Владимир Егоров

Мы не рабы. рабы не мы

Размышления над тетралогией И. Коломийцева

Оглавление

Коллажи и пазлы

Галопом по Европам

Вопросы на ответы

Погружение в Иордана

Проблемки этногенеза

Проблема глоттогенеза

Булгарское послесловие

Славянское послесловие

Просто послесловие

Коллажи и пазлы

История для среднестатистического историка ― это добросовестно прочитанные и раз за разом пересказываемые, в слегка варьирующихся вариациях и с приличествующими ссылками, труды несреднестатистических историков. История для несреднестатистического историка ― это цветная мозаичная панорама, превращённая безжалостным временем в бесформенную груду перемешенной смальты. Несреднестатистический историк роется в этой куче, отыскивает понравившиеся ему цветные стёклышки и складывает некий коллаж. Результат должен воспроизвести интересующий историка фрагмент исходной мозаики и обессмертить имя создателя. Фрагмент этот уже живёт в его воображении и даже, возможно, набросан карандашным эскизиком в русле общепринятых представлений о сюжете панно. Общепринятые же представления сформировались совокупно по отзывам-зарисовкам в «книге посетителей», оставленным там несреднестатистическими историками прошлых веков. Не многим из них посчастливилось бросить свой взгляд на ещё живую панораму. Большинство зарисовок в «книге посетителей» ― это репродукции. К сожалению, за утекшие века и тысячелетия в сильно потрёпанной книге даже репродукций осталось маловато, а вот куча смальты выросла немалая, и такой исходный материал позволяет воплощать в жизнь самые причудливые фантазии. Воплощённые фантазии причудливы, да не без изъянов. Обязательно находится одно-другое местечко складненького вроде бы эскизика, для которого не удалось подыскать черепка нужной формы или желательного оттенка. С другой стороны, коллаж, со всеми мелкими и не очень мелкими нестыковками и шероховатостями, вроде бы готов, а исходный материал явно недоиспользован, и совершенно непонятно, осталось ли в куче и отходах производства только ненужное и откуда этому ненужному взяться.

На этом фоне главная заслуга И. Коломийцева видится в радикально ином подходе к исходному материалу, что, пожалуй, выводит его за историческую статистику. Коломийцев не набрасывает заранее красивых эскизов будущей картины и не выбирает наиболее годящиеся для неё осколки. Он просто старается восстановить изначальную панораму. Для него бесформенная груда смальты ― кусочки исторического пазла, которые он, как и полагается, аккуратно складывает один к одному, по-честному совмещая только безусловно совпадающие грани. Добросовестный составитель пазла, он как будто не знает заранее, что получится, и не пытается подогнать складывающуюся картину под заранее набросанный эскиз. Кропотливо и по возможности точно используя весь наличный материал, он вместе с читателем удивляется полученному результату.

Вторая, пожалуй, не менее важная заслуга Коломийцева ― эмоциональное и прекрасно иллюстрированное, хотя может быть зачастую излишне многословное, изложение проведённого пазлосложения-расследования с виртуальным привлечением Шерлока Холмса вкупе с неразлучным доктором Уотсоном. Подход смелый, хотя не уверен, что он вводит Коломийцева в детективную литературу. Как бы то ни было, великий сыщик виртуально вполне функционален, хотя предстаёт в неожиданной ипостаси, проявляя энциклопедические познания в древней истории Европы и знакомство с произведениями даже среднестатистических историков древности. (Которое, нельзя не отметить, явно противоречит прежним утверждениям доктора Уотсона о весьма ограниченном круге интересов его друга, не выходящих за рамки криминологии; но зато позволяет говорить о тетралогии Коломийцева как настоящей хрестоматии по трудам тех историков.)

Даже с привлечением недюжинных следовательских талантов Холмса пазл истории ранних славян складывался небыстро. «Этапами большого пути» стали расследования «Тайны великой Скифии», «Народ-невидимка», «Славяне: выход из тени» и «В когтях грифона». (Все этапы дознания отражены в последних версиях на авторском сайте [1]) Но в итоге этой долгой кропотливой работы картинка, кажется, в целом сложилась. По крайней мере, сюжет просматривается. Не вина Коломийцева, если сюжет этот оказался не совсем тем или даже совсем не тем, что набрасывали на своих эскизиках несреднестатистические историки и что сложившийся пазл оказался далёк от привычных лубочных красивостей прежних репродукций, явя миру… не слишком древнюю и не слишком героическую историю праславян.

◄ ● ►

Прежде чем заводить разговор о славянской предыстории, необходимо во избежание путаницы и двусмысленностей уговориться о том, какой смысл мы будем вкладывать в сам термин «предыстория» и «праславяне». В дальнейшем под праславянами (предтечами славян, начальными славянами древности) будут пониматься некие сообщества людей, прямые потомки которых ныне считают себя славянами и говорят на одном из славянских языков. При этом совсем не обязательно, чтобы сами члены тех древних сообществ назывались славянами или сами себя считали таковыми. Обязательным условием должна была бы стать их речь на каком-либо древнем славянском (праславянском) языке. Вероятно именно язык в древности был важнейшим этническим определителем, чётко обозначавшим границу «свой ― чужой». К сожалению, однозначно определить речь этносов, которые могли бы иметь отношение к становлению славянства, не представляется возможным, ибо все они были бесписьменными.

К тому же язык был важным, но не абсолютным этническим разграничителем. Например, лингвисты не находят ощутимой разницы между языками восточногерманских племён: остготов, вестготов, гепидов, тайфалов, вандалов и бургундов [2], они предпочитают говорить о восточногерманском языке. Тем не менее, все эти разнообразные восточные германцы не путались римскими историками. И внутри себя они не только не смешивались, но вели друг против друга постоянные кровопролитные войны вплоть до полного истребления собратьев. Так готы подчиняли себе гепидов и герулов, вандалы воевали с готами и тайфалами, а лангобарды после долгой вражды извели гепидов и изрядно потрепали герулов, после чего жалкие остатки последних убрались обратно на дальний север.

Беда историков и языковедов в том, что проследовать победным маршем глубоко в славянскую древность на языковом материале невозможно. Самые ранние письменные памятники старославянского языка появляются только в IX веке. Все более ранние славяне и тем более праславяне писать не умели, либо не считали это нужным. Поэтому любая реконструкция предыстории славян неизбежно будет носить в большей или меньшей степени вероятностный характер. Единственным хоть каким-то ориентиром на такой зыбкой почве остаётся археология, которая, увы, нечасто находит точки соприкосновения с лингвистикой.

