквер, тебя да хранит, Томлинсон!" За волосы Призрак его потащил, чтоб, солнца минуя, пасть Туда, где пояс Погибших Звезд венчает Адскую Пасть, Где звезды одни от злобы красны, другие - белы от бед, А третьи - черны от жгучих грехов, их умер навеки свет, И если с пути они смогут сойти, - того не заметим мы: Горят их огни иль погасли они - не видно средь Внешней Тьмы. А ветер, что выл среди Светил, его насквозь пронизал, И к адским печам он рвался сам - он в пекле тепла искал. Но там, где вползают грешники в ад, сам Дьявол сидел у Ворот, Он душу спешившую крепко схватил и перекрыл проход. Сказал он: "Не знаешь ты, верно, цены на уголь, что должен я жечь, Поэтому нагло, меня не спросив, ты лезешь в адскую печь. Я все-таки детям Адама - родня, так что ж ты плюешь на родство? Я с Богом боролся за племя твое со дня сотворенья его. Присядь, будь любезен, сюда на шлак", - так Дьявол ему говорил, - "И нам расскажи о дурных делах, что делал, пока ты жил". И посмотрел Томлинсон наверх, и там, где спасенья нет, Увидел звезду, что от пыток в аду сочила кровавый свет; Тогда он вниз посмотрел, и там, вблизи мирового Дна, Увидел звезду, что от пыток в аду была, словно смерть, бледна. Сказал он: "Красоткой я был соблазнен, грешили мы с ней вдвоем, Она б рассказала, будь она здесь, об этом грехе моем". "Что в жизни земной был грешок за тобой, - запишут тебе в доход, Но этот барьер - не Беркли-сквер, ты ждешь у Адских ворот; И если подруга здесь будет твоя - тебе в том выгоды нет; За грех двоих здесь каждый из них несет в одиночку ответ!" И ветер, что выл среди Светил, его, будто нож, терзал, И так о дурных своих делах у Врат Томлинсон рассказал: "Раз высмеял там любовь к Небесам, два раза - могильную пасть, А трижды - чтоб храбрым считали меня - я Бога высмеял всласть". А Дьявол душу в костре раскопал и дал есть остыть чуток: "На дурня безмозглого переводить не стану я свой уголёк! Ничтожнейший грех - дурацкий твой смех, которым хвалишься ты; Нет смысла моих джентльменов будить, что по-трое спят у плиты". Взглянул Томлинсон вперед и назад, но пользы не высмотрел он: Страшась пустоты, толпился вокруг бездомных Душ легион. "Ну... это я слышал, - сказал Томлинсон, - об этом был общий шум, А в книге бельгийской я много прочел француза покойного дум". "Читал ты, слыхал ты... Ну ладно! И что ж? А ну, отвечай скорей: Грешил ли хоть раз из-за жадности глаз иль зова плоти твоей?" "Пусти же меня!" - закричал Томлинсон, решетку тряся что есть сил, - "Мне кажется, как-то с чужою женой я смертный грех совершил". А Дьявол, огонь раздувая в печи, смеялся из-за Ворот: "Ты грех этот тоже прочел, скажи?" - "Так точно!" - ответил тот. Тут Дьявол дунул на ногти - и вмиг к нему бесенята бегут. "Содрать шелуху с того, кто стоит под видом мужчины тут! Просеять его сквозь звезд решето! Найти его цену тотчас! К упадку пришли вы, люди Земли, коль это - один из вас". На мелких чертях - ни брюк, ни рубах; их - голых - пламя страшит; И горе у всех - что крупный-то грех из мелких никто не свершит. Они по углю, крича: "У-лю-лю!", гнали отрепья души И рылись в ней так, как в вороньем гнезде роются малыши. Вернувшись назад, как дети с игры, с игрушкой, разорванной сплошь, Они говорили: "В нем нету души, и делась куда - не поймешь. Внутри у него - так много всего: душ краденых, слов чужих, И книг, и газет, и только лишь нет его паршивой души. Пытали его и терзали его когтями до самой кости, И когти не лгут - клянемся, что тут его души не найти!" И Дьявол голову свесил на грудь, не в силах печаль унять: "Я все-таки детям Адама - родня; ну как мне его прогнать? Пусть наш уголок далек и глубок, но если в нашем огне Я дам ему место - джентльмены мои в лицо рассмеются мне, Хозяином глупым меня назовут и скажут: 'Не ад, а бардак!'. Нет смысла моих джентльменов сердить, ведь гость - и вправду дурак". Пыталась к огню прикоснуться душа, а Дьявол глядел на нее, И жалость терзала его, но он берег реноме свое. "Проход тебе дам, трать уголь к чертям, ступай к вертелам, вперед! - Коль душу придумал украсть ты сам". - "Так точно!" - ответил тот. И Дьявол вздохнул облегченно: "Ну что ж... Душа у него, как блоха, Но сердце спокойно мое теперь - там найден росток греха. Сей видя росток, я бы не был жесток, будь вправду я всех сильней, Но знай, что внутри - иные цари, и власть их - выше моей. Проклятые есть там Заумь и Спесь - и шлюха, и пастырь для всех; Я б сам не хотел ходить в их предел - в тот особый пыточный цех. Не дух ты, не гном, не книга, не зверь, - тебя никак не назвать; Что ж, ради спасения чести людей - ступай, воплотись опять. Я все-таки детям Адама - родня; не жди от меня вреда; Но лучших - смотри! - грешков набери, когда вернешься сюда. Вот черные ждут тебя жеребцы, чтоб отвезти домой; Не мешкай же, чтоб успеть, пока гроб не закопали твой! Вернись на Землю, открой глаза и детям Адама скажи, Поведай людям ты слово мое, покуда ты снова жив, Что за грех двоих здесь каждый из них несет в одиночку ответ, И ... пусть сбережет там Бог тебя - тот, что взял ты из книг и газет!" |
Now Tomlinson gave up the ghost in his house in Berkeley Square, And a Spirit came to his bedside and gripped him by the hair-- A Spirit gripped him by the hair and carried him far away, Till he heard as the roar of a rain-fed ford the roar of the Milky Way, Till he heard the roar of the Milky Way die down and drone and cease, And they came to the Gate within the Wall where Peter holds the keys. 'Stand up, stand up now, Tomlinson, and answer loud and high 'The good that ye did for the sake of men or ever ye came to die-- 'The good that ye did for the sake of men in little earth so lone!' And the naked soul of Tomlinson grew white as a rain-washed bone. '0, I have a friend on earth,' he said, 'that was my priest and guide, 'And well would he answer all for me if he were by my side.' --'For that ye strove in neighbour-love it shall be written fair, 'But now ye wait at Heaven's Gate and not in Berkeley Square: 'Though we called your friend from his bed this night, he could not speak for you, 'For the race is run by one and one and never by two and two.' Then Tomlinson looked up and down, and little gain was there, For the naked stars grinned overhead, and he saw that his soul was bare: The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife, And Tomlinson took up his tale and spoke of his good in life. 'This I have read in a book,' he said, 'and that was told to me, 'And this I have thought that another man thought of a Prince in Muscovy.' The good souls flocked like homing doves and bade him clear the path, And Peter twirled the jangling keys in weariness and wrath. 