Владимир Егоров
О варягах и колбягах, «королях» и
«капусте»
А. МакБрайд. «Варяги Киевской Руси»
(Взято из: С. Дацюк «Обретение Киевской руси»)
Если кто помнит, о королях и капусте обещал рассказать Л. Кэрролл. Но не рассказал. Если кто читал, исправить дело брался О. Генри. И тоже надул.
Дорогой читатель, не бойся, тут ты попал не в Волшебную Сказку и не на Дикий Запад, тут тебя не кинут. Здесь будет всё, что обещано: и варяги, и колбяги, и «короли», и «капуста», ― чего не рассказали ни Л. Кэрролл, ни О. Генри и никто другой.
▼ ▲ ▼
По известной поговорке, один дурак может задать столько вопросов, что и сотня академиков на них не ответят. А два дурака? Подумать страшно. Но, если честно, насчёт дураков не уверен, а вот пара древнерусских писателей, вряд ли дураков, задала задачку, над которой сотни лет бились десятки академиков. И всё впустую ― не решается древняя задачка о варягах и колбягах. Вот такая непростая задача и такая курьёзная незадача для академиков.
Этой задаче-незадаче ни много ни мало тысяча лет. Впервые варяг с колбягом проявились рядышком в «Русской Правде» ― сборнике правовых норм времён Ярослава Мудрого, то есть начала XI века. Как информирует нас Википедия, «Русская Правда аналогична более ранним европейским правовым сборникам, в том числе так называемым германским правдам». Здесь хотелось бы выделить слово «германским», запомнить, что предшественницами «Русской Правды» выступали именно германские «варварские Правды»: две франкские (Салическая и Рипуанская), бургундская, алеманская и баварская. Кроме того, согласно той же Википедии, «Русская Правда» включала в себя «бытовавшие в среде руси элементы скандинавского права». Вот и закрадывается в голову приличествующая закоренелому норманисту мыслишка: коли впервые поминающий варягов с колбягами источник срисован с германских «Правд» с добавлением «элементов скандинавского права», то не германцы ли, не скандинавы ли эти самые варяги да колбяги? Но я гоню эту предательскую мыслишку прочь, ибо, как известно по печальному опыту ежа, внешность порой бывает весьма обманчива.
На самом деле, информации о варягах и колбягах в «Русской Правде» практически никакой. Они упоминаются мельком всего в двух местах. Первое: «Если… пострадавший варяг или колбяг, то пусть сам клянется», и второе: «Если челядин скроется либо у варяга, либо у колбяга…». Маловато, невразумительно. Душа любителя родной истории просит учёных разъяснений про этих невесть откуда взявшихся в нашем древнем прошлом варягов и колбягов, о которых сама «Русская Правда», упоминая их исключительно в паре, сообщает только то, что они были людьми слова ― их клятвам доверяли, и тайными аболиционистами ― укрывали бежавших рабов. По счастью, за ними, учёными разъяснениями, далеко ходить не надо. Вот они тут же, в комментарии к источнику:
«Варяг ― название на Руси IX–XI вв. преимущественно скандинавских воинов и купцов. Наемные отряды варягов являлись частью княжеской дружины и русского войска».
«Колбяг ― вероятно, название человека, относящегося к финно-угорскому населению северо-запада Руси и южнофинским народам, видимо, член купеческого союза, но по общественному положению колбяг находился ниже варяга».
Увы, «в лёгкую» проблема не решилась. Подручный комментарий не слишком информативен в отношении варягов и не слишком достоверен в отношении колбягов. Что значит «преимущественно скандинавских», а каких ещё не преимущественно? Что за наёмные купцы и зачем они нужны в княжеской дружине? Кто такие южнофинские народы? Почему общественное положение колбяга вдруг оказалось ниже варяжского, ведь в обоих случаях их упоминания в «Русской Правде» (правовом документе!) варяги и колбяги выступают абсолютно на равных. В итоге из-за свойственной Википедии дилетантской небрежности вместо ожидаемого учёного разъяснения сплошные непонятки и привычно вползающее в сознание подозрение, если не уверенность, когда сталкиваешься с отечественной историографией, что тебе снова втюхивают туфту. Но опять не будем спешить с выводами.
Второе упоминание, на сей раз одних только варягов без примкнувших было к ним было колбягов, находим в «Повести временных лет». (Колбяги, единожды засветившись в «Русской Правде», в дальнейшем навсегда исчезают из древнерусской литературы и лишь разок мелькают на заднем плане одной из найденных в Новгороде берестяных грамот.) В «Повести» варяги всплывают в самом её начале, в так называемом недатированном этнографическом вступлении: «По этому [Варяжскому] морю сидят варяги: отсюда к востоку ― до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу ― до земли Английской и Волошской». Вот так какие-то варяги, неизвестно кто такие и откуда, сидят себе по всей Европе от Хазарии до Англии и Франции. Сообщается про них только то, что они потомки Иафета, то есть не арабы и не негры. Не густо. Тут же рядышком с варягами отыщется и знаменитый путь «из варяг в греки», но и он ничем нам не поможет [1]. Следующее в «Повести», оно же первое датированное, упоминание варягов ― в статье за 859 год. В тот год якобы «варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей». Фигаро там, Фигаро тут. Варяги, словно тараканы, вновь выперли сразу изо всех щелей: чудских, словенских, мерских и кривичских, ― и с этого момента вплоть до 882 года изредка мелькают на страницах «Повести» в связи с «призванием варягов» и их участием в захвате Киева Вещим Олегом. Потом о варягах «Повесть» вспоминает всё реже и реже, а сами упоминания остаются предельно краткими и безликими. Через четверть века, в 907 году, по-прежнему неизвестного происхождения варяги идут с Олегом на Константинополь. Ещё треть века спустя, в 941 году, за ними куда-то, неизвестно куда, посылает Игорь, готовясь ко второму походу на тот же Константинополь. В итоге оказывается, что в его войске было много варягов-христиан (945 год). Следующего появления варягов, уже при Владимире Крестителе, пришлось ждать ещё тридцать пять лет (980 год). Появившиеся варяги тоже ревностные христиане, готовые принять муки и даже смерть за свою веру. Далее с завидной регулярностью, через те же тридцать пять лет, варяги объявились при Ярославе Мудром, который привёл их откуда-то «из-за моря» в Новгород, готовясь к войне с родителем, киевским князем.
В итоге варяги у авторов «Повести временных лет» ― к каждой бочке затычка, но секрет, откуда брались те затычки, они упорно не раскрывают. Поверить им, так варяги заполонили всю Европу от Каспийского моря до Атлантического океана, но посылать за варягами всегда приходится куда-то «за море», и появляются они тоже исключительно откуда-то «из-за моря». Складывается устойчивое впечатление, что для авторов «Повести» варяги ― это нечто совершенно неопределённо заморское и бестелесно бесформенное, этакое «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», расхожее словечко без особого смысла, некий литературный штамп, который прилично шлёпнуть в определённый контекст, а именно в сборы очередного великого князя в очередной поход в тёплые края, из Новгорода в Киев или из Киева в Константинополь. Абстрактные варяги безотказно выручают авторов «Повести», когда тем не хватает конкретной достоверной информации об описываемых «событиях».