Дорога истории простирается в настоящее из прошлого. Этой дорогой можно попытаться пройти в обратном направлении, воскрешая былое, если нет иных средств, возможностями метода дедукции, для чего Коломийцеву понадобился бессмертный Шерлок Холмс. Вот и мы вслед за дедуктивными рассуждениями великого сыщика в изложении Коломийцева, но скоренько ― галопом по Европам ― проскачем по долгому пути от современных славян к их пращурам. По сути такое путешествие назад в прошлое копирует общепринятый подход археологов. Те тоже этническую принадлежность открытых ими бесписьменных археологических культур определяют ретроспективной наследственностью. Вообще археология ― самая объективная подсказчица историка, и, ещё раз отдадим должное Коломийцеву с Холмсом, они, складывая свой пазл, внимательно прислушивались к её подсказкам.

Любая попытка реконструировать предысторию славян обязана так или иначе затронуть основные до сих пор не имеющие ответов вопросы начальных этапов славянского этногенеза. Поэтому полезно сразу перечислить «семь чудес славянства».

· Во-первых, это отсутствие у славян археологической прародины. То самое ретроспективное восстановление славянской предыстории по преемственным археологическим культурам обрывается где-то на V веке нашей эры. Уверенно протянуть цепочку преемственности глубже не получается.

· Во-вторых, культурный инфантилизм. Археологические культуры V–VI веков, которые можно надёжно соотнести с ранними славянами, отличаются поразительным убожеством материальной жизни по сравнению с соседними культурами того же периода.

· В-третьих, короткая историческая память славянства. Сами славяне, в отличие, например, от латинян или германцев, не помнят своего прошлого глубже VII–VIII веков даже на уровне мифов и преданий.

· В-четвёртых, отсутствие топонимической прародины. Лингвистам не удалось найти какой-либо регион, включая все области нынешнего обитания славян и соседние с ними, где топонимия (в первую очередь гидронимия как наиболее консервативная её компонента) была бы исконно славянской.

· В-пятых, феномен возраста языка. С одной стороны, праславянский язык среди индоевропейских ― один из самых архаичных. С другой, он необычайно молод и начал распадаться на отдельные языки всего лишь около тысячи лет назад. Кроме того, лингвисты не могут найти консенсус во взаимосоотношении славянских и балтских языков. Их очевидную близость объясняют трояко: кто развитием из некого общего балто-славянского языка, кто отпочкованием праславянского из какого-то древнего балтского языка, кто вообще независимым происхождением обоих из индоевропейского, объясняя схожесть долгим соседством и взаимовлиянием.

· В-шестых, парадокс несоответствия глосс, то есть дошедших до нас отдельных славянских слов, случайно попавших в синхронные иноязычные документы. Абсолютно все зафиксированные в римских и византийских хрониках имена предводителей и должностных лиц ранних славян звучат совершенно не по-славянски. В то же время пара-тройка письменно зафиксированных слов, которые вроде можно было бы приписать славянам, приписаны совсем не им.

· В-седьмых, невероятная плодовитость ранних славян. За исторически сверхкороткий промежуток времени они буквально заполонили чуть ли не пол-Европы. Ещё в V веке греко-римский мир слыхом не слыхивал ни о каких славянах. Если те и существовали в то время, то на таком пятачке, что его не удаётся отыскать ни историкам, ни археологам, ни филологам. А в VI веке славяне уже археологически хозяйничают от Балтийского до Чёрного моря и прочно обосновались на страницах византийских и римских хроник как «бесчисленные племена».

Я ни в коем случае не имею в виду лишать читателя удовольствия посидеть в уютной гостиной на Бейкер-стрит за чашкой колониального кофе у настоящего английского камина и лично ознакомиться с расследованием загадки «семи чудес славянства» великим сыщиком в изложении Коломийцева. Но, поскольку это изложение весьма пространно, изобилует отвлечениями, из-за чего временами за деревьями перестаёт просматриваться лес, перед тем как погрузиться в размышления над тетралогией: «Тайны великой Скифии», «Народ-невидимка», «В когтях грифона» и «Славяне. Выход из тени» ― позволю себе что-то вроде их реферата, вкратце излагающего результаты всеобъемлющего дознания Холмса-Коломийцева, из которого выбраны только напрямую относящиеся к нашим пращурам. Особо и настойчиво хочу подчеркнуть ― в меру своего понимания. Ибо моё понимание названных книг может не всегда совпадать с тем, что имел в виду их автор (не говоря уже о Холмсе и разности, чтобы не сказать несовместимости, российского и английского менталитетов). Решившись на реферирование, уже трудно остановиться, и я с разгона поимел смелость сделать всеобщим достоянием свои сомнения, размышления и дополнения вплоть до попыток заочных дискуссий… ну, не с Холмсом, конечно, а более скромно ― с Коломийцевым в надежде на его великодушие и снисходительность.

Галопом по Европам

На бескрайних лесных пространствах Восточноевропейской равнины не одну тысячу лет жили-поживали разные более-менее родственные балтские народы, оставившие нам несколько схожих археологических культур (штрихованной керамики, юхновскую, днепро-двинскую, милоградскую). На севере и востоке балты граничили с такими же лесовиками: финскими да уральскими племенами. Соседями на западе сначала выступали некие древние насельники центральной Европы ― загадочные венеды (венеты) со своим нам не известным языком (возможно, поморская археологическая культура). До наших дней венедам дожить не довелось, и на западных границах балтского массива их ещё до Рождения Христова сменили восточные германцы (оксывская и пшеворская археологические культуры). Куда чаще менялись южные соседи. Попервоначалу тут постоянный фон создавали осёдлые земледельцы-фракийцы (предположительно трипольская и чернолесская археологические культуры). Фракийские языки нам тоже толком не ведомы, но, весьма вероятно, они были недальними родственниками балтских, особенно если сравнивать их северо-восточные (дако-гетские) диалекты. На протяжении веков фракийский фон Северного Причерноморья размывался и в конце концов оказался полностью размытым перекатывавшимися через него одна за другой с востока на запад волнами кочевников: киммерийцев, скифов, сарматов, гуннов, авар, болгар, венгров. Германцев к кочевникам отнести трудно (наши учебники истории с этой задачей, однако, справлялись), но готы тоже успели потоптать и попахать украинские чернозёмы (черняховская археологическая культура). Не будучи кочевниками, ввалились они в Северное Причерноморье не с востока, а с северо-запада, вклинившись на временнóй шкале между сарматами и гуннами.