'Ye have read, ye have heard, ye have thought,' he said, 'and the tale is yet to run: 'By the worth of the body that once ye had, give answer--what ha' ye done?' Then Tomlinson looked back and forth, and little good it bore, For the Darkness stayed at his shoulder-blade and Heaven's Gate before: 'Oh, this I have felt, and this I have guessed, and this I have heard men say, 'And this they wrote that another man wrote of a carl in Norroway.' 'Ye have read, ye have felt, ye have guessed, good lack! Ye have hampered Heaven's Gate; 'There's little room between the stars in idleness to prate! 'Oh, none may reach by hired speech of neighbour, priest, and kin, 'Through borrowed deed to God's good meed that lies so fair within; 'Get hence, get hence to the Lird of Wrong, for doom has yet to run, 'And ... the faith that ye share with Berkeley Square uphold you, Tomlinson!' The Spirit gripped him by the hair, and sun by sun they fell Till they came to the belt of Naughty Stars that rim the mouth of Hell: The first are red with pride and wrath, the next are white with pain, But the third are black with clinkered sin that cannot burn again: They may hold their path, they may leave their path, with never a soul to mark, They may burn or freeze, but they must not cease in the Scorn of the Outer Dark. The Wind that blows between the worlds, it nipped him to the bone, And he yearned to the flare of Hell-gate there as the light of his own hearth-stone. The Devil he sat behind the bars, where the desperate legions drew, But he caught the hasting Tomlinson and would not let him through. 'Wot ye the price of good pit-coal that I must pay?' said he, 'That ye rank yoursel' so fit for Hell and ask no leave of me? 'I am all o'er-sib to Adam's breed that ye should give me scorn, 'For I strove with God for your First Father the day that he was born. 'Sit down, sit down upon the slag, and answer loud and high 'The harm that ye did to the Sons of Men or ever you came to die.' And Tomlinson looked up and up, and saw against the night The belly of a tortured star blood-red in Hell-Mouth light; And Tomlinson looked down and down, and saw beneath his feet The frontlet of a tortured star milk-white in Hell-Mouth heat. 'Oh, I had a love on earth,' said he, 'that kissed me to my fall, 'And if ye would call my love to me I know she would answer all.' --'All that ye did in love forbid it shall be written fair, 'But now ye wait at Hell-Mouth Gate and not in Berkeley Square: 'Though we whistled your love from her bed to-night, I trow she would not run, 'For the sin ye do by two and two ye must pay for one by one!' The Wind that blows between the worlds, it cut him like a knife, And Tomlinson took up the tale and spoke of his sin in life: 'Once I ha' laughed at the power of Love and twice at the grip of the Grave, 'And thrice I ha' patted my God on the head that men might call me brave.' The Devil he blew on a brandered soul and set it aside to cool: 'Do ye think I would waste my good pit-coal on the hide of a brain-sick fool? 'I see no worth in the hobnailed mirth or the jolt-head jest ye did 'That I should waken my gentlemen that are sleeping three on a grid.' Then Tomlinson looked back and forth, and there was little grace, For Hell-Gate filled the houseless Soul with the Fear of Naked Space. 'Nay, this I ha' heard,' quo' Tomlinson, 'and this was noised abroad, 'And this I ha' got from a Belgian book on the word of a dead French lord.' --'Ye ha' heard, ye ha' read, ye ha' got, good lack! And the tale begins afresh-- 'Have ye sinned one sin for the pride o' the eye or the sinful lust of the flesh?' Then Tomlinson he gripped the bars and yammered 'Let me in-- 'For I mind that I borrowed my neighbour's wife to sin the deadly sin.' The Devil he grinned behind the bars, and banked the fires high: 'Did ye read of that sin in a book?' said he; and Tomlinson said 'Ay!' The Devil he blew upon his nails, and the little devils ran; And he said, 'Go husk this whimpering thief that comes in the guise of a man: 'Winnow him out 'twixt star and star, and sieve his proper worth: 'There's sore decline in Adam's line if this be spawn of earth.' Empusa's crew, so naked-new they may not face the fire, But weep that they bin too small to sin to the height of their desire, Over the coal they chased the Soul, and racked it all abroad, As children rifle a caddis-case or the raven's foolish hoard. And back they came with the tattered Thing, as children after play, And they said: 'The soul that he got from God he has bartered clean away. 'We have threshed a stook of print and book, and winnowed a chattering wind 'And many a soul wherefrom he stole, but his we cannot find: 'We have handled him, we have dandled him, we have seared him to the bone, 'And sure if tooth and nail show truth he has no soul of his own.' The Devil he bowed his head on his breast and rumbled deep and low:-- 'I'm all o'er-sib to Adam's breed that I should bid him go. 'Yet close we lie, and deep we lie, and if I gave him place, 'My gentlemen that are so proud would flout me to my face; 'They'd call my house a common stews and me a careless host, 'And--I would not anger my gentlemen for the sake of a shiftless ghost.' The Devil he looked at the mangled Soul that prayed to feel the flame, And he thought of Holy Charity, but he thought of his own good name: 'Now ye could haste my coal to waste, and sit ye down to fry: 'Did ye think of that theft for yourself?' said he; and Tomlinson said 'Ay!' The Devil he blew an outward breath, for his heart was free from care: 'Ye have scarce the soul of a louse,' he said, 'but the roots of sin are there, 'And for that sin should ye come in were I the lord alone. 'But sinful pride has rule inside--and mightier than my own. 'Honour and Wit, fore-damned they sit, to each his priest and whore: 'Nay, scarce I dare myself go there, and you they'd torture sore. 'Ye are neither spirit nor spirk,' he said; 'ye are neither book nor brute-- 'Go, get ye back to the flesh again for the sake of Man's repute. 'I'm all o'er-sib to Adam's breed that I should mock your pain, 'But look that ye win to worthier sin ere ye come back again. 'Get hence, the hearse is at your door--the grim black stallions wait-- They bear your clay to place to-day. Speed, lest ye come too late! 'Go back to Earth with a lip unsealed--go back with an open eye, 'And carry my word to the Sons of Men or ever ye come to die: 'That the sin they do by two and two they must pay for one by one-- 'And... the God that you took from a printed book be with you, Tomlinson!' |
Р.КИПЛИНГ. НОРМАНН И САКС |
R.KIPLING. NORMAN AND SAXON |