При такой бестелесной бесформенности варягов в «Повести» поиски в ней разгадки их природы, чем десятки историков занимались сотни лет, представляется делом бессмысленным и бесперспективным.
▼ ▲ ▼
Понятное дело, чем меньше о предмете объективной информации, тем больше о нём субъективных мнений, домыслов и инсинуаций. Объём достоверной информации о варягах ― величина, приближающаяся к нулю. Вследствие обратной зависимости число гипотез о происхождении варягов и значении самого слова «варяг» должно стремиться к бесконечности. Оно и стремится. Одна только Википедия приводит для варягов около десятка различных этимологий:
► от искажённого славянами самоназвания дружины
викингов — félag (О. Сенковский);
► от шведского varg — «волк» (В. Татищев со ссылкой на Страленберга);
► от древнескандинавского vár ― «верность», «честность»; «порука», «залог»; «обещание», «обязательство», «обет» (В. Томсен);
► от якобы кельтского var ― «вода» (А. Кузьмин);
► от западнославянского племени вагров (опять Кузьмин);
► из warang ― «меч» на каком-то древанском наречии (С. Гедеонов);
► от гипотетического слова «варя», означавшего процесс выварки соли (А. Васильева);
► из variegatus, что означало «смешанное» в вульгарной латыни (А. Виноградов).
Этот список можно продолжать, и он, вероятно, будет расти и впредь. Но мы пока чуть-чуть задержимся на том, что нам предложила Википедия.
Во-первых, вновь начинает свербеть моя недавно решительно прогнанная норманистская мыслишка. Как-никак в числе восьми приведённых Википедией этимологий три первые связаны с германо-скандинавским миром. Это и félag Сенковского, и varg Татищева-Страленберга, и vár Томсена, поддержанный авторитетом этимологического словаря М. Фасмера.
Во-вторых, само за себя говорит наличие такого множества объяснений. Ясно, что очевидной общепризнанной этимологии, которую и должны были бы нам предлагать энциклопедии, не существует. В списке Википедии можно с успехом придраться к любой из позиций. Например, если верить Википедии, то А. Кузьмин где-то когда-то (Википедия даже не уточняет, где и когда) предлагал для этимологизации варягов некий корень var, что по-кельтски якобы означает «вода». Не знаю, где Кузьмин откопал свой var, но в словаре ирландского языка «вода» ― uisce, а в валлийском словаре ― dwr. Как-то уж очень непохоже. Далее, вероятно чтобы не подумали, что он с этим своим кельтским «варом» всерьёз, в другом месте тот же Кузьмин даёт совершенно иное толкование варягов от якобы славянского племени вагров, они же варны, они же варины, они же варнавы: «В восточнославянской огласовке ”вагров” стали называть “варягами”. Тождество варягов и вагров-варинов с языковой точки зрения очевидно» [2]. Во времена летописного «призвания варягов» сами себя славянизированные германцы-варны называли варнавами. Но даже если из всех перечисленных вариантов названия варнавов ориентироваться на предлагаемый Кузьминым устаревший экзоним [3] «вагры», то всё равно непонятно, почему вагры-варны «в восточнославянской огласовке» превратились в варягов, а не в варнавов, как это на самом деле произошло в «западнославянской огласовке» у самих носителей этнонима. Неужели в X веке разница между восточнославянскими и западнославянскими говорами была столь разительной?
Но мы не будем придираться к отдельным этимологиям варягов из приведённого Википедией списка, да и ко всем не приведённым ею тоже. Их можно забраковать одним махом, так как авторы практически всех известных этимологий слова «варяг» страдают общей бедой ― игнорированием элементарных основ лингвистики. Все предлагаемые этимологии упорно вертятся вокруг корня вар‑, которому можно найти великое множество созвучностей в необъятном множестве языков нашей планеты. Именно на таких случайных созвучностях и основываются все предложенные и якобы учёные, и откровенно псевдоучёные этимологии. В качестве типичного примера вновь вернёмся к заблуждению Кузьмина. Может быть какому-нибудь обывателю «тождество варягов и вагров-варинов с языковой точки зрения очевидно», но профессиональному историку такие заявления непростительны. А любому лингвисту с «языковой точки зрения» совершенно очевидно как раз отсутствие между ваграми и варягами не только тождества, но и какой-либо языковой связи. Дело тут не в похожести или непохожести корней этих слов, ибо такая оценка в любом случае субъективна, а в псевдосуффиксальном форманте ‑яг‑. Именно за него, а не за корень вар‑, имеющий множество случайных созвучий в самых разных языках, ухватился бы настоящий не игнорирующий законы лингвистики исследователь. Все фантазии Кузьмина и множества его предшественников и последователей, всячески обыгрывавших корень вар‑, можно сразу отставить в сторону простым и очевидным фактом: словообразовательного форманта ‑яг‑ не было в славянских языках времён «призвания варягов» на Русь. Также не было его ни в кельтских, ни в других языках древней Европы.
Да, суффикс ‑яг‑ имеется в современном русском языке. По его поводу толковый словарь Ефремовой даёт следующее разъяснение: «Суффикс ‑яг‑(а) ― словообразовательная единица, образующая стилистически сниженные имена существительные общего рода, которые обозначают лиц по их признакам или действиям ― обычно с эмоциональной окраской сочувствия или с оттенком презрения: бедняга, бродяга, работяга, стиляга». Что ж, соотнесём всё сказанное об этом суффиксе по порядку с нашими варягами. Во-первых, в древнерусских текстах, включая «официальный» юридический документ XI века «Русскую Правду», где впервые появляются слова «варяг» и «колбяг», нет никакого «стилистического снижения», никакой «эмоциональной окраски сочувствия или презрения» к их носителям. Наоборот, варяги и колбяги ― уважаемый слой русского общества того времени, к которому и «Русская Правда» и летописи относятся с несомненным почтением. Во-вторых, все «бедняги», «бродяги», «работяги» и тем более «стиляги» ― относительно недавние и сугубо российские словообразования. Как считается, сам суффикс появился в русском языке не ранее XIII века. Не было его в древнерусском языке IX–XI веков, и нет его в других славянских языках. В-третьих, все имеющиеся в современном русском языке существительные с суффиксом ‑яг‑ относятся к общему роду, обязательно оформляются в именительном падеже окончанием ‑а и склоняются по первому склонению. Таким образом, по всем трём признакам злополучный формант ‑яг в словах «варяг» и «колбяг» ― словах мужского рода, склоняющихся по второму склонению и не несущих никакого «стилистического снижения», ― из этой категории решительно выпадает [4].