Самый южный край огромного балтского ареала ― границу леса и лесостепи современной Украины ― занимали некие во всех смыслах пограничные племена (милоградская археологическая культура). Пограничные, во-первых, по положению на границе леса и степи. И лес для них, в отличие от северных и восточных соседей,― не такая уж родная стихия, и пахари они, в отличие от потомков чернолесцев, так себе. Во-вторых, по языку. Язык у них был, судя по местной гидронимии, балтский, но, вероятно, периферийный для балтского континуума. В-третьих, по образу жизни и адаптивности. Если основной массив лесных балтов, практически не имевших контактов с остальным миром и не стремившихся к ним, характеризовался застойным постоянством духовной жизни и материальной культуры, то его южная окраина поневоле вовлекалась в бурлящую жизнь Северного Причерноморья. Это вовлечение могло быть мирным и полезным ― благодаря ему до лесных обитателей доходили достижения греко-римской цивилизации. Но могло быть отнюдь не мирным, и тогда уже речь шла не о пользе, а о жизни и свободе. Об этом втором аспекте «вовлечения» нам ещё придётся говорить не раз. А пока просто констатируем: из расследования Холмса-Коломийцева следует, что начиналась предыстория славян именно на южной окраине балтского этнического массива ― в верхнем и среднем течении Днепра с захватом бассейна Припяти.

Поразительно, но Холмс называет Уотсону с Коломийцевым чуть ли не точную дату начала славянской предыстории: декабрь 175 года до нашей эры. Вот его гипотетическая реконструкция тех событий, на первый взгляд вполне рядовых для римского лимеса ― имперской границы по Дунаю, обустроенной цепью крепостей, ― но повлекших за собой столь значимые для нас последствия.

В тот год войско бастарнов во главе с Клондиком возвращается из рейда на имперские земли в родные края ― отвоёванные у гетов территории в дельте Дуная и к северу от неё по Сирету и Пруту (поянешть-лукашевская археологическая культура). До дома уже рукой подать, вот он на другом берегу покрытой льдом реки. Но лёд на Дунае даже в декабре тонок. Войско, деваться ему некуда, осторожно начинает переправу. Вначале, пробуя лёд, переправляются вспомогательные легковооружённые пешие отряды, главным образом сателлиты бастарнов: поздние венеды, скирры и другие ранее покорённые племена. Их ледяной покров выдерживает, но когда по их следам отправляется конная «дружина» бастарнов, пехота с другого берега наблюдает картину, похожую на ту, что рисуют наши учебники истории, описывая финал битвы Александра Невского с псами-рыцарями на Чудском озере. Наблюдает отнюдь не с ужасом, а с затаённым восторгом. Ведь после гибели в холодных водах Дуная цвета бастарнского «рыцарства» бывшие подневольные «кнехты» оказываются свободными и не мешкая устремляются в бега. Преследовать дезертиров бастарны Клондика не могут: «не многие вернулись с поля», в данном случае ледового, но бессильна и та часть, что спаслась или не успела начать переправу и осталась цела. Между нею и беглецами пролегла вскрывшаяся река, и другой берег для них стал абсолютно недоступен.

По версии Холмса-Коломийцева, подневольные «кнехты» Клондика так припустили на радостях, что опомнились только в верховьях Припяти. На едином дыхании они промахнули на север более восьмисот километров по прямой! В такой забег можно верить или не верить, но примерно в то же время археологи обнаруживают бастарнов на Припяти (зарубинецкая археологическая культура). Разумеется, когда мы говорим об археологических бастарнах, то имеем в виду только очевидную преемственность зарубинецких древностей от древностей поянешть-лукашевских. Языка зарубинецкого населения мы не знаем и никогда не узнаем. Впрочем, языка бастарнов тоже. Но российский археолог М. Щукин ещё до Холмса выдвинул предположение, что именно ударное воздействие бастарнов запустило процесс эволюции периферийного балтского языка припятских аборигенов в праславянский. Современные бастарнам историки неуверенно относили их кто к кельтам, кто к германцам. Щукин предложил компромисс: считать бастарнов неким особым народом «между кельтами и германцами». Цель компромисса очевидна: народом, вполне отвечающим этому предположению, могли бы быть древние венеды или их прямые потомки. Вот как это выразил Коломийцев: «В археологическом облике зарубинского [правильнее зарубинецкого – В.Е.] сообщества самым удивительным образом сочеталось кельтское (латенское) влияние, германские (ясторфские) черты и очевидная схожесть с соседями из лужицкого региона. Получались какие-то непостижимые кельто-германо-венеды». То есть, субстратом праславянского языка оказывается периферийный балтский язык, а суперстратом ― венедский или бастарнский, либо бастарно-венедский язык. Кстати говоря, возможно венеды и бастарны ― это вообще одно и то же. Так, в русскоязычной Википедии создателями поморской археологической культуры числятся венеды, а в англо- и германоязычной ― бастарны.

Как бы то ни было, в дальнейшем изложении Коломийцева обитатели ареала зарубинецкой культуры получают у Холмса собственное имя: теперь они безоговорочно зовутся венедами, но с оговоркой, что это, конечно, не древние венеды поморской культуры, а их потомки, например, из района Силезии, испытавшие там сильное влияние «кельтизированных» германцев (ясторфская археологическая культура) и растворившиеся здесь, в Поднепровье, в местной балтской среде. Впрочем, Коломийцев для этого процесса даже употребляет активный залог: не «растворившиеся», а «растворившие», причём вполне мирно: «Получается, что новички полностью растворили в себя более многочисленных аборигенов. Причём процесс происходил так легко и непринуждённо, как будто кто-то бросил закваску пришельцев в хлебный настой местных жителей. При бурном брожении, все, кто жил в этих краях, уже через одно-два поколения стали одним народом. Объяснить такое быстрое слияние завоеванием просто невозможно».

У этих «новых венедов», то есть «обастарненных» и «овенеденных» балтов, складывается весьма необычный образ жизни, во многом определивший многие особенности будущих славян. Их жилища ― скромные землянки на одну малую семью ― жмутся к судоходным рекам, но разбросаны на значительном расстоянии друг от друга по небольшим речным поймам. Хозяйство такой семьи основано на подсечно-огневом земледелии и охоте в окрестных лесах. Воистину и не следопыты лесов, и не пахари чернозёмов. В итоге земледелие и охота по-венедски выходят на поверку хищнической эксплуатацией приречных земельных и лесных угодий. Оценка Коломийцева: «Славяне не любили лес, относились к нему, как завоеватели к покорённым территориям, из которых извлекают максимальную пользу. Их существование в лесу скорее напоминает борьбу с данной природной стихией, чем слияние и содружество с ней». После нескольких лет такого «хозяйствования» земля переставала давать урожаи, да и зверьё в округе выводилось. Тогда семейство собирало свой нехитрый скарб, грузило его в лодку-однодеревку и плыло искать другое ещё не изгаженное место для следующей стоянки.

Может быть параллельно с этими полупахарями-полуохотниками среди зарубинецких речников формируется отдельный социум разбойников и пиратов ― прямой наследник прошлой разбойничьей вольницы бастарнов и предтеча будущей казачьей вольницы. К такому заключению подталкивают многочисленные находки на зарубинецких приречных поселениях отдельных дорогих вещей из греко-римского мира, которые, скорее всего (торговать-то им особо было нечем), стали пиратской добычей «новых венедов», совершавших разбойничьи походы в устье Днепра и, возможно, даже дальше вдоль морского побережья. Не брезговали венедские разбойники грабить и своих лесных соседей-балтов [3].