Норманнский барон промолвил: "Я скоро умру, мой сын; Вильгельм мне выделил земли - ты станешь их господин. Именье славное это - за Гастингс, за храбрость дано... И ты, вступив во владенье, прошу, не забудь одно: Сакс вовсе не схож с норманном, у сакса суровый нрав; Сакс может стерпеть немало - не стерпит попрания прав. Когда он, как бык, упрется, и вспыхнет в глазах огонь, Когда пробурчит: "Нечестно!", - о сын мой, его не тронь. Пытай пикардийцев вволю, секи гасконских стрелков, Но с саксами будь осторожней, их сброд страшнее волков; Они соберутся скопом - холопы и господа - И будут жалить, как шершни, и ты - уступи тогда. И надо, чтоб ты скорее их грубый язык постиг И без перевода понял рассказы о бедах их. Пусть видят они, что просьбы тебе разбирать не лень; Забудь о желанной охоте, и слушай - хоть целый день. Любой из них днем - пропойца, любой - браконьер по ночам, Он ловит не кроликов в поле, а дичь по твоим лесам. Повесить, рубить ему пальцы - весьма расточительный путь; Сакс - славный охотник; в солдатах он будет не хуже ничуть. Являйся с женой на свадьбы, поминки и праздники к ним. С епископом ты не ссорься; будь ласков к попам приходским. Тверди только "мы" и "наше" - не "вы", "мое" или "я", Ты им не трави посевы; и помни - ни слова вранья!" |
"My son," said the Norman Baron, "I am dying, and you will be heir To all the broad acres in England that William gave me for my share When we conquered the Saxon at Hastings, and a nice little handful it is. But before you go over to rule it I want you to understand this:- "The Saxon is not like us Normans, his manners are not so polite. But he never means anything serious till he talks about justice and right. When he stands like an ox in the furrow with his sullen set eyes on your own, And grumbles, 'This isn't fair dealings,' my son, leave the Saxon alone. "You can horsewhip your Gascony archers, or torture your Picardy spears, But don't try that game on the Saxon; you'll have the whole brood round your ears. From the richest old Thane in the county to the poorest chained serf in the field, They'll be at you and on you like hornets, and, if you are wise, you will yield. "But first you must master their language, their dialect, proverbs and songs. Don't trust any clerk to interpret when they come with the tale of their wrongs. Let them know that you know what they're saying; let them feel that you know what to say. Yes, even when you want to go hunting, hear 'em out if it takes you all day. "They'll drink every hour of the daylight and poach every hour of the dark, It's the sport not the rabbits they're after (we've plenty of game in the park). Don't hang them or cut off their fingers. That's wasteful as well as unkind, For a hard-bitten, South-country poacher makes the best man-at-arms you can find. "Appear with your wife and the children at their weddings and funerals and feasts. Be polite but not friendly to Bishops; be good to all poor parish priests. Say 'we,' 'us' and 'ours' when you're talking instead of 'you fellows' and 'I.' Don't ride over seeds; keep your temper; and never you tell 'em a lie!" |
Вы можете, пойдя по приведенной ниже ссылке,
сравнить мой перевод с переводами этого же стихотворения, выполненными ранее.
Р.КИПЛИНГ. ПРОПИСНЫЕ БОГИ |
R.KIPLING. THE GODS OF THE COPYBOOK HEADINGS |
Стран реальных и легендарных знал я много, во все века, И ценил я Богов Базарных, и цена была высока. Я глядел сквозь умильные пальцы и на славу их, и на крах, - Но царят Прописные Боги, обратив всех прочих во прах. Дали нам они наставления (мы на ветках жили тогда), Что огонь обожжет, без сомнения, и уж точно намочит вода. В этом не было перспективы и всего, чего жаждут умы; Пусть горилл поучат! И смело в мир грядущего двинулись мы. Нас влекло Духа величие - их шажок был скромен и тих; От Базарных Богов в отличие, нет полёта в натуре их. Но они мешали прогрессу, и творили злые дела: И случалось, что племя тонуло, или Рим выгорал дотла. Были знания им непонятны, что известны во всех временах. Отрицали, что круг - квадратный, что земля стоит на слонах. Отрицали, что голод - тётка; даже то, что работа - волк. Мы Богов Базарных призвали - вот от этих нам будет толк! На заре Кембрийских формаций, чтоб навек примирить врагов, Мы устроили разоруженье - по совету Базарных Богов; И они же нас продали в рабство - безоружных, как глупых щенят... И рекли Прописные Боги: "Ну и кто же вам виноват?" А потом, в Феминистский период, к нам пришла Полнота Бытия (Это значит: ты мил мне, ближний, а милей - супруга твоя), Но не стало детей у женщин, а мужи потеряли покой, И рекли Прописные Боги: "Смерть - расплата за грех такой". А советы в эпоху Карбона было очень нам по нутру: "Всё отнять у частника-Павла, коллективному дать Петру!" И у нас стало много денег - только все голодали окрест, И рекли Прописные Боги: "Кто не трудится - тот не ест". И Базарные Боги пали, и сбежали их колдуны, Даже глупые осознали, что в иное верить должны. "Не забудь: дважды два - четыре! И не всяк, кто сияет - Бог!" - Прописные Боги твердили, чтоб любой понять это смог. * * * * * Так и будет оно навеки, как было с древнейших лет; Есть четыре таких возвращенья, в которых сомненья нет: Пёс вернётся к своей блевотине; свинья - в родимую грязь; Дурак, огнём обожжённый, снова в пламя пойдёт, трясясь; И еще: когда он возникнет, мир грядущий, что дивен и нов, Где всем живущим - награда, где нет кары из-за грехов, - Так же верно, как жжет нас пламя, так же верно, как мочит вода, Вновь придут Прописные Боги - и опять нагрянет беда! |
As I pass through my incarnations in every age and race, I Make my proper prostrations to the Gods of the Market-Place. Peering through reverent fingers I watch them flourish and fall, And the Gods of the Copybook Headings, I notice, outlast them all. We were living in trees when they met us. They showed us each in turn That Water would certainly wet us, as Fire would certainly burn: But we found them lacking in Uplift, Vision and Breadth of Mind, So we left them to teach the Gorillas while we followed the March of Mankind. We moved as the Spirit listed. They never altered their pace, Being neither cloud nor wind-borne like the Gods of the Market-Place. But they always caught up with our progress, and presently word would come That a tribe had been wiped off its icefield, or the lights had gone out in Rome. With the Hopes that our World is built on they were utterly out of touch They denied that the Moon was Stilton; they denied she was even Dutch They denied that Wishes were Horses; they denied that a Pig had Wings. So we worshipped the Gods of the Market Who promised these beautiful things. When the Cambrian measures were forming, They promised perpetual peace. They swore, if we gave them our weapons, that the wars of the tribes would cease. But when we disarmed They sold us and delivered us bound to our foe, And the Gods of the Copybook Heading said: "Stick to the Devil you know." On the first Feminian Sandstones we were promised the Fuller Life (Which started by loving our neighbour and ended by loving his wife) Till our women had no more children and the men lost reason and faith, And the Gods of the Copybook Headings said: "The Wages of