Отсюда неизбежный вывод: отсутствующий в славянских языках того времени формант ‑яг‑ исключает для слов «варяг» и «колбяг» возможность их возникновения в славянской языковой среде; они для неё безусловно заимствованные. Чтобы понять, откуда и как могли заимствоваться слова «варяг» и «колбяг», настало время обратиться к обещанным «королям» и «капусте».
▼ ▲ ▼
Начнём демократично ― не с «королей», а с «капусты». Но не с огородного овоща, который у нас полагается густо намешивать в щи, а с той «капусты», которая пишется исключительно в кавычках, а хранится в кошельке. Если, разумеется, тот не удручающе пуст.
Итак, «капуста» русской древности. Какой звонкой монетой пользовались наши предки в Древней Руси? Это — смотря кому верить.
Коли верить археологам и своим глазам при нечастых посещениях исторического и краеведческих музеев, то на Руси на заре её существования в хождении были исключительно арабские серебряные дирхемы. Первые правители Киевской Руси ― Ярополк, Владимир, Святополк и Ярослав ― заводили чеканку собственной монеты. Но дело не прижилось из-за нехватки сырья. Это сейчас Россия-матушка экспортирует чуть ли не всю таблицу Менделеева едва ли не во все страны мира. В основном за счёт Сибири. А тогдашние правители до сибирских недр ещё не добрались и свою монету, сребреники, перечеканивали из «серебряного лома», тех же самых «импортных» арабских дирхемов. Но как раз ко времени образования Киевской Руси в конце X века [5] поисчерпались арабские серебряные копи, и поток серебра с востока стал быстро сокращаться. Оттого отечественная чеканка неумолимо зачахла, а на смену восточному дирхему на Русь пришла западная монета ― римский денарий, тоже серебряный, ещё долго после крушения империи сохранявший обращение в Европе. По мере образования в Европе средневековых государств денарий стал приобретать местные наименования. В Германии он стал зваться пфеннигом (pfennig), в Англии ― пенни (penny), в Скандинавии ― пеннингом (penningr), в Польше фенигом (fenig). Небольшая разница в немецком, английском и скандинавском названиях монеты объясняется разницей в произношении слова «сковородка», от которого и образовалось название монеты по внешнему сходству: Pfanne в верхненемецком, pan в английском, panne ― в норвежском, panna ― в шведском языках. Поляки тут ни при чём, они заимствовали монету вместе ее названием у немцев. Для полноты картины надо ещё упомянуть, что в XIII–XVII веках в Великом княжестве Литовском, государственным языком которого был древнерусский, слово «пенязи» обозначало деньги вообще и употреблялось только во множественном числе. Если же от пенязей всё-таки, хотя бы чисто формально, образовать единственное число, то с учётом палатализации взрывных согласных в славянских языках это будет «пеняг».
Коли же верить не археологам и собственным глазам, а нашим «летописцам», то никаких дирхемов Древняя Русь не знала. В «Повести временных лет» дважды, в статьях за 885 и 964 годы, в качестве платёжного средства упоминается какой-то щеляг. Якобы в 885 году Вещий Олег заявился к радимичам и ничтоже сумняшеся потребовал: «Не давайте [дань] хазарам, но платите мне». Радимичи почему-то охотно согласились и дали рэкетиру «по щелягу, как и хазарам давали». В 964 году пришла очередь узнать про щеляг и Святославу. Послав в очередной раз предупреждение «в иные земли со словами: “Хочу на вас идти”», пошёл Святослав в эти самые «иные земли» на Оку и на Волгу, и «там встретил вятичей». Кому посылал своё грозное предупреждение князь, так и осталось тайной, до адресата своего грозного послания он почему-то не добрался, а встреча с вятичами явно оказалась для него сюрпризом. Пришлось пуститься в расспросы: кто, мол, такие и кто вас «крышует»? И здесь услышал князь тот же самый хорошо отрепетированный ответ аборигенов, что ранее дали Олегу радимичи: «Хазарам ― по щелягу с сохи даем». Разумеется, всё это очередная сказка «Повести» с её убогими многократными повторами незамысловатых сюжетцев. Пользуясь случаем, вновь хочу настойчиво подчеркнуть, что «Повести временных лет» в качестве так называемой «летописи» я ни капельки не верю и читателю не советую [6]. Но здесь разговор не о «Повести», поэтому оставим в стороне фундаментальные вопросы о самóм существовании «киевского князя Вещего Олега» и о действительных маршрутах боевых походов Святослава [7], а поговорим о хазарской дани и загадочном щеляге ― этаком универсальном, если верить «Повести», а не археологам и собственным глазам, средстве платежей в Киевской Руси и Хазарском каганате.
В словаре Фасмера щляг (щеляг) ― «вид монеты», название которой «заимствовано из древнескандинавского skillingr… или древневерхненемецкого, дрнвнесаксонского scilling ― “шиллинг”». Оставим на совести авторов «Повести» шиллинги, которые почему-то водились у радимичей да вятичей. Зато сохи и у тех, и у других, безусловно были в ходу. И, надо думать, не по одной сохе на всё племя, поэтому хазарские баскаки и великокняжеские тиуны после объезда владений (полюдья) увозили не по одному щелягу, а мешки щелязей. Здесь, образуя множественное число от «щеляг», мы имеем дело всё с той же палатализацией взрывных согласных: «щеляг ― щелязи» аналогично «пеняг ― пенязи».
Ну, а теперь пора оставить на время щелязи да пенязи и перейти от «капусты» к «королям», потому что пример очень похожей палатализации мы видим и там: «княг ― князи». Правда, в древнерусском языке палатализации подверглось и единственное число «князь», но исходный корень явно виден в слове «княгиня». Кроме того, в современном русском языке прижилась изменённая форма множественного числа «князья», однако устаревшая оригинальная ещё сохранилась в поговорках, например, «из грязи ― в князи». Происхождение слова кънязь у славян хорошо известно: оно произошло из древнегерманского kuning(az), которое в собственно германском мире развилось в древнескандинавское koning (современные шведское и норвежское kong), немецкое König, английское king.
Итак, теперь в древнерусском языке мы имеем три очень похожих основы единственного числа щеляг‑, пеняг‑ и къняг‑, все с характерным ‑яг‑ на конце, подвергающимся палатализации ‑язь‑ при изменении по числам. Все три слова заимствованы, все три германского происхождения, все три в оригинале имели суффикс ‑ing (skilling, penning, kuning). Для лингвиста совершенно очевидна закономерность превращения германского суффикса ‑ing /‑ĩŋ/ в древнерусский формант ‑яг при заимствовании древнерусским языком германских слов. Для интересующихся механизмом превращения могу вкратце пояснить, что оно происходило в два этапа. Сначала назализованный носовым /ŋ/ гласный /ĩ/ германского суффикса перешёл в общеславянский назальный /ẽ], передаваемый в кириллице малым юсом Ѧ. Позже с утерей древнерусским языком назальности гласных это /ẽ/ стало произноситься как закрытое А /æ/ с сохранением мягкости предшествующего согласного, что и было в последствии закреплено современным правописанием через Я.