◄ ● ►

Следующий этап славянского этногенеза провоцируется вторжением в причерноморские степи сарматов. В восстановленном Коломийцевым с помощью Холмса пазле можно увидеть нечто совершенно неожиданное, что никогда не попадало на коллажи несреднестатистических и в книги среднестатистических историков. Почти весь задний план занимают бесконечные вереницы пленников-рабов, захваченных внезапно налетевшими кочевниками и перегоняемых вглубь степей на поселение иногда за многие сотни километров от родины. Этой стороны «взаимодействия» леса со степью нет на исторических коллажах, о них молчит «книга отзывов». Она не попадала в исторические хроники, потому что ни сами кочевники, ни их рабы хроник не писали. Интересоваться жизнью рабов, а тем более тратить на неё пергамент не считали нужным даже греческие и римские историки. Археологи, как нам ещё предстоит увидеть, тоже предпочитали «не замечать» рабов-праславян. Между тем, без учёта этого перманентного фактора, действовавшего на протяжении всей истории южных окраин балтского ареала, пограничья леса со степью, невозможно понять и воссоздать предысторию славян.

Ещё в государстве скифов у греческих хронистов смутно прорисовывалась некая властная иерархия. Так называемые «царские скифы», которых Коломийцев считает настоящими скифами, властвовали над прочими скифами ― потомками ими покорённых киммерийских кочевников. Те, в свою очередь, имели в подчинении так называемых «скифов-пахарей» или «скифов-земледельцев» ― автохтонное земледельческое фракийское население, потомков чернолесцев. Наконец, эти земледельцы при случае подчиняли и обращали в рабство балтских обитателей леса. Таким образом последние оказывались рабами рабов рабов царских скифов, то есть «рабами в кубе».

Коломийцев с Холмсом совершенно справедливо обращают наше внимание на то, что любое войско, в том числе кочевническое, не может обходиться без определённой инфраструктуры. Воинам нужны оружие, доспехи, упряжь, еда, фураж и многое другое. Поэтому при войске должны быть кузнецы, шорники, плотники, носильщики. Кузнецам, в свою очередь, нужен металл и высококалорийное топливо для кузниц; шорникам подавай выделанные кожи, плотникам ― лес, всем необходимы инструменты. Но металлургов и гончаров, в отличие от кузнецов и шорников, за собой не потаскаешь, они привязаны к источникам сырья. Поэтому даже кочевники были вынуждены создавать некие стационарные «производственные центры» по выплавке металла, гончарному производству, дублению кож, изготовлению оружия, сёдел, повозок и так далее. Разумеется, по возможности поблизости от месторождений нужных ископаемых и источников потребного сырья. В таких центрах в целом сохранялась та же иерархия рабства: рабы меньших степеней надзирали над рабами бóльших.

Хотя древние кочевники и их невольники не оставили нам хроник, представление об их «взаимодействии» можно получить хотя бы по нашим летописям. Кочевнические нравы и быт существенно не менялись тысячелетиями. Татаро-монгольское иго для жителей Древней Руси может служить примером сарматского, гуннского или аварского ига для их пращуров [4]. Так же, как татары на Русь, налетали сарматы или гунны, авары или болгары на обитателей лесов и лесостепи, грабили, убивали, насиловали. Грабили всё и всех, убивали не всех. Нужных и представляющих собой ценный товар особей уводили с собой в неволю. Нужными были всё те же мастеровые: металлурги, кузнецы, гончары, камнерезы, шорники; ценным товаром ― работоспособные рабы и вышедшие лицом да статью рабыни, которых можно было выгодно продать на невольничьих рынках. При этом принявшие иго русские князья числились рабами монгольских ханов: хан мог по своему усмотрению наградить или наказать князя вплоть до пыток и лютой казни. Простой русский смерд уже был рабом как минимум в квадрате, а его раб ― такой же смерд, захваченный в набеге на соседнее княжество полонянин, ― рабом в кубе.

В середине первого века нашей эры зарубинецкая культура гибнет и полностью исчезает на значительной части своей территории. По времени это совпадает с очередной сарматской волной (вероятно аланы или аорсы), прокатившейся по Северному Причерноморью. Зато эта волна порождает сразу несколько анклавов на зарубинецкой периферии и по соседству (так называемые позднезарубинецкие археологические культуры). Холмс обратил внимание на показательный факт: известные археологам раннеславянские поселения образуют ярко выраженные скопления, и эти сгустки поселений территориально совпадают с позднезарубинецкими анклавами. Следовательно, эти анклавы имеют непосредственное отношение к ранним славянам и славянскому этногенезу. В свою очередь, Коломийцев продемонстрировал это совпадение двумя картами, ниже воспроизведёнными непосредственно из его книги «Народ-невидимка»:

· первая ― позднезарубинецких анклавов (анклавы на карте в порядке нумерации: 1 – Гриневичи-Велки, 2 – зубрицкая, 3 – Марьяновка, 4 – Лютеж, 5 – Почеп, 6 – Тушемля, 7 – Картамышево‑2, 8 – Терновка, 9 – хопёрская, 10 – Грини);

· вторая ― скоплений раннеславянских поселений.

Позднезарубинецкие анклавы

Скопления раннеславянских поселений

Коломийцев отмечает ещё одну характерную особенность позднезарубинецких поселений. Они «оказались основательно перемешаны с городищами поздних скифов. А в самих этих посёлках, в каждом из которых занимались, как правило, одним видом ремесла, вместе с венедами обнаруживаются восточные германцы, фракийцы, иногда представители иных племён. Словом, теперь это не обычные поселения одного народа, а какое-то “вавилонское столпотворение”. Но самым подозрительным обстоятельством являлось то, что буквально рядом, а иногда даже внутри таких многонациональных районов находились могильники сарматов. Как будто кочевники с высоты своих курганов надзирали за согнанными с разных мест подневольными ремесленниками». Тут уж даже Уотсон мог бы сделать единственно возможный вывод: речь идёт о тех самых сарматских невольничьих производственных центрах, куда кочевники массово сгоняли своих пленников с окрестных земель, в том числе зарубинецких территорий, в качестве рабочей, а точнее рабской, силы. И, разумеется, присматривали за ними.

Как следствие, разорённая кочевниками Венедия обезлюдела. Уцелевшие от сарматских набегов венеды разбежались в разные стороны и постепенно растворилась среди соседей, придав их культуре и быту некоторые видимые археологам зарубинецкие черты. Но эти «растворённые» беглецы ещё получат возможность поучаствовать в славянском этногенезе.