Sin is Death." In the Carboniferous Epoch we were promised abundance for all, By robbing selected Peter to pay for collective Paul; But, though we had plenty of money, there was nothing our money could buy, And the Gods of the Copybook Headings said: "If you don't work you die." Then the Gods of the Market tumbled, and their smooth-tongued wizards withdrew, And the hearts of the meanest were humbled and began to believe it was true That All is not Gold that Glitters, and Two and Two make Four -- And the Gods of the Copybook Headings limped up to explain it once more. * * * * * As it will be in the future, it was at the birth of Man -- There are only four things certain since Social Progress began -- That the Dog returns to his Vomit and the Sow returns to her Mire, And the burnt Fool's bandaged finger goes wabbling back to the Fire -- And that after this is accomplished, and the brave new world begins When all men are paid for existing and no man must pay for his sins As surely as Water will wet us, as surely as Fire will burn The Gods of the Copybook Headings with terror and slaughter return! |
Подборка различных переводов этого стихотворения
Р.КИПЛИНГ. ФРАНЦИЯ |
R.KIPLING. FRANCE |
Все горести испытала и все победить смогла, Прикрыта любовью к жизни, как щитом от любого зла, Не ведала в роскоши меры и передышки в труде, И черпала грозную силу в земле своей и воде; Себя саму и своих людей судила строго она, За новою правдой первой шла и старой была верна, За нрав свой радушный любима сейчас и во все времена. Еще до рождения - помнишь? - мы толкали друг друга в бок В римской утробе - и это был нашей вражды исток. Ещё язык у нас был един - мы стремились уже к тому, Чтоб судьбу другого народа скроить по образцу своему. До сей поры мы землю трясли - и нашей стала земля, Другие Троны наша вражда сметала во тьму, пыля, Других Государей в странах других мы творили друг другу во вред - Мы их нанимали, чтоб причинить соседу побольше бед. До сей поры мы за шагом шаг штурмовали моря, и вот - Двери нового мира открыли рывком, не зная, кто первым идёт. С клинком обнажённым - помнишь? - всегда вступить готовые в бой - Кого б ни встречали - мы только врага видели перед собой; Но сила его не пугала нас, а только звала вперёд - Вот так мы неслись через бездну веков и через просторы вод! Ты ли была отраженьем нас - или вторили мы тебе? И была ли на свете такая волна, что нас видела не в борьбе? Нас отвлекали иные порой, но не могли удержать, И мы, услышав знакомый зов, шли друг на друга опять. Нас привлекала знакомая страсть, равных врагов борьба; Мы были друг другу - загадка и страх, нужда, любовь и судьба. Мы приходили друг к другу на суд, не рискуя утратой лица - И честность всегда находили там, и вниманье к речам истца. Последнюю дань отваге в последнем дыханьи своём Глотки наши хрипели меж гардой и остриём. И мы наливали друг другу в чашу адскую смесь - Слёзы и кровь, издёвки, страх, недоверие, спесь - Во все эти горькие годы, с древних времён доднесь. Этой борьбой мы ныне закалены навсегда; Славные были годы, славной была вражда! Ныне в оковах культуры мы во вражде не вольны, И прежние злодеянья стали для нас смешны; Мы готовы простить былое, будто грех - это просто вздор; Даже общее преступленье - даже тот руанский костёр. Мы думаем, глядя на новый век: в сердце новых времён Будет ли ярче пылать огонь, чем тот, что нами зажжён? Мы слушаем новые голоса, полные похвальбы, Подобные нашим - помнишь? - во дни былой кровавой борьбы. Мы видим тьмы солдат на земле и тьмы кораблей в морях, Готовые так же - помнишь? - как мы, врага обратить во прах. Мы друг друга постигли ценой потерь, чтоб защищать свой род. Могут ли Кровь и Сталь теперь доставить больше невзгод? Мы за века смогли до конца познать друг друга умы, Могут ли Кровь и Сталь развязать то, что не свяжем мы? Мы - те, кто друг другу топтал берега, врывался друг к другу в дом С той самой поры, когда Бреннов меч блеснул над римским холмом, - Мы слушаем, видим, смыкаем ряды; и, круглые сутки в седле, Несем свою службу в едином строю, спасая мир на земле! Все горести испытала и все победить смогла, Прикрыта любовью к жизни, как щитом от любого зла, Не ведала в роскоши меры и передышки в труде, И черпала грозную силу в земле своей и воде; Себя саму и своих людей судила строго она, За новою Правдой первой шла и старой была верна - За нрав свой любовью и верностью многих одарена. |
Broke to every known mischance, lifted over all By the light sane joy of life, the buckler of the Gaul, Furious in luxury, merciless in toil, Terrible with strength that draws from her tireless soil; Strictest judge of her own worth, gentlest of man's mind, First to follow Truth and last to leave old Truths behind- France beloved of every soul that loves its fellow-kind! Ere our birth (rememberest thou?) side by side we lay Fretting in the womb of Rome to begin our fray. Ere men knew our tongues apart, our one task was known- Each to mould the other's fate as he wrought his own. To this end we stirred mankind till all Earth was ours, Till our world-end strifes begat wayside Thrones and Powers- Puppets that we made or broke to bar the other's path- Necessary, outpost-folk, hirelings of our wrath. To this end we stormed the seas, tack for tack, and burst Through the doorways of new worlds, doubtful which was first, Hand on hilt (rememberest thou?) ready for the blow- Sure, whatever else we met, we should meet our foe. Spurred or balked at every stride by the other's strength, So we rode the ages down and every ocean's length! Where did you refrain from us or we refrain from you? Ask the wave that has not watched war between us two? Others held us for a while, but with weaker charms, These we quitted at the call for each other's arms. Eager toward the known delight, equally we strove- Each the other's mystery, terror, need, and love. To each other's open court with our proofs we came. Where could we find honour else, or men to test our claim! From each other's throat we wrenched-valour's last reward - That extorted word of praise gasped 'twixt lunge and guard, In each other's cup we poured mingled blood and tears, Brutal joys, unmeasured hopes, intolerable fears- All that soiled or salted life for a thousand years. Proved beyond the need of proof, matched in every clime, O Companion, we have lived greatly through all time! Yoked in knowledge and remorse, now we come to rest, Laughing at old villainies that Time has turned to jest; Pardoning old necessities no pardon can efface- That undying sin we shared in Rouen market-place. Now we watch the new years shape, wondering if they hold Fiercer lightnings in their heart than we launched of old. Now we hear new voices rise, question, boast or gird, As we raged (rememberest thou?) when our crowds were stirred. Now we count new keels afloat, and new hosts on land, Massed like ours (rememberest thou?) when our strokes were planned. We were schooled for dear life's sake, to know each other's blade. What can Blood and Iron make more than we have made? We have learned by keenest use to know each other's mind, What shall Blood and Iron loose that we cannot bind? We who swept each other's coast, sacked each other's home, Since the sword of Brennus clashed on the scales at Rome, Listen, count and close again, wheeling girth to girth, In the linked and steadfast guard set for peace on earth! Broke to every known mischance, lifted over all By the light sane joy of life, the buckler of the Gaul; Furious in luxury, merciless in toil, Terrible with strength renewed from a tireless soil; Strictest judge of her own worth, gentlest of man's mind, First to face the Truth and last to leave old Truths behind- France, beloved of every soul that loves or serves its kind! |