Теперь можно вернуться к варягам и колбягам с обретённым пониманием того, что эти два слова из той же самой категории заимствований из германских языков, исходно имевших суффикс ‑ing.
▼ ▲ ▼
Сделанный важный вывод позволяет нам вместо рыскания вслепую по всем языкам мира в поисках созвучностей корню вар‑ начать осмысленный целенаправленный поиск этимологии летописных варягов. Возможный источник слова «варяг» в русском языке ― не западнославянский вагръ, не латинский variegatus, не гипотетические кельтский var, древанский warang и восточнославянская варя, а только и единственно некий германский прототип со звучанием, похожим на /varĩŋ/ с кратким или /va:rĩŋ/ с долгим гласным звуком в первом слоге.
Итак, по порядку.
Начнём с давно известного, предложенного ещё Томсеном и «узаконенного» этимологическим словарём Фасмера, корня vár‑ с долгим /a:/ и значением «верность, честность; порука, залог; обещание, обязательство, обет» [8], ― так как именно его норманисты обычно прочат в универсальные источники древнескандинавских вэрингов, древнерусских варягов и среднегреческих варангов. Например, у Е. Мельниковой [9], «…общее происхождение [понятий вэрингов, варягов, и варангов – В.Е.] от др. сканд. vár, “обет, клятва”, не вызывает сомнений…». Мельникова слегка смещает акценты, у неё «обет» оказывается на первом месте, а к нему добавляется отсутствующая у Фасмера «клятва». Но сути это не меняет. Корень vár‑ действительно выглядит возможным источником слова væringi древнескандинавских саг. Переход исходного á /a:/ корня vár‑ в æ /ε:/ производной основы væring‑ объясняется свойственной германским языкам так называемой переднеязычной перегласовкой (i‑умлаутом) вследствие частичного уподобления гласного заднего ряда корня гласному переднего ряда суффикса. Такая перегласовка для долгого корневого á в древнескандинавском обязательна.
По подсчётам Васильевского, гвардия вэрингов появилась в Константинополе в районе 1020 года или даже немного раньше, а варанги в византийских хрониках упоминаются с 1034 года. Следовательно, направление заимствования væringi → βάραγγος исторически вполне допустимо, а географически без проблем локализуется в Византии. Здесь, правда, имеется чисто лингвистическая неувязка, а именно повсеместно встречаемая греческая форма βάραγγος, а не ожидаемая βέριγγος, которой полагалось бы быть при прямом заимствовании из væringi. Кроме того, в этом сценарии с исторической точки зрения налицо явные сложности с «русским следом». В Новгородской первой летописи младшего извода появление «Русской Правды» связано с захватом Ярославом Киева с помощью новгородцев в 1016 году, и соответственно текст её краткой редакции помещён в статью того же года. То есть, если верить хронологии новгородской летописи, варягов на Руси знали раньше, чем варанги появились в Византии. К этому следует добавить, что заимствование варѧгъ → βαραγγος более вероятно с лингвистической точки зрения, чем væringi → βαραγγος, имея в виду, что славянское назализированное ѧг /ẽg/ было передано также назализированным греческим αγγ /ãg/.
Итак, в этимологизации Томсена до сих пор не нашла решения проблема отсутствия и в русском «варяг», и в греческом βάραγγος следов переднеязычной перегласовки предполагаемого древнескандинавского оригинала, что, несмотря на авторитет Фасмера, оставляет её под большим сомнением.
По счастью, корнем vár‑ богатство древнескандинавского языка отнюдь не исчерпывается. Был в нём такой интересный корень var‑ /var/, означающий «товар, товары». В полном исландско-английском словаре Р. Клисби и Г. Вигфуссон (далее СКВ) можно найти: «VARA… [Dan. vare; Engl. wares], wares; in Norway chiefly of fur…», то есть vara ― это «товары», причём в Норвегии преимущественно меховые и суконные, то есть «(мягкая) рухлядь», пользуясь древнерусскими понятиями. Корень var‑ совсем не лишен смысла в качестве источника слова «варяг», если под варягами понимать «рухлядников» ― купцов, торгующий мягкой рухлядью, то есть шкурками пушных зверей. Именно это было, насколько нам известно, одним из основных занятий варягов на территории Древней Руси.
Рассматривая корень var‑, никак нельзя пройти мимо глагола vara ― «беречься», «остерегаться», а точнее его императивной формы в знаменитом боевом кличе викингов: var sik (ek kom)! ― «берегись (я иду)!». Суффиксальное производное от этого характерного Var! могло стать прозванием или даже самоназванием людей, так кричавших при нападении это свое «фирменное ура», как наиболее броская и выразительная их характеристика.
Также помимо корня var‑ имеет смысл обратить внимание на корень varr‑ /var:/. В СКВ: «varra, u, f. = vörr, water, esp. the wake of a ship, Lex. Poët. COMPDS: varr-bál, n. ‘sea-flame’, i.e. gold. varr-skíð, n. = a ship…». То есть, корень varr‑ имеет значения, так или иначе связанные с морем и кораблями. И эта этимологизация тоже ничем не противоречит нашим знаниям об образе жизни варягов.
Однако особенно интересен вариант корня varr‑ с заднеязычной перегласовкой (u‑умлаутом) vọrr‑ /vɒr:/. В СКВ среди прочих даются следующие значения для vọrr‑ (древнеисландская форма ― vörr‑): «VÖRR, f., gen. varrar, pl. varrar, varrir… a fenced-in landing-place…» и «VÖRR…:— a pull of the oar…». Нельзя не обратить внимания на то, что возведение слова «варяг» к этому корню даёт возможность перекинуть сразу два поразительных смысловых «мостика». Первое значение fenced-in landing-place ― «защищённая гавань» через практически синоним vík ― «небольшая бухта» (в СКВ: «VÍK, f., gen. víkr, pl. víkr, [from víkja; Dan. vig], prop. a small creek, inlet, bay…») даёт привязку к этникону «викинг». Второе значение pull of the oar ― «гребок веслом» прямиком ведет нас к сакраментальному róþs ― «гребля» (в СКВ: «RÓÐR, m., gen. róðrar [róa], a rowing, pulling…»; можно сравнить также современное шведское rodd в том же значении) и далее к этникону «русь». В итоге корень vọrr‑ даёт нам неожиданную, но весьма выразительную этимологическую увязку варягов с одной стороны с викингами, а с другой ― с летописной русью.