Родство населения позднезарубинецких анклавов и поселений ранних славян отчётливо проявляется в схожести быта тех и других, в обоих случаях до невероятности убогого. Жилище ― тесная полуземлянка с очагом или печью-каменкой в углу. Вся керамика ― только вылепленные вручную горшки простейшей формы для варки каши. Никаких железных вещей, никакого оружия, никаких украшений. Не было даже фибул, то есть застёжек для верхней одежды. Значит, праславяне летом и зимой обходились без плащей и тёплых накидок. С помощью Холмса Коломийцев даже находит тому письменное подтверждение у Прокопия Кесарийского: «Вступая в битву, большинство из них [славян] идёт на врагов пешими со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят и рубашек (хитонов), но только штаны, доходящие до половых органов, и в таком виде идут на сражение с врагами». До смешного сиротская одежда, на удивленье незамысловатое оружие: только дротики, то есть по существу просто заострённые палки для метания. Столь же непретенциозен похоронный обряд. В могилах кроме праха от кремации, иногда в том же кое-как вручную слепленном горшке, ничего не только мало-мальски ценного, но и вообще ничего.

Здесь самое время вновь вспомнить о «слепоте» российских, да и других славянских, историков, в первую очередь несреднестатистических, которые немало повосторгались неприхотливостью, умением переносить лишения с одной стороны и поразительными технологическими достижениями позднезарубинецких праславян с другой. Ещё бы! В одном только Лютежском поселении (на приведённой выше карте анклав «4» ― примерно территория современной Киевщины), например, найдено полтора десятка печей и горнов, в которых вырабатывалось и обрабатывалось железо, причём железо высокого качества, и использовались передовые для того времени технологии. То есть, ура, наши предки ещё тогда были «в области железа впереди планеты всей»! Однако при этом никто даже не пытался объяснить несоответствие этого технологического уровня на удивление убогому быту лютежского населения, в котором не нашлось места ни одной железной вещи! Продукции собственного металлургического производства почему-то нет ни в домах, ни в могилах лютежцев. В этой связи с подначки Холмса Коломийцев задаёт историкам каверзный, но буквально напрашивающийся вопрос: «Если чуть ли не каждое пятое поселение ранних славян ― специализированный металлургический центр, то куда исчезли тонны выработанного там железа; и напротив, если славяне в своём быту привыкли обходиться минимумом вещей, к чему им такое изобилие печей и горнов?» К этому вопросу я бы добавил ещё один: каким образом обитатели захолустных позднезарубинецких анклавов, о которых не ведали самые образованные римляне, могли заполучить новейшие технологии? Поскольку российско-советские и вообще славянские историки такими вопросами не задавались, то и ответа от них ждать не приходилось. Только в самое последнее время в отечественной истории началó пробивать себе дорогу понимание того, что так жить и так работать, как жили и работали постзарубинецкие лютежцы, могли только рабы. В исторический обиход даже вошёл такой политкорректный термин, как «лютежское пленение». А передовые технологии и, если необходимо, то вместе с инструкторами ― такими же рабами из причерноморских греческих полисов или с Кавказа ― и технологически необходимыми «заморскими» причиндалами, лютежцы и их «коллеги» в других центрах получали от своих господ сарматов.

◄ ● ►

Где-то со II века нашей эры сарматский этап истории праславян постепенно сменился готским. Властителями Северного Причерноморья западнее Дона стали восточные германцы, верховенство у которых принадлежало остготам. Вероятно, готы, дотоле не имевшие опыта государственного строительства, позаимствовали некоторые готовые управленческие структуры поздних сарматов ― сарматского царства Фарзоя-Инесмея. Но, похоже, не институт государственного рабства. На первых порах сарматские рабы гóтов не заинтересовали, поэтому со сменой власти «лютежцы» и обитатели прочих производственных центров кочевников оказались без присмотра предоставленными сами себе. Некоторые из них, вероятно в первую очередь мастеровой люд, остались в своих факториях, в местах, которые для них были родными, но при этом по существу мгновенно переместились из эпохи рабовладения в феодализм. Они стали лично свободны. У многих из них сохранились средства производства ― брошенные в неразберихе смены власти их бывшими хозяевами мастерские с горнами, печами и гончарными кругами. А новым правителям производимая ими продукция была так же нужна, как и старым хозяевам. Так бывшие рабские центры скоренько превратились в феодальные посёлки, массовая квалифицированная рабочая (уже не рабская!) сила влилась в новое германское общество и… обеспечила ему впечатляющий чрезвычайно быстрый по историческим меркам расцвет, нашедший яркое отражение в черняховской культуре.

Другая часть бывших сарматских рабов, не нашедшая или не пожелавшая искать применение своим силам и талантам в государстве гóтов, устремилась на север, на историческую родину. Здесь, смешиваясь со встречным потоком сохранившихся в глубине соседних лесов и теперь возвращавшихся потомков бывших земляков-венедов, они частично возродили зарубинецкий образ жизни, но привнесли в него привычные основы быта своего недавнего рабского прошлого ― вполне различимый глазом археолога «черняховский налёт» (киевская археологическая культура). «Новые венеды» по-прежнему селились на приречных надпойменных террасах в землянках, из гончарных изделий пользовались исключительно толстостенными высокими горшками ручной лепки ― гончары-то со своими кругами остались в степных факториях. Железа в хозяйстве только самый-самый минимум: ножи, серпы да шила ― металлурги и кузнецы тоже в основном оказались «невозвращенцами». Черняховское наследие проявляется у «киевлян» в эпизодическом использовании костяных гребней, пряжек и фибул. Кстати, последнее говорит о том, что в обиходе бывших рабов стала появляться верхняя одежда. «Новые венеды» по-прежнему занимались подсечно-огневым земледелием, из-за чего вели скорее полукочевую жизнь, планомерно изводя приречные леса и истребляя обитавшую в них живность.

Также можно предположить, что в среде «новых венедов» возродились давние бастарнские традиции разбойничества и пиратства. Вообще «киевские» праславяне того времени, словно отыгрываясь за несколько поколений затворничества в сарматских резервациях, демонстрируют археологам заметную подвижность. Ранее стягивавшиеся, как капельки ртути, в отдельные агломерации вдоль крупных рек, теперь они относительно равномерно размазываются по всей лесостепной полосе. По мнению Коломийцева, «постоянная круговерть венедского населения, бесконечные их перемещения, вызванные специфическим образом жизни, привели к тому, что внутри большой зоны, опылённой венедами, начинают стираться мелкие региональные различия и на огромных пространствах Северной Скифии возникает более-менее единое сообщество». При этом Коломийцев с Холмсом пока осторожно не называют это сообщество праславянами, хотя большинство российских археологов считают киевскую культуру славянской.