Р.КИПЛИНГ. "ОПРАВДАНЫ" (В память одной комиссии) |
R.KIPLING. "CLEARED" (In Memory of a Commission) |
На помощь! Плачет патриот, дух чести оскорблён: В грязь втоптан клан, что искони честней других племён! Песнь от Квинстауна летит до бухты Донегол: Как благородны господа! как жребий их тяжёл! Честные эти имена - о низость, о скандал! - Листок саксонский со стрельбой ирландскою связал; Трудились Судьи целый год, бесстрашны и важны, И вот решили: "Все чисты! Не найдено вины". Свидетель Небо - очень крив судейский был ланцет: Почтенным господам так жаль погибших в цвете лет! Свидетель Небо, как поёт, гремит, глумится хор: Никто не действовал ножом и не спускал затвор! Да, невиновны пред людьми (а небо прячет взгляд), Из парка Феникса, где смерть, - как фениксы, летят! Пусть внемлет Эрин и моря зелёные его: Их оправдали!.. А теперь - узнайте, отчего. Кто скот калечил - тот у них на жалованье был, Кто убивал - у них совет и помощь находил; Но всё же суд постановил, что из господ любой Ни разу денег не платил за кровь и за разбой. О да, случалось, что терзал несчастных женщин сброд И убивал мужчин порой, - но в чём вина господ? Они велели: "запугать", ушли - и все дела, А им послушная "братва" смелее их была... Что разжигало сей огонь? Мятежные слова: Призывы брошены - и вот безумствует "братва". Ирландец знает, как поднять на смуту свой народ; Да, те, что лгали на суде, всё знали наперёд. Их тешил сребреников звон фенийских - ерунда; Безделка, что от "Клан-на-Гэл" перепадала мзда... Но если белизна бела, а чёрнота черна - Корона ими предана и продана страна. Вам надо суд благодарить, что не сыскал вины: Погибших тени вам видны, проклятья вдов слышны. Позор вам всюду: тут и там, вблизи и вдалеке, И всякий честный человек хлестнёт вас по щеке.. "Всё в чёрных красках"? Чернота в рисунке не видна: Набросок кровью - вот и всё; а кровь - она красна. За все глумленья эта кровь вам к пальцам прикипит - Да так, что смыть её теперь и суд не пособит. Рукой безвинною взмахнув, опять сгоняйте скот: Баранам в радость будет то, что их вожак ведёт; А коль искать других вождей начнут, учуяв кровь, - Их этой кровью, как смолой, к себе приклейте вновь. "Стара ответственность"? - О да. Как Каин, как вчера, Как Декалог, - и сей закон вам позабыть пора? Коль речь и смерть суть речь и смерть, коль порох пулю шлёт, - Вас, призывавших убивать, пусть Небо проклянёт. "Друзья нам верят"? Это так, но - верой слабых дам; И слышать, как вопит душа, не довелось друзьям. Они твердят: "тепло - везде", закрыв покрепче дверь, Неведом им ползущий страх кончины и потерь. Полграфства тайну бережёт, все шепчутся кругом... И крики: пуля сквозь окно влетела прямо в дом; Кровь запеклась, - вот для чего "братву" призвали вы: Увы, неведомо друзьям про все дела "братвы". Но вам - всё ведомо, о да! Про палец у курка, Про страх и ужас в деревнях от слов и шепотка: Стон изувеченных коров и крики жеребят - Никто не знает лучше вас, кто в этом виноват! Клянусь, что я бы предпочёл убить и сесть в тюрьму, Убить для денег - чтоб потом ответить самому, Чем ждать в Парламенте, в кругу изменников-друзей, Чтоб обелили вы меня невинностью своей. Отчёты Лиги "потеряв", невинны... Что ж, вперёд: Превыше Заповедей всех пусть ваш закон встаёт. Вы, руку спрятав за спиной (она сигналит - "бей!"), Другую жмёте к пиджаку - "да я же всех честней!" Но если белизна бела, а чёрнота черна - Корона вами предана и продана страна. Коль приговор есть приговор - то в нём сказал Судья: При власти - не убийцы, нет, но только - их друзья. |
Help for a patriot distressed, a spotless spirit hurt, Help for an honourable clan sore trampled in the dirt! From Queenstown Bay to Donegal, O listen to my song, The honourable gentlemen have suffered grievous wrong. Their noble names were mentioned -- O the burning black disgrace! -- By a brutal Saxon paper in an Irish shooting-case; They sat upon it for a year, then steeled their heart to brave it, And "coruscating innocence" the learned Judges gave it. Bear witness, Heaven, of that grim crime beneath the surgeon's knife, The honourable gentlemen deplored the loss of life! Bear witness of those chanting choirs that burk and shirk and snigger, No man laid hand upon the knife or finger to the trigger! Cleared in the face of all mankind beneath the winking skies, Like phoenixes from Phoenix Park (and what lay there) they rise! Go shout it to the emerald seas -- give word to Erin now, Her honourable gentlemen are cleared -- and this is how: -- They only paid the Moonlighter his cattle-hocking price, They only helped the murderer with counsel's best advice, But -- sure it keeps their honour white -- the learned Court believes They never gave a piece of plate to murderers and thieves. They never told the ramping crowd to card a woman's hide, They never marked a man for death -- what fault of theirs he died? -- They only said "intimidate", and talked and went away -- By God, the boys that did the work were braver men than they! Their sin it was that fed the fire -- small blame to them that heard -- The "bhoys" get drunk on rhetoric, and madden at a word -- They knew whom they were talking at, if they were Irish too, The gentlemen that lied in Court, they knew, and well they knew. They only took the Judas-gold from Fenians out of jail, They only fawned for dollars on the blood-dyed Clanna-Gael. If black is black or white is white, in black and white it's down, They're only traitors to the Queen and rebels to the Crown. "Cleared", honourable gentlemen! Be thankful it's no more: -- The widow's curse is on your house, the dead are at your door. On you the shame of open shame, on you from North to South The hand of every honest man flat-heeled across your mouth. "Less black than we were painted"? -- Faith, no word of black was said; The lightest touch was human blood, and that, you know, runs red. It's sticking to your fist to-day