Включив в рассмотрение древнескандинавские корни с краткой корневой гласной, нельзя не сделать важную оговорку. С общепринятой среди лингвистов точки зрения такое включение — вопиющая лингвистическая безграмотность. В их среде принято считать, что при заимствовании в древнерусский язык древнескандинавское краткое /a/ превращалось в /o/. Действительно, этому правилу имеются многочисленные примеры, главным образом среди «варяжских» имён: Háskald(r) → Аскольдъ, Yngvar(r) → Игорь. (При этом долгое /a:/ сохранялось, хотя и теряло не свойственное древнерусскому языку долготу: Hákon → Акунъ, да и первый слог в том же Háskald.) Однако в отношении этого «железного» правила есть одно существенное «но». О нём мы фактически узнаём из наших летописей, зафиксировавших письменно имена Аскольд, Акун (Якун) и им подобные. То есть, правило безусловно работало в летописный период Древней Руси, то есть начиная с XII века. Между тем, термин «варяг» заимствовался не позже начала девятого века, возможно ещё в восьмом, и неизвестно, в каких краях и весях. Поэтому экстраполировать правило XII века и Киевской Руси на VIII век и едва ли не всю Русскую равнину мне представляется гораздо боле некорректным, чем допускать возможность краткого корневого /a/ в прототипе древнерусского «варяга».
В этой связи следует обратить внимание на то, что именно краткий гласный в корнях var‑ или varr‑/vọrr‑ в отличие от долгого в vár‑, позволяет решить ту самую проблему отсутствия в русском слове следов переднеязычной перегласовки корневого гласного древнескандинавского оригинала, а заодно и перенос ударения на второй слог. Если в древнескандинавском языке переднеязычная перегласовка долгого корневого гласного (á → æ) происходила всегда, то в отношении краткого это правило (a → e) не было обязательным. И действительно, мы имеем регулярные примеры её отсутствия именно для краткого корневого /a/: langr – langir – langri; staðr – staði – staðir [10]; а также приведённое выше из СКВ varrir как одна из форм множественного числа конкретно от vörr. Что же касается ударения, то, краткий гласный легче, чем долгий, теряет основное ударение в пользу побочного, а древнескандинавский суффикс ‑ing как раз нёс побочное ударение.
Наконец ещё одна этимологизация, которую профессиональные лингвисты вероятно отметут с порога, — из древнескандинавского корня fár‑ с широким спектром значений: «опасность», «беда», «угроза», «зло», «риск». Здесь начальный согласный /f/, которого не было в древнерусском языке, должен по всем правилам лингвистики при заимствовании перейти в /b/: Óleif(r) → Улебъ. Однако всё меняет возможное финское посредничество, возможность которого буквально в самое последнее время благодаря А. Толочко превратилась из чисто гипотетической во вполне вероятную [11]. Финны не были обязаны следовать законам древнерусского языка. Они предпочли заменить /f/ на /v/ и заимствовали древнескандинавское fár в форме vaara с сохранением его значения «опасность», «риск» (для сравнения: в современном шведском языке fara — «опасность», «угроза», «риск»).
Итак, не зацикливаясь на широко известном vár Томсена, мы нащупали другие возможные варианты этимологизации слова «варяг» из древнескандинавского языка. Теперь перечень древнескандинавских корней для возможных этимологий выглядит так:
► vár‑ ― «поклявшийся в верности», «давший обет»;
► var‑ ― «торгующий пушниной купец», он же разбойник, нападающий с криком «Var! Var sick!»;
► varr‑ ― «путешественник по морю», «корабельщик».
► vọrr‑ ― «викинг», «гребец»;
► fár‑ ― «представляющий угрозу» (или «подвергающийся опасности»), «рисковый».
В предложенных этимологизациях варяги предстают либо купцами-рухлядниками, либо корабельщиками и рисковыми пиратами, передвигавшимися по воде на гребных судах. Поскольку и то и другое находится в полном соответствии с нашими знаниями о летописных варягах (и, кстати, руси!), то, уклоняясь от непростого выбора между этими значениями, в дальнейшем будем условно говорить, следуя Пушкину [12], о варягах как корабельщиках-рухлядниках. В конце концов оставим точную этимологизацию древнерусского слова «варяг» профессионалам-лингвистам, если они когда-нибудь обратят своё внимание на древнескандинавские корни var‑ и varr‑/vọrr‑. Здесь же хочу ещё раз повторить важнейшее положение, что любой из них позволяет, в отличие от vár‑ Томсена, решить две не решенные до сих пор проблемы. С лингвистической точки зрения получает объяснение отсутствие в слове «варяг» следов древнескандинавской переднеязычной перегласовки и перенос ударения на второй слог. В историческом же аспекте твёрдо обосновывается независимость русского термина «варяги» от соотнесенных с ним древнескандинавского væringjar и среднегреческого βάραγγοι, а тем самым возможность самостоятельного независимого возникновения понятия варягов на собственной почве будущей Древней Руси, причем очень раннего, возможно еще в VIII в.
▼ ▲ ▼
Теперь в исторической ретроспективе вырисовывается следующая последовательность возникновения и развития всего комплекса терминов, так или иначе связанных с летописными варягами.
В западной Скандинавии в VIII веке объявились некие «предприниматели», совершавшие на кораблях пиратские набеги вдоль берегов Балтийского моря и Норвегии, а затем и Атлантического океана. Ограбив прибрежный городок или посёлок, они уходили в море и прятались в шхерах и защищённых бухточках, и оттого звались викингами. Адам Бременский называл базировавшихся на датских островах викингов аскоманами, то есть «корабельщиками» в переводе с древненижненемецкого. Их восточно-скандинавские коллеги с рубежа VIII–IX веков тоже занялись похожим «промыслом» на Русской равнине. Но здесь, в отличие от морских просторов западной Балтики, объектов грабежа оказалось меньше, а удирать с награбленным по извилистым речным руслам от конной погони было труднее. Поэтому восточные скандинавы, при случае не брезгуя грабежом и разбоем, всё же предпочитали более спокойный и выгодный бизнес ― торговлю пушниной, отчего стали называться варингами, что отражало суть их бизнеса и в то же время, возможно, сохраняло некую синонимичную связь с коллегами-викингами. Имевшие с варингами дело местные славяне закономерно воспроизводили их самоназвание как варѧги, в более поздней восточнославянской орфографии ― «варяги».
Таким образом, варинги были известны на территории будущей Руси с VIII–IX веков. Некоторые из них могли добираться до Чёрного моря и даже на индивидуальной основе наниматься на службу в имперские войска. Но никакого специального термина для них в Византии ещё не было. В конце X века с образованием Киевской Руси для приверженных военному делу скандинавов появилось потенциальное место службы поближе, в Новгороде и Киеве. Варяги прижились на Руси. Число их росло и временами становилось даже избыточным. При Владимире Крестителе известен факт отправки крупного варяжского контингента из Руси в Византию. Согласно «Повести временных лет», в 980 году сразу после захвата Киева Владимир избавился от многочисленных ставших опасными варяжских «гостей» и отправил буйную братию императору Василию II с рекомендацией держать тех подальше от столицы: «Вот идут к тебе варяги [подчёркнуто мной – В.Е.], не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного». Если «Повесть» не врёт, из этого сообщения следуют два важных вывода.