Освоение готами лесостепи Северного Причерноморья шло с северо-запада на юго-восток. Археологически экспансия восточных германцев хорошо прослеживается от устья Вислы в направлении её истоков (вельбаркская археологическая культура [5]). К местам обитания «новых венедов» германцы вышли по Западному Бугу и оказались в самом сердце Венедии. С верховьев Припяти они прошлись по бассейнам Стыри и Горыни, но восточнее, в припятские болота, не полезли, разумно предпочтя им благодатный юг. И что удивительно, именно там, на бывшей зарубинецкой Волыни, где произошло превращение бастарнов в «новых венедов», случилось и какое-то перерождение восточных германцев. До этого момента они оставляют археологический след как вельбаркцы, а далее распространяются уже как черняховцы.

Возможно это перерождение гóтов как-то связано с легендарной страной Ойум и имевшей судьбоносное для них значение битвой с некими спалами, о чём рассказал Иордан. Но это всего лишь предположение Холмса, идентифицирующее таинственных спалов с сарматами царства Фарзоя-Инемея [6]. Готские легенды и мифы, собранные Иорданом в его «Гетике», это загадочное перерождение никак не объясняют. Не указывает Иордан и местоположение Ойума. Традиционно несреднестатистические историки локализовали его в Нижнем Поднепровье, но Коломийцев, на сей раз с помощью не Холмса, а российского археолога В. Седова, переносит готский Ойум в район Пинских болот, то есть к нашим «новым венедам»: «Куда значимей определить местоположение загадочной области Ойум. Впрочем, слово это означает “водная”, и, как подсказывают нам археологи, речь идёт о… Волыни и южной части Припятского Полесья, бассейнах Стыри и Горыни. Название предпоследней реки в переводе с древнегерманского ― “осётр”, а последней ― “наводнение”».

Получается, готы не просто просидели более полувека на землях современной Волыни и Подолии, как считает украинский археолог Д. Козак, но и, если поверить Коломийцеву, успели дать имена местным рекам, которые, надо полагать, до того времени ни балтскими, ни венедскими названиями почему-то не обзавелись. И только потом, не ранее III века, именно из Венедии готы продолжили свою экспансию на Среднее Поднепровье, Приазовье и Крым. В конце концов, если следовать Иордану, при Эрманарике они создали громадную империю от Балтийского моря до Чёрного, которая могла поспорить размерами и могуществом с самим Римом.

Ладно, оставим Иордана в покое, с ним уже не поспоришь, а вот Коломийцеву (не Холмсу же!) здесь найдётся что возразить, но не сейчас. Всему своё время.

Весь готский этап предыстории славян длился относительно недолго, всего около полутора столетий, и оставил в их языке не слишком глубокий, но вполне ощутимый след. Коломийцев приводит изрядный перечень заимствований из восточногерманского в древнеславянский язык: «хлеб», «хлев», «буква», «холм», «изба», «гость», «котёл», «колодец», «блюдо», «тын», «крест», «труба», «купля», «долг», «пеня», «доля», «мена», «мыто», «лихва», «лесть», «меч», «броня», «шлем», «панцирь», «витязь», «полк», «стекло», «серьга», «осёл», «верблюд». Не все они подтверждаются глубоко уважаемым мною полным готским словарём Кёблера [7], но нет сомнений, что восточные германцы выступали учителями праславян в пашенном земледелии (к перечню Коломийцева, пожалуй, можно добавить заимствование «плуг»), бытовой культуре, торгово-денежных отношениях и, конечно, военном деле.

Этот языковой след в версии Коломийцева объясняется тем, что в конце концов готы вроде бы спохватились, вспомнили о брошенных поначалу на произвол судьбы венедах и задним числом покорили их. Здесь он полностью доверяет Иордану, не привлекая, вопреки обыкновению, к расследованию этого эпизода готской и славянской истории Шерлока Холмса. И может быть зря. Но к этому пункту мы в дальнейшем ещё вернёмся. Пока же оставим бедолаг «новых венедов» якобы порабощёнными принципиальными противниками рабства готами и продолжим наш галоп по Европам, чтобы окунуться в эпоху Великого переселения народов.

◄ ● ►

Впрочем, что такое наш галоп по сравнению с карьером гуннов, этих таинственных людей-кентавров, смерчем пронёсшихся по европейской Скифии на рубеже третьей и четвёртой четвертей IV века, после чего ничегошеньки не осталось ни от «империи Эрманарика», ни от черняховской культуры. Готы частью подчинились гуннам, частью, унося ноги, ломанулись в пределы Римской империи, частью зачистили от своих германских собратьев левый берег Нижнего Дуная до Карпат.

Гуннские нравы в отношении покорённых народов оказались почище сарматских. Вот как описывает последствия прорыва гуннами римского лимеса Коломийцев словами сербского историка И. Бугарски: «Граница в 447 году была перенесена с Дуная на линию, которая проходит через Наис, а пространство между старой и новой границей должно было стать безлюдной зоной, шириной в пять дней пути. Дунай на длительный срок был потерян для Римской империи, города разрушены или опустошены, а население обращено в рабство или бежало». Нет никаких сомнений, что та же участь постигла и «новых венедов». При гуннах они вновь оказались в рабстве ничуть не лучшем, чем при сарматах. Вероятно даже худшем.

Сарматы, изначально типичные кочевники, к концу своего доминирования в Скифии стали постепенно оседать на землю, мешаясь с гетами, бастарнами и другими осёдлыми аборигенами, теряли кочевническую подвижность. Недаром их прямые потомки ― современные осетины ― народ осёдлый, земледельческий. Может быть именно вследствие утери подвижности гнать невольников в свои производственные центры за тридевять земель сарматы ленились и собирали рабов только с ближних окрестностей. Как мы помним (а если не помним, то можно ещё раз взглянуть на приведённую выше карту), позднезарубинецкие анклавы рассеяны в основном по периферии собственно зарубинецкого ареала и, сконцентрированы в бассейнах Днепра и Южного Буга, то есть в прямой доступности от столицы царства Фарзоя-Инесмея, каковой вероятно была Ольвия. По крайней мере, именно там эти сарматские цари чеканили свою монету.

Не то гунны. Для людей-кентавров, буквально сросшихся со своими лошадьми, способных не спешиваясь даже спать и отправлять естественные потребности, лишние несколько сотен километров по степи ― не крюк. Кроме того, до Аттилы они никогда не были чем-то единым, не представляли собой монолитной массы. Северное Причерноморье покоряли множество самостоятельных гуннских орд под предводительством самых разных и часто менявшихся предводителей. Каждая орда действовала на свой страх и риск, и гуннские завоевания происходили совершенно хаотично. Тем не менее, у каждой орды был свой «улус» с относительно фиксированными пределами, куда живые полоны сгонялись из любой точки бескрайней степи. Таким образом, гунны буквально за одно десятилетие перемешали степь и лесостепь куда основательнее, чем скифы и сарматы за все предыдущие века.