for all your sneer and scoff, And by the Judge's well-weighed word you cannot wipe it off. Hold up those hands of innocence -- go, scare your sheep together, The blundering, tripping tups that bleat behind the old bell-wether; And if they snuff the taint and break to find another pen, Tell them it's tar that glistens so, and daub them yours again! "The charge is old"? -- As old as Cain -- as fresh as yesterday; Old as the Ten Commandments -- have ye talked those laws away? If words are words, or death is death, or powder sends the ball, You spoke the words that sped the shot -- the curse be on you all. "Our friends believe"? -- Of course they do -- as sheltered women may; But have they seen the shrieking soul ripped from the quivering clay? They! -- If their own front door is shut, they'll swear the whole world's warm; What do they know of dread of death or hanging fear of harm? The secret half a county keeps, the whisper in the lane, The shriek that tells the shot went home behind the broken pane, The dry blood crisping in the sun that scares the honest bees, And shows the "bhoys" have heard your talk -- what do they know of these? But you -- you know -- ay, ten times more; the secrets of the dead, Black terror on the country-side by word and whisper bred, The mangled stallion's scream at night, the tail-cropped heifer's low. Who set the whisper going first? You know, and well you know! My soul! I'd sooner lie in jail for murder plain and straight, Pure crime I'd done with my own hand for money, lust, or hate, Than take a seat in Parliament by fellow-felons cheered, While one of those "not provens" proved me cleared as you are cleared. Cleared -- you that "lost" the League accounts -- go, guard our honour still, Go, help to make our country's laws that broke God's law at will -- One hand stuck out behind the back, to signal "strike again"; The other on your dress-shirt-front to show your heart is clane. If black is black or white is white, in black and white it's down, You're only traitors to the Queen and rebels to the Crown. If print is print or words are words, the learned Court perpends: -- We are not ruled by murderers, but only -- by their friends. |
Р.КИПЛИНГ. "РЕМЕСЛО". Морская война 1914-1918 гг. |
R.KIPLING. "THE TRADE". 1914-18 Sea Warfare |
Чтобы назваться - довольно числа, Об именах - исчез и помин. В ящиках, где теснота тяжела, Играют вслепую под рокот турбин. Ищут, куда летит цеппелин, И где толщина у льда мала, И где затаились заслоны мин. Это - в обычаях "Ремесла". Доход от призов для них - зола: Призов не бывает у субмарин. В миссии тайной укроет их мгла, Путь их лежит сквозь безмолвье пучин. Начало похода - но нет причин, Чтоб флаги взвивались и вымпела; И еле доносится шум машин. Это - в обычаях "Ремесла". "Скаут" *) дымит в четыре жерла От Северных вод до канала Суин. Крейсер несётся вперед как стрела С шумом громовым винтов-махин. Но выдаст, пахнув, лишь керосин, Где одноглазая Смерть прошла, - Иль масло, всплывшее из глубин. Это - в обычаях "Ремесла". Родня не узнает про их дела: Не ведает славы их и судьбин. И ни хвала не звучит, ни хула, И нет в газетах про них писанин (Цензор - над прессою властелин!), Когда им вернуться пора пришла. Безвестный труд настоящих мужчин. Это - в обычаях "Ремесла". |
They bear, in place of classic names, Letters and numbers on their skin. They play their grisly blindfold games In little boxes made of tin. Sometimes they stalk the Zeppelin, Sometimes they learn where mines are laid, Or where the Baltic ice is thin. That is the custom of "The Trade." Few prize-courts sit upon their claims. They seldom tow their targets in. They follow certain secret aims Down under, Far from strife or din. When they are ready to begin No flag is flown, no fuss is made More than the shearing of a pin. That is the custom of "The Trade." The Scout's quadruple funnel flames A mark from Sweden to the Swin, The Cruiser's thund'rous screw proclaims Her comings out and goings in: But only whiffs of paraffin Or creamy rings that fizz and fade Show where the one-eyed Death has been That is the custom of "The Trade." Their feats, their fortunes and their fames Are hidden from their nearest kin; No eager public backs or blames, No journal prints the yarn they spin (The Censor would not let it in! ) When they return from run or raid. Unheard they work, unseen they win. That is the custom of "The Trade." |
Р.КИПЛИНГ. ЦЕЛИТЕЛИ |
R.KIPLING. DOCTORS |
Уходим мы, не довершив дела. Срок предназначен, и отсрочки нет: Кто может упросить, чтоб Смерть ушла, Кто может скрыть бесстыдство мук и бед? Пусть явится, о Небо, в наш предел Бесстрастная, бестрепетная рать Служителей, что знают тайны тел И молят лишь о праве исцелять. |
Man dies too soon, beside his works half-planned. His days are counted and reprieve is vain: Who shall entreat with Death to stay his hand; Or cloke the shameful nakedness of pain? Send here the bold, the seekers of the way- The passionless, the unshakeable of soul, Who serve the inmost mysteries of man's clay, And ask no more than leave to make them whole. |
Р.КИПЛИНГ. ЗАДАНИЕ КОРОЛЮ |
R.KIPLING. THE KING'S TASK |
В то время, когда от великого Рима осталось названье одно, И ещё не пришёл святой Уилфрид, и в душах было темно, На юге - так в древних сказаниях пелось, - где земель британских предел, Страной между Белой Скалой и Лесом саксонский король владел. Стойкими - от батрака и до лорда - были люди его страны: Им нипочём были вражьи дубины, меч и копьё не страшны; Были они своенравны, мятежны, их норов был непримирим, Они, словно вепри Андредских лесов, шли упрямо путём своим. Они на Совете творили закон, что был справедлив и суров: О штрафах и пенях, земле и лесах, о правах владельцев коров, О ёмкостях бочек, о рынках скота и о том, где пасти стада, О налогах на брамберских лошадей и на гастингские суда. На могилах друидов, у римских развалин тогда созидали они Грубо, но прочно основу того, что пришло в грядущие дни. После римского века - и до того, как норманн явился, жесток, - Грубо, но славно творили они грядущей Державы исток. Грубо, но верно трудились они, и труд их дошёл до нас: Мы видим следы их плугов запряжных на пашнях своих и сейчас... ...Вторгся из Хэмтона некий король и осадил Босенхэм, В Юсе он устроил резню, а Льюс был сожжён совсем; Он ударил, пока их Совет заседал, - ударил, жесток и скор, И флот его в Селси был собран уже - а они только шли к Сайменс-Ор. Шагала беспечно сквозь топи и лес на битву саксонская рать, Но жёлуди трижды созрели, пока чужаков сумели изгнать. Трижды рубили буковый лес, возжигался майский костёр, И солились трижды туши коров, пока не закончился спор. Захватчик из Хэмтона изгнан был, в Босенхэме разгромлен он, И даже прежних своих земель до Уилтона был лишён. Форты Джиллинг, и Бэйсинг, и Элресфорд в тех землях возведены; Но саксы - от лорда и до батрака - были разъярены. Им досаждали игры с врагом, что цапнет - и был таков, И волчьи уловки его, и прыть, и хватка волчьих зубов. Было стыдно за то, что их копья слабы и что воины - тоже слабы, За неуклюжесть засад и осад, бестолковость своей борьбы. На рынках, в тавернах, у очага, где бы речь ни зашла про войну - Они стыдились былой похвальбы, понимая свою вину. И, напившись, одни отрицали всё, а другие смиряли порыв; Но, однако, свой грех признавали все, после гнева слегка поостыв. Потому пришли они на Совет и вину принесли свою, И так же сомкнули свои грехи, как щиты смыкали в бою (И это - так в древних сказаниях пелось - обычай саксов во всём). Сначала в Совете держали речь, говорили затем с королём: "Эдуард, король саксов, ведаешь ты, и ведал доселе твой род: Едины в убытках и в барышах король и его народ. Сочтём же доходы. Смогли превозмочь мы в битве безумца-врага, Но было смятение в нас велико, война была слишком долга. Сочтём же убытки. Мешали нам чародеи к победе прийти; Нас с толку сбивала, наверно, волшба, нас чары сбивали с пути. Мы шли на битву дорогой прямой по давно нам известной стране, Но кто-то зрение нам затемнил, и мы бились, словно во сне, - Вздымали, с трудом продирая глаза, тяжесть своих мечей, И наши удары сыпались зря - мимо цели своей. То, что мы видели, - было обман; нас храбрыми делала ложь О том, что надо держать при себе то, что никак не возьмёшь, О том, что меч нам силу даёт, а щит защищает нас - Пускай они, поднятые с земли, в руках твоих только час; О том, что сильный в открытом бою - будет и в ближнем герой, О том, что уменье нам боги дадут, когда мы выйдем на бой. То было по воле злых колдунов - но совсем не вражья вина; Наши врождённые Леность и Спесь - вот тех колдунов имена. Спесь наша прежде боёв родилась, прежде зова "к оружию!" - лень: Они, словно хвори, скрывались в сердцах - и явились в назначенный день, Ожидавшие только военных забав, пыла военной поры, - Так испаренья Окснийских болот ширятся от жары. Но теперь, когда нам пустили кровь, лихорадка у нас прошла, И стал отныне сильнее наш дух, хоть и стали слабее тела. И воины, сотню битв проведя, выжив в сотне атак, Домой возвратились, к своим полям, - и тан, и лорд, и батрак; И в храмах древних богов войны кричат они громче всех, И с насмешкой, с презреньем болтают они про войны священный доспех, И повозки священные им смешны, и одежды, и жезл золотой: Опершись о копья, смеются они, храм оскорбляя святой. Они повзрослели средь ратных забав, не дадут себе рот зажимать, А насмешка их и презрение их - переменам отец и мать. Но дурных или добрых ждать перемен, как изменится наше житьё - Нас этому должен король научить. Король, вот заданье твоё!" |
After the sack of the City, when Rome was sunk to a name, In the years that the lights were darkened, or ever St. Wilfrid came, Low on the borders of Britain (the ancient poets sing) Between the Cliff and the Forest there ruled a Saxon King. Stubborn all were his people from cottar to overlord -- Not to be cowed by the cudgel, scarce to be schooled by the sword; Quick to turn at their pleasure, cruel to cross in their mood, And set on paths of their choosing as the hogs of Andred's Wood. Laws they made in the Witan -- the laws of flaying and fine -- Common, loppage and pannage, the theft and the track of kine -- Statutes of tun and of market for the fish and the malt and the meal -- The tax on the Bramber packhorse and the tax on the Hastings keel. Over the graves of the Druids and under the wreck of Rome, Rudely but surely they bedded the plinth of the days to come. Behind the feet of the Legions and before the Norseman's ire Rudely but greatly begat they the framing of State and Shire. Rudely but deeply they laboured, and their labour stands till now, If we trace on our ancient headlands the twist of their eight-ox plough.... There came a king from Hamtun, by Bosenham he came, He filled Use with slaughter, and Lewes he gave to flame. He smote while they sat in the Witan -- sudden he smote and sore, That his fleet was gathered at Selsea ere they mustered at Cymen's Ore. Blithe went the Saxons to battle, by down and wood and mere, But thrice the acorns ripened ere the western mark was clear. Thrice was the beechmast gathered, and the Beltane fires burned Thrice, and the beeves were salted thrice ere the host returned. They drove that king from Hamtun, by Bosenham o'erthrown, Our of Rugnor to Wilton they made his land their own. Camps they builded at Gilling, at Basing and Alresford, But wrath abode in the Saxons from cottar to overlord. Wrath at the weary war-game, at the foe that snapped and ran, Wolf-wise feigning and flying, and wolf-wise snatching his man. Wrath for their spears unready, their levies new to the blade -- Shame for the helpless sieges and the scornful ambuscade. At hearth and tavern and market, wherever the tale was told, Shame and wrath had the Saxons because of their boasts of old. And some would drink and deny it, and some would pray and atone; But the most part, after their anger, avouched that the sin was their own. Wherefore, girding together, up to the Witan they came, And as they had shouldered their bucklers so did they shoulder their blame; (For that was the wont of the Saxons, the ancient poets sing), And first they spoke in the Witan and then they spoke to the King: "Edward King of the Saxons, thou knowest from sire to son, "One is the King and his People -- in gain and ungain one. "Count we the gain together. With doubtings and spread dismays "We have broken a foolish people -- but after many days. "Count we the loss together. Warlocks hampered our arms. "We were tricked as by magic, we were turned as by charms. "We went down to the battle and the road was plain to keep, "But our angry eyes were holden, and we struck as they strike in sleep -- "Men new shaken from slumber, sweating with eyes a-stare "Little blows uncertain, dealt on the useless air. "Also a vision betrayed us and a lying tale made bold, "That we looked to hold what we had not and to have what we did not hold: That a shield should give us shelter -- that a sword should give us power -- A shield snatched up at a venture and a hilt scarce handled an hour: "That being rich in the open, we should be strong in the close -- "And the Gods would sell us a cunning for the day that we met our foes. "This was the work of wizards, but not with our foe they bide, "In our own camp we took them, and their names are Sloth and Pride. "Our pride was before the battle, our sloth ere we lifted spear: "But hid in the heart of the people, as the fever hides in the mere: "Waiting only the war-game, the heat of the strife to rise "As the ague fumes round Oxeney when the rotting reed-bed dries. "But now we are purged of that fever -- cleansed by the letting of blood, "Something leaner of body -- something keener of mood. "And the men new -- freed from the levies return to the fields again, "Matching a hundred battles, cottar and lord and thane; "And they talk loud in the temples where the ancient war- gods are; "They thumb and mock and belittle the holy harness of war. "They jest at the sacred chariots, the robes and the gilded staff. "These things fill them with laughter, they lean on their spears and laugh. "The men grown old in the war-game, hither and thither they range -- "And scorn and laughter together are sire and dam of change; "And change may be good or evil -- but we know not what it will bring; "Therefore our King must teach us. That is thy task, O King!" |
Р.КИПЛИНГ. ЦАРЬ И МОРЕ |
R.KIPLING. THE KING AND THE SEA |
Когда все народы воспели царя, Восхищённое сердце владыке даря, И шум славословья разнёсся по землям и странам - Над брегом Канала нависла Волна, И ликующим толпам сказала она: "Внемлите же ныне, какой человек вам вручён Океаном! И помыслить о власти не мог человек, Когда ящик с поклажей был спущен в твиндек, А затем потянулись нелёгкие дни обученья; Наставляла лихая команда его, Что рассчитывать надо на себя одного, И что проку не будет от милости и от прощенья. И не ведал чинов и других ярлыков Среди коек подвешенных и рундуков Он, упрятанный мной за решётку острога: Лишь духота и теснота, И лампа в глаза, и шум винта, И была бесконечна морская дорога. Я суровую школу давал новичку: Отвечать по команде и молчать по кивку, Долг исполнить, на помощь не звать - вот такая наука; И с другими делить своё торжество, Коли сделано дело, и - главнее всего - Научил его слушать упрёки покорно, без звука. Гнев и злобу велел я излить глубине На него, что мечтал, как ребёнок, о сне В продолжение вахты, что длилась и длилась и длилась; Я его ослеплял, оглушал, воздымал На верхушку волны, и при этом хлестал По лицу, по глазам - дабы знал, что такое немилость. Я поведал ему, что моря неверны, Что бурлящее, злое коварство волны Надо знать, чтоб его одолеть - иль над ним посмеяться, Что скрывается доблесть под маской шута, Что таится порою в душе пустота (Так учил я его - и уроки ему пригодятся). И власть от меня вручена ему: Творить и поверку, и пробу всему; О власти подобной другим и мечтать неповадно. Цель, и Слово, и Средство ему даны, Но едва ошибётся - кары будут страшны: Океан злонамерен и ждёт его промахов жадно. И когда чин венчанья совершался над ним, Был он накрепко связан Долгом своим, Так что власть не дурманила, лень не манила: И щадил он себя даже меньше, чем море щадило". :::::::::::::::::::::: Когда все подданные царя Пред ним склонились, боготворя, И суда в его честь загудели в усердии рьяном - Низвергаясь на берег, сказала Волна, Что целой планете размахом равна: "Ныне знайте, какой человек вам вручён Океаном!" |
After His Realms and States were moved To bare their hearts to the King they loved, Tendering themselves in homage and devotion, The Tide Wave up the Channel spoke To all those eager, exultant folk:- "Hear now what Man was given you by the Ocean! "There was no thought of Orb or Crown When the single wooden chest went down To the steering-flat, and the careless Gunroom haled him To learn by ancient and bitter use, How neither Favour nor Excuse, Nor aught save his sheer self henceforth availed him. "There was no talk of birth or rank By the slung hammock or scrubbed plank In the steel-grated prisons where I cast him; But niggard hours and a narrow space For rest-and the naked light on his face- While the ship's traffic flowed, unceasing, past him. "Thus I schooled him to go and come- To speak at the word-at a sign be dumb; To stand to his task, not seeking others to aid him; To share in honour what praise might fall For the task accomplished, and-over all- To swallow rebuke in silence. Thus I made him. "I loosened every mood of the deep On him, a child and sick for sleep, Through the long watches that no time can measure, When I drove him, deafened and choked and blind, At the wave-tops cut and spun by the wind; Lashing him, face and eyes, with my displeasure. "I opened him all the guile of the seas- Their sullen, swift-sprung treacheries, To be fought, or forestalled, or dared, or dismissed with laughter. I showed him Worth by Folly concealed, And the flaw in the soul that a chance revealed (Lessons remembered - to bear fruit thereafter). "I dealt him Power beneath his hand, For trial and proof, with his first Command- Himself alone, and no man to gainsay him. On him the End, the Means, and the Word, And the harsher judgment if he erred, And-outboard-Ocean waiting to betray him. "Wherefore, when he came to be crowned, Strength in Duty held him bound, So that not Power misled nor ease ensnared him Who had spared himself no more than his seas had spared him!" :::::::::::::::::::::: After His Lieges, in all His Lands, Had laid their hands between His hands, And His ships thundered service and devotion, The Tide Wave, ranging the Planet, spoke On all Our foreshores as it broke:- "Know now what Man I gave you-I, the Ocean!" |
Р.КИПЛИНГ. ЧАРОДЕЙСКИЙ ПОЕДИНОК |
R.KIPLING. THE FAIRIES' SIEGE |
Был долг на меня возложен давно, И служба была свята! Всякий бой как игра для меня был вчера, Но нынче игра - не та. Я не встану под градом невидимых стрел, Чудный меч не ударит в щиты - Ключ без боя отдам я Мечтателю сам: Он - Герой Воплощенья Мечты. Условья его приму без борьбы, Без споров - какой уж тут спор! Нет, прежде я не бежал от стрельбы, Но нынче - другой коленкор. Не будет сраженья с Посланцем Того, Кто на землю глядит с высоты; Я склоняюсь у врат, и вступает во град Он - Герой Воплощенья Мечты. Пред цезарем я не сошёл бы с пути, Королю не открыл бы ворот, Власти нет надо мной у Короны Тройной, Но нынче - другой оборот. Поединка не будет с Силой Стихий; Мост опущен, заставы сняты И распахнута дверь. Нам владыка теперь - Герой Воплощенья Мечты. |
I have been given my charge to keep-- Well have I kept the same! Playing with strife for the most of my life, But this is a different game. I'll not fight against swords unseen, Or spears that I cannot view-- Hand him the keys of the place on your knees-- 'Tis the Dreamer whose dreams come true! Ask him his terms and accept them at once. Quick, ere we anger him, go! Never before have I flinched from the guns, But this is a different show. I'll not fight with the Herald of God (I know what his Master can do!) Open the gate, he must enter in state, 'Tis the Dreamer whose dreams come true! I'd not give way for an Emperor, I'd hold my road for a King-- To the Triple Crown I would not bow down-- But this is a different thing. I'l not fight with the Powers of Air, Sentry, pass him through! Drawbridge let fall, 'tis the Lord of us all, The Dreamer whose dreams come true! |