Мы не знаем, сопроводил ли Владимир послов письмом или смысл означенной фразы был передан ими устно. Учитывая давний опыт письменных договоров между греками и русью, наличие сопроводительного письма представляется весьма вероятным. Такое письмо, если оно существовало, должно было быть написано по-гречески, и тогда ― первый наш вывод ― именно с этого письма началась история греческого термина «варанги», ведь писец Владимира должен был в нём как-то назвать варягов по-гречески. С этой точки зрения, βαραγγοι ― вполне логичная транслитерация древнерусского варѧги [13]. Второй наш вывод, к которому ранее пришёл ещё Васильевский, заключается в том, что первые византийские варанги служили вовсе не в имперской гвардии, вообще не Константинополе, а в обычных войсках на периферии империи.
Традиционный норманизм выводит русское слово «варяг» из
древнескандинавского væringi,
имея в виду происхождение последнего в рядах константинопольской дворцовой
стражи от vár ― «обет, клятва». Но такое происхождение
противоречит нашему с Васильевским второму выводу. Е. Мельникова и
В. Петрухин попытались перенести корни этой этимологии на почву Руси,
обосновывая её через некую гипотетическую присягу, якобы данную в 945 году
Игорю варягами, нанятыми им для повторного похода на Константинополь [14]. Л. Грот абсолютно
справедливо ставит под сомнение такое обоснование, указывая на гипотетичность
этой присяги и отсутствие её документальных подтверждений [15]. Но на самом деле
сомнительна не только присяга варягов Игорю, но и сам поход 945 года, по мнению
многих историков, выдуманный авторами «Повести». Наконец, если даже допустить
реальность того похода, ни о какой клятве-присяге наёмными варягами в принципе
не могло быть речи на Руси X века. Варяги никому никогда не присягали на
верность, а просто нанимались на работу, и их предводитель заключал с
нанимателем что-то вроде договора найма, в котором детально оговаривались
условия труда и оплаты [16]. Варяги-наймиты
более-менее честно отрабатывали договор кровью, пока соблюдались условия
договора, но считали себя вправе немедленно покинуть нанимателя при малейшем их
нарушении. Могли уйти и просто так или даже предать в критический момент, если
противная сторона пообещала больше. Сами понятия клятвы или присяги всегда были
чужды вольным пиратам «нынче здесь ― завтра там». Но, обоснованно
критикуя аргументацию Мельниковой и Петрухина, Грот вместе с водой выплёскивает
ребёнка: «Здесь следует также
пояснить, что попытка связать появление слова “варяг” с X в. объясняется
очень просто: для того, чтобы подтянуть свою версию к вэрингам из саг,
упоминаемым не ранее
В 980 году византийцы одновременно получили из Киева первый большой контингент живых варягов и готовое их название βαραγγοι в сопроводительном письме Владимира. Вряд ли они вникали в тонкости этимологии, а просто приняли это название как данность. Зная о трепетной приверженности греков письменной традиции (чего стóит одно только перенесение на начальную русь имени библейского «князя Рос» Септуагинты!), нетрудно представить себе, что с лёгкой руки крестителя Руси созданный в 980 году его писцом на греческом языке термин βάραγγοι в дальнейшем навсегда закрепился в Византии за служилыми скандинавами. Эх, знал бы тот писец, какую проблему он ненароком создал для учёных будущих веков!
Но как же быть с «оставшимися за бортом» вэрингами саг? Вероятно, вэринги ― самый последний по времени рождения компонент триады. Когда в начале XI века образовалась варяжская гвардия императорских телохранителей, в Византии уже давно в ходу был термин «варанги», обозначавший всех северных наймитов в бесчисленных войсках империи. Вполне вероятно, что гвардейцы-скандинавы, первоначально набранные в телохранители из тех же варангов, действительно были обязаны давать присягу лично божественной особе императора. Если это так, то они могли применительно к себе, привилегированным телохранителям императора, давшим ему клятву верности, сузить широкое понятие варангов незначительной переделкой по «скандинавской народной этимологии» чуждого их родному языку βάραγγοι в похожее родное væringjar, от vár ― «клятва, присяга». С отслужившими службу и возвратившимися на родину скандинавами-væringjar этот термин пришёл в Скандинавию и закрепился в сагах о норманнах в Миклагарде.
В заключение хочется коснуться, именно пока только коснуться, ибо это отдельная серьёзнейшая тема, вопроса взаимоотношения варягов и руси.
Очевидно выражая принятое в академической среде мнение, Мельникова таким образом разделяет летописную русь и варягов: «Появление термина [“варяг”] мы связывали с возникшим в конце IX – начале X в. противопоставлением скандинавов, занявших в середине IX в. в соответствии с договором-рядом положение князя и великокняжеской дружины, т.е. собственно “руси”, вновь прибывающим скандинавам, выступающим в основном в качестве наемников в княжеских дружинах». При таком противопоставлении у Мельниковой «…варяги остаются чужаками, выходцами из-за моря, идущими по пути “из варяг в греки” и частично оседающими на Руси. Поэтому термин “варяг”, воспринятый славянами от скандинавов, лишился в славянской традиции социального смысла и стал обозначать просто выходцев из скандинавских стран, приобрел значение собирательного этнонима». Впрочем, со своим «социальным смыслом» Мельникова, казалось бы, противоречит самой себе, ибо в другом месте прямо признаёт сугубо этническое содержание термина «варяг» на Руси: «Понимание летописного слова "варяги" как обозначения скандинавов мало у кого ныне вызывает сомнения. Можно уточнить, что его основное содержание было сугубо этническим: это было как собирательное название всех скандинавских народов, так и каждого отдельного их представителя безотносительно к тому, находился ли он на Руси или дома». Это противоречие снимается диалектикой развития понятия «варяг» на Руси. Первоначально оно обозначало занимавшихся торговлей пушниной скандинавских путешественников-корабельщиков и несло «социальный», а точнее, профессиональный смысл. Когда же скандинавы стали на Руси явлением обычным, когда в Ладоге, Новгороде, Рюриковом городище, Гнёздове, Тимирёве и других городах Древней Руси стали жить на постоянной основе осевшие там выходцы из Скандинавии ― ремесленники, ростовщики и посредники в торговле, но, главным образом, застрявшие на Руси бывшие купцы-рухлядники ― тогда этот термин распространился на них и действительно «стал обозначать просто выходцев из скандинавских стран, приобрел значение собирательного этнонима».
Весьма вероятно, что исторически начальная русь как-то связана с варягами и викингами, то есть скандинавскими корабельщиками и морскими авантюристами. Это отдельный важный вопрос, который ждёт своего решения. Но какова бы ни была её этническая природа [17], начальная русь возникла не позже рубежа первой и второй третей IX века, что следует хотя бы из Бертинских анналов, и потому к варангам и вэрингам как продуктам конца X и начала XI веков вряд ли имеет прямое отношение.
Однако пора уделить немного внимания «собратьям» варягов по «Русской Правде» колбягам.
▼ ▲ ▼
Для колбягов тоже придумано немало этимологий, в частности в Википедии их не меньше, чем для варягов:
► от названия жителей поморского Колобжега (Н. Татищев);
► из литовского kalbingas ― «говорливый, болтун» (А. Дювернуа);
► из финского kaleva ― «буйный, смелый» (И. Миккола);
► по печенежскому племени κουλπέη (К. Нойманн);
► по некому водскому племени, попавшему под влияние скандинавов (Е. Рыдзевская);
► от kylfingr скандинавских саг, имея в виду древнескандинавское kylfa — «дубина» (М. Фасмер);
► по самоназванию скандинавских дружин, произошедшему от клюшки kylfa для игры в кнаттлейк (В. Овчарёв).
Развивая идею Рыдзевской, комплексно подошёл к вопросу Д. Мачинский, определив колбягов «…как этносоциальную группу, сплавившуюся из пришлых скандинавов, местных приладожских финнов, потомков полиэтничной руси в Новгородских землях и занятую сельским хозяйством, промыслами, сбором дани, торговлей и службой в византийских и русских войсках». Ай да метисы-колбяги, прямо мастера на все руки! Куда до них даже затычкам ко всем бочкам варягам.
Однако вернёмся к этимологиям колбягов Википедии. Нас теперь не смущает их обилие. По аналогии с варягами мы сразу отсеем всё заведомо лишнее (славян-колобжежцев, финнов-kaleva, печенегов-κουλπέη и прочую водь) и удостоим вниманием только германские, а особенно скандинавские источники. И тогда таковым останется только один ― древнескандинавская дубина kylfa Фасмера, которая, правда, у В. Овчарёва выступает в несколько неожиданной роли клюшки для скандинавского то ли гольфа, то ли хоккея [18]. Правда, пока отложим и на всякий случай не будем выбрасывать литовское kalbingas Дювернуа всё из-за того же суффикса ing‑.
На сегодняшний день происхождения названия колбягов из древнескандинавского kylfing /külvĩŋ/ общепризнано, по крайней мере среди норманистов. Вот только с трактовкой этого kylfing дело не ладится: традиционное объяснение из древнескандинавского kylfa ― «дубина» не очень-то ложится в исторический контекст появления скандинавов на Руси. Да и в руках византийских охранников священной императорской особы дубины тоже как-то не смотрятся. Справедливо замечает Овчарёв: «Критика скандинавской этимологии колбягов главным образом была нацелена на ее историческую часть. В самом деле, скандинав, вооруженный дубинкой, выглядит очень странно». Вероятно именно эта странность заставила Овчарёва искать альтернативную трактовку скандинавской дубине, причём не только как клюшке для кнаттлейка. Анализ исландской «Саги об Эгиле» XIII века и её ровесницы новгородской берестяной грамоты, в которых мельком упоминаются колбяги, привёл Овчарёва к следующему выводу: «Таким образом “Сага об Эгиле” повествует о начале затяжного пограничного конфликта, где под именем кюльфингов-колбягов скрываются даньники [здесь сборщики дани – В.Е.] Новгородской республики, приходящие в Финмаркен со стороны Терского берега [19]». По мнению Овчарёва, «…в дальние походы за данями новгородцы отправлялись усиленными отрядами. Командир отряда и есть даньник, назначаемый посадником и державший перед ним ответ. А колбяги ― силовое обеспечение даньника на случай, если данщики [здесь плательщики дани – В.Е.] вздумают бунтовать».
В таком понимании колбяги-дубинщики ― это, пользуясь современной терминологией (но не забывая, что любое сравнение хромает!), аборигены-«полицаи», помогавшие варягам-«оккупантам» собирать дань с соплеменников. В качестве представителей фискальной силовой структуры им полагалось быть вооружёнными, но настоящего оружия, которое сделало бы их опасными самим «оккупантам», те им на всякий случай не доверяли, приходилось обходиться подручными дубинками. Что ж, может быть. Определённая логика в этом есть, хотя по-прежнему непонятно, чтό эти дубинщики делали в Константинополе. Да и вряд ли «Русская Правда» поставила бы «полицаев» на одну доску с «оккупантами».
А может быть всё-таки дубинки тут ни при чём? Может быть нам вновь использовать наш метод, уже давший отличные результаты при этимологизации варягов, и поискать для объяснения слова kylfing (тоже инговая форма!) другое подходящее древнескандинавское слово? А ведь такое слово есть!
Действительно, kylfa в качестве существительного ― это «дубина». Но в СКВ есть ещё и глагол kylfa ― «заикаться, запинаться, произносить с расстановкой». Производное от него kylfing должно означать либо заику, либо вообще любого, с трудом изъясняющегося на древнескандинавском языке. В частности, колбягами могли быть любые аборигены ― хоть финны, хоть славяне, хоть балты,― поддерживающие регулярные контакты со скандинавами и потому вынужденные уметь худо-бедно изъясняться на их языке [20]. В их число, кстати, не в последнюю очередь просятся наши гипотетические аборигенные «полицаи». Как мне кажется, также в пользу этой версии говорит тот факт, что слово kulfinkr несколько раз встречается на рунных камнях Средней Швеции, где его полагают именем собственным. Поскольку вроде бы ни охранникам-дубинщикам, ни аборигенам-толмачам, ни тем более аборигенам-финнам в центре Швеции делать нечего, то появление там «колбягов» можно объяснить только тем, что Kulfinkr ― действительно имя собственное, а точнее, ходовое прозвище, что-то вроде Заики.
Есть для колбягов, точнее кюльфингов kylfingar, ещё одна интересная этимология из финского külvö ― «посев», külvöä ― «сеять» [21]. С ней колбяги ― это просто сеятели, то есть земледельцы, и в этом качестве они действительно противопоставляются купцам варягам по роду деятельности: купцы-варяги противопоставлены земледельцам-колбягам. Нельзя здесь исключить и этническую дифференциацию, если под колбягами понимать не просто земледельцев, а осёдлое аборигенное население, которыми должны были быть местные финские племена: карелы, вепсы, меря.