Именно этой особенностью гуннского времени с блеском объясняет у Коломийцева Шерлок Холмс, в частности, феномен именьковской археологической культуры, над которым безрезультатно бились многие археологи и историки.

Вот выписка об этой культуре из Википедия: «Именьковская культура — раннесредневековая археологическая культура IV–VII веков, расположенная на территории Среднего Поволжья (Самарская область, Татарстан, Ульяновская область)… Предположительно, генетически связана с культурами Поднепровья и Северного Причерноморья (пшеворской, зарубинецкой, черняховской)… Этническая атрибуция населения именьковской культуры является объектом дискуссии. В именьковцах видели финно-угров, тюрок, угро-мадьяр, славян, балтов, иранцев (поздние сарматы)». Такое разнообразие этнической атрибуции на любой вкус, такое радикальное расхождение во взглядах на этническую принадлежность её населения у разных археологов оказалось по силам объяснить только Холмсу. Его знаменитый дедуктивный метод всё легко и аккуратно разложил по полочкам: перед нами очередной производственный центр с рабским трудом невольников, согнанных со всей европейской Скифии некой гуннской ордой, «улус» которой находился в Поволжье, как раз в тех краях, где археологи раскопали именьковскую культуру. В этот гуннский концлагерь попали финно-угры с верховьев Волги, угро-мадьяры с Южного Урала, тюрки юго-западной Сибири, сарматы Прикаспия и, наконец, наши обитатели Днепровской Венедии вместе с их восточными балтскими соседями. Такой вот Ноев ковчег. «Новым венедам» пришлось хуже всех ― их гунны прогнали с берегов Днепра на Волгу в невольничьих караванах полторы тысячи километров. Пешком, впроголодь и под свист бичей погонщиков. Хорошая вышла «закалка» для наших предков!

Ещё один такой же производственный центр Коломийцев с Холмсом отыскали на Дону ― так называемые «поселения круга Чертовицкое-Замятино» или «памятники типа Чертовицкое-Замятино». Например, согласно отчёту Раннеславянской экспедиции Института археологии за 2011 год в верхнем течении реки Воронеж в слоях гуннского времени здесь распространяются памятники типа Чертовицкое-Замятино и синхронные им могильники круга Животинного, оставленные полиэтничным населением, в котором выделяются раннеславянский, финно-угорский, германский, позднеантичный и степной компоненты. Как видим, длинные руки гуннов дотянулись до лесной глухомани Восточной Европы. Это подтверждает и археология: в гуннскую эпоху Мощинская культура лесных балтов гибнет практически бесследно.

Несомненно, таких Ноевых ковчегов-концлагерей у гуннов было много, и открыты далеко не все. А среди открытых этнический состав не везде одинаково пёстр. Если в восточные производственные центры в качестве рабов попадали германцы, венеды, балты, финны и даже пленники с Кавказа и из Сибири, то в более западных невольничьи районах мы видим поначалу только венедов и германцев, а после бегства гóтов на Дунай и за Дунай ― почти исключительно из венедов и балтов, «добытых даже из самых жутких дебрей» по выражению Коломийцева.

Самое поразительное в выводах Холмса-Коломийцева ― это то, что такие значимые, даже основополагающие для славянского этногенеза археологические культуры, как пражско-корчакская, пеньковская, колочинская и зубрицкая, возникли именно на базе гуннских невольничьих центров. Обитателем этих центров и, как следствие, создателем этих культур был конгломерат народов Восточной Европы, попавших в рабство к гуннам. Как можно предполагать, преобладающим этническим компонентом большинства производственных центров был венедский хотя бы вследствие близости и наибольшей доступности для кочевников территории венедов. Кроме того, Коломийцев находит убедительные аргументы в пользу возможности быстрого роста народонаселения «новых венедов», обусловленного самим их образом жизни: «Зарубинцы по своему образу жизни не должны были ограничивать себя в количестве потомков. Нет границ владений, значит, какая разница, сколько детей нарожали. Все выпорхнут из семьи и отправятся на поиски новых свободных участков. Поначалу пиратско-разбойничий, а затем и постоянно мигрирующий образ жизни, таким образом, поощрял многодетность. И венеды стали стремительно увеличивать свою численность».

Став преобладающим этническим компонентом многих гуннских невольничьих центров, плодовитое зарубинецкое население должно было, по идее, задать в них основной язык внутреннего общения, вследствие чего язык «новых венедов» ― бастарно-венедский суперстрат на балтском субстрате ― постепенно превратился в «племенной» язык и будущих корчаковцев, и пеньковцев, и колочинцев. С этого времени мы, стало быть, получаем право говорить о праславянском языке.

В итоге окончательный результат «гуннизации» европейской Скифии выглядит на первый взгляд настолько сенсационным и шокирующим, что Коломийцев формулирует его, как бы умывая руки, устами Холмса: «Не славяне были рабами гуннов, а гуннские рабы стали основой для образования ранее не существовавших в природе славянских народов». Вот так!

Гунны дошли до Италии и Франции ― решающая битва между двумя империями, римской и гуннской, произошла, как известно, на Каталаунских высотах. Это была первая из двух великих битв на реке Марне, состоявшихся с интервалом в почти полторы тысячи лет, но имевших в целом одинаковый исход: «западные» решительно побили «восточных». Таким образом, гуннская «народомешалка» поработала на гигантских пространствах от Волги до Марны. Поэтому вряд ли стóит сильно удивляться тому, что на территории современной Венгрии в гуннские времена как будто бы звучала венедская речь. По крайней мере в записках Приска Панийского встречаются «гуннские» слова «медос», «камос» и «страва», которые он услышал и записал во время путешествия ко двору Аттилы и которые отечественные историки и лингвисты восторженно и без колебаний зачисляют в славянские. На самом деле это более чем сомнительно, и мы к этим «славянизмам» ещё вернёмся. Однако даже если это действительно слова языка «новых венедов» и даже если их речь в V веке на самом деле можно было услышать на Среднем Дунае, в том числе, а может быть в первую очередь, при дворе Аттилы, всё-таки маловероятно, чтобы в тех краях венеды оказались угнетаемым большинством. Кроме пары-тройки сомнительных слов в записках Приска ни в одном труде ни одного имперского анналиста V века нет ни одного звучащего худо-бедно по-славянски слова. Чтобы славянская речь стала доминирующей в центре и на севере Европы, ей ещё потребовался почти век, а «новым венедам», чтобы стать славянами-европейцами, понадобился ещё один хороший пинок.

◄ ● ►

Похоже, этот пинок они получили от авар. После короткого господства в причерноморской степи протоболгар, наследовавших было бразды правления у гуннов, авары очень быстро подчиняют себе всех обитателей Северного Прикаспия и Северного Кавказа, а в начале второй половины VI века становятся полновластными хозяевами Северного Причерноморья. Всё возвратилось на круги своя. Характерные аварские наконечники стрел найдены во всём ареале пеньковской и корчакской культур и даже частично колочинской. В рабство к аварам угодили практически все сообщества праславян.

Тут самое время сделать небольшую остановку и поговорить об этих сообществах. Холмсу вновь удаётся почти невозможное. Он извлекает на свет божий, словно кроликов из шляпы, исходные названия четырёх первичных праславянских «племён»: дулебы, хорваты, северы и сербы. А Коломийцев вновь любезно иллюстрирует нам откровение Холмса наглядной картой.

Первичные праславянские племена

Как хорошо видно на ней, «племя» дулебов образовалось из северо-западных гуннских рабских центров (археологическая культура корчак в варианте курганных погребений). Густая сеть рабских юго-западных поселений на Днестре породила хорватов (культура корчак в варианте подплиточных погребений). Северо-восточные центры дали нам северов (колочинская культура). Сербы представлены Коломийцевым как западная ветвь антов (пеньковская культура). Холмс посчитал, что все эти «племенные» названия возникли не позже VI столетия и, следовательно, по времени совпадают с гуннской и аварской эпохами. Какие-то смутные воспоминания о притеснении аварами дулебов (по тексту скорее дулебок) сохранились в «Повести временных лет». Вероятно ещё раз необходимо подчеркнуть, что на самом деле речь идёт не о племенах в обычном понимании этого слова. Члены этих сообществ не находились в историческом кровном родстве. В свои производственные центры кочевники сгоняли рабов с огромных пространств, и в таких агломерациях смешивались и перемешивались самые разные этносы. Следовательно, и сформировавшиеся на основе таких центров сообщества дулебов, хорватов, северов и сербов можно называть «племенами» лишь условно.

Всё в истории повторяется, но аварское пленение сложилось для покорённых праславянских «племён» не совсем так, как предыдущие и имело неизмеримо более важные последствия. У Шерлока Холмса, конечно же, нашлось объяснение этому исключению. По изложенной Коломийцевым версии Холмса, аварам было просто некогда заниматься обустройством традиционных производственных центров своей империи в европейской Скифии. Они сами были там как бы «проскоком», будучи в бегах, преследуемые тюрками ― своими лютыми врагами не на жизнь, а на смерть. Спасаясь от настырных безжалостных преследователей, авары не имели возможности задерживаться в Причерноморье и вынужденно продолжили своё бегство на запад.

Наверняка бежали они не вслепую. Их предшественниками-гуннами (в широком смысле, включая тех же протоболгар), которые теперь находились у авар в услужении, Центральная Европа была разведана вдоль и поперёк, в частности на запад ― до Марны, где сложилась и набирала силу молодая Франкская держава. Непонятно, где намеревались авары закончить своё бегство, возможно они и сами этого не знали, но без сомнения в качестве следующей точки передыха они планировали задунайскую часть нынешней венгерской пушты [8] ― западное окончание сплошного пояса степей, протянувшихся от Монголии до Венгрии. Неслучайно именно в тех краях, в долине Тисы, основал свою постоянную ставку Аттила. Авары даже выторговали у Византии «официальное» право занять Вторую Паннонию ― область между Дунаем и озером Балатон на Среднедунайской равнине. Аварам был принципиально нужен именно правый, византийский, берег, чтобы широкая река прикрыла их от прямого нападения преследователей-тюрков.

Но выторгованное право на деле оказалось фикцией. Хитрые византийцы, вовсе не имевшие в виду пускать каких бы то ни было варваров на «свой» берег Дуная, подарили аварам то, что им уже фактически не принадлежало. Чтобы добраться до своих будущих владений, аварам надо было выбить из Второй Паннонии лангобардов, предварительно пройдя насквозь карпатское государство гепидов. Но даже первый этап ― покорение Гепидии ― оказался нереализуем. Сплошь покрытые лесами Карпатские горы были практически непроходимы для аварской конницы, а несколько прорезавших горы узких речных долин, включая дунайские Железные ворота, были слишком неудобной для неё ареной сражения. В таких «Фермопилах» мощной пешей армии гепидов вполне было по силам не только задержать конницу кочевников, повторив знаменитый подвиг трёхсот спартанцев, но и нанести аварам решительное поражение.

По убеждению Холмса с Коломийцевым, погоняемые каким-то патологическим страхом перед преследователями-тюрками, авары нашли неожиданный и лишь немногим менее рискованный выход. Они решились идти в свою Паннонию в обход Карпат с севера. И таки прошли! Причём очень быстро. Наших праславян ― северов, дулебов, сербов и хорватов ― авары покорили где-то в начале 60‑х годов VI века. И фактически одновременно с этими завоеваниями в 561 или 562 году они объявились на границах Франкской державы.

Поначалу франки без особого труда обратили в бегство то ли аварский авангард, то ли разведку. Но подошедшие основные силы во главе с самим каганом быстро объяснили франкам, с кем те имеют дело. В полном распоряжении авар оказалась земли в центре Европы, включая юг Саксонии, запад Силезии и север Богемии. По версии Коломийцева, эту территорию авары планировали превратить во временную базу сопротивления тюркам и основной плацдарм для дальнейшего покорения обещанной им Паннонии.

Для достижения первой цели решающее значение имели находившиеся на означенной территории Рудные горы и Судеты ― крупнейший европейский центр добычи полезных ископаемых. То, что к появлению авар (или с их появлением) земли эти обезлюдели и были заброшены, проблемы не составляло. Умение перебрасывать массы рабов в свои производственные центры кочевники доказывали не раз. И… во второй половине VI века славянские древности типа прага-корчак появляются как раз на юге Саксонии, западе Силезии и севере Богемии ― с изумительной точностью именно на территории новой аварской базы. Тут у Коломийцева даже Уотсон смог догадаться, что «авары стали… грандиозным насосом, что перекачал массу людей с Востока нашего континента в его Центр». Отсюда, кстати, и уникальная форма ареала праго-корчакской культуры, вытянувшейся длинной кишкой от Волыни до Чехии вдоль северных склонов Карпат. Это и был созданный аварами канал перекачки «массы людей»: всё тех же прикарпатских дулебов, хорватов, сербов. И даже, казалось бы, территориально более удалённых северов.

Решение второй задачи ― покорение Паннонии ― беглецам обеспечивала долина реки Моравы, которая предоставляла удобный доступ коннице на Средний Дунай. Поэтому вскоре Моравия тоже была занята кочевниками. И, как теперь уже нам (и даже Уотсону) несложно догадаться, тут