И, наконец, вернёмся к отложенному литовскому kalbingas. Слово состоит из корня kalb‑, имеющего значение говора, разговора (kalbėti ― «говорить»), суффикса ‑ing‑ и окончания ‑as. У этой этимологизации тоже есть свои козыри. Дело в том, что в древнерусских документах колбяги писались через «ер»: кълбяги. Этот «ер» трудно объясним, если возводить колбягов к древнескандинавскому kylfa, зато он может найти разумное объяснение из литовского корня kalb‑. Этот корень под ударением имеет восходящую (циркумфлексную) интонацию kãlb‑. В частности в вопросе «Говорит ли он по-литовски?» ― Ar jis kalba lietuviškai? ― kalba произносится так, что для славянского уха согласный звук /l/ звучит ярче, выраженнее гласного /a/. Если бы древнерусскому писцу пришлось письменно воспроизводить это слово кириллицей, то весьма вероятно он отразил бы эту особенность литовской речи «ером»: Ар гис кълба льетувишкай? ― то есть так же, как в древнерусских документах писались кълбяги. Эта этимологизация возвращает противопоставление варягов и колбягов к этническому принципу, но под колбягами уже понимаются не финские аборигены, а тоже пришлый и иноязычный, но в данном случае балтоязычный элемент. И вновь при внутреннем противопоставлении налицо и внешнее объединение варягов и колбягов как не славян и нерезидентов Новгорода. Поэтому, участвуя в тяжбе, они обычно были не в состоянии представить «видоков», то есть родственников-свидетелей, и «Русская Правда» вынужденно предоставляла им льготу ограничиваться клятвенным подтверждением своей правоты.
Итак, неразрывное соседство варягов с колбягами в «Русской Правде» обретает тот смысл, что суммарно фактически выражает понятие «иноземец» [22], охватывая основные слои иноземных фигурантов «Русской Правды»: заезжих в Новгород скандинавов и балтов, находящихся при них прихваченных где-то по дороге «полицаев» и аборигенное, но неславянское население. И этот смысл согласуется с той давно отмеченной особенностью варягов и колбягов, что те и другие ― не жители Новгорода, но уважаемые люди.
В историко-географическом аспекте греческое заимствование κούλπιγγος ← kylfinkr (kulfinkr?) в отличие от заимствования βάραγγος ← væringi , казалось бы, имеет правильный формант ‑ιγγ‑, точно соответствующий суффиксу ‑ing‑ древнескандинавского kylfingr, и потому ничто не мешает считать его возникшим в Византии непосредственно из kylfingr. Однако шероховатости всё же есть: при «правильном» окончании ‑ιγγ‑ мы видим «неправильное» начало κούλπ‑, которое при прямой передаче kylfingr вроде должно было бы писаться κύλφ‑. Но тут мы уже погружаемся в глубины профессиональной лингвистики. Глубоко вникать в такие тонкости имеет смысл только при точном знании качества звуков древнескандинавского языка его носителей в Византии и греческого языка самих византийцев в XI веке. Чтобы оценить сложность проблемы, приведу один пример. Считается, что ипсилон Υ в среднегреческом языке меняет своё качество с /y/ на /i/ где-то в районе 1030 года, то есть практически синхронно предполагаемому возникновению нашего κούλπιγγος. Поэтому непрофессионалу трудно судить о том, как бы вздумалось византийским грекам воспроизвести устно и письменно чуждое им kylfingr.
▼ ▲ ▼
Справедливости ради, необходимо заметить, что появление в «Русской Правде» варягов в паре с колбягами можно объяснить не только их общностью как «иностранцев». Оно может иметь иное объяснение. Дело в том, что похожая пара варангов (βάραγγοι) и кульпингов (κούλπιγγοι) встречается также в византийских хрисовулах [23] XI века. Поэтому теоретически нельзя исключить вероятность заимствования, даже простого механического копирования новгородским писцом, фиксировавшим на пергаменте начальный текст «Русской Правды», готовых текстовых конструкций из имевшегося в его распоряжении хрисовула и используемого им в качестве «эталона» правового документа. Однако, идя по этому пути, мы вновь натыкаемся на препятствие в сфере лингвистики. При механическом копировании русским писцом из хрисовула незнакомых и потому непонятных терминов, он должен был бы передать греческие βάραγγοι и κούλπιγγοι как «вара(н)ги» и «кулпяги». Между тем, имеющиеся в «Русской Правде» унифицированные формы варягъ и колбягъ ясно говорят о том, что, во-первых, термины были писцу уже знакомы, а во-вторых, что эти знакомые термины не были почерпнуты их хрисовулов или других византийских документов, а родились на Руси как естественная озвучка древнескандинавских слов в славянской языковой среде. Отсюда и устойчивый формант ‑яг, и передача древнескандинавской F через славянскую «буки» Б, как в других аналогичных случаях, например Óleifr → Улебъ.
Хуже дело обстоит с происхождением греческих форм βάραγγοι и κούλπιγγοι. По сути дела, вплотную подойдя к ответу на вопрос о происхождении греческого термина для варягов, Васильевский неожиданно перечёркивает все свои замечательные рассуждения одной единственной фразой: «Пока гораздо проще предполагать, что сами Русские, служившие в Византии, называли себя Варягами, принеся с собою этот термин из Киева, и что так стали называть их те Греки, которые прежде всего и особенно близко с ними познакомились». Но с чего, с какой стати, спрашивается, русским называть себя варягами?! Совершенно очевидно, что источником понятия варягов послужило какое-то древнескандинавское слово, в данном аспекте неважно с корнем var‑ или varr‑/vọrr‑ и в каком конкретно значении. Столь же очевидно, что русские, в понимании Васильевского среднеднепровские славяне, не могли изобрести бессмысленное для них слово с не существовавшим в древнерусском языке формантом «‑яг», да ещё к тому же принять его в качестве самоназвания. Пока самым вероятным и наиболее защищённым от «бритвы Оккама» всё же следует принять предположение, что придумали понятия варягов и колбягов и слова для их обозначения на родном языке, безусловно, скандинавы. Затем славяне переняли эти слова, фонетически закономерно их преобразили и подстроили под нормы древнерусского языка, вследствие чего в последнем появились слова «варяг» и «колбяг». Для первого из них наиболее вероятными исходными значениями были либо «купец-рухлядник», либо «корабельщик-гребец», либо то и другое сразу. Судя по «Повести временных лет», впоследствии понятие варягов быстро распространилось на всех прибывавших на Русь скандинавов независимо от конкретного рода их занятий. Для второго слова вероятными значениями были «дубинщик», «иноземец», «земледелец» или «балт». Вполне возможно, что понятие колбягов изначально распространялось на всех иноземцев кроме варягов. Впоследствии по мере прояснения и уточнения этнической природы разнообразных иноземцев оба грубо собирательных термина, «варяги» и «колбяги», устарели и забылись. Уже в «Повести временных лет» варяги предстают как нечто весьма неопределённое, а колбяги и вовсе не упоминаются.
Август 2014
На главную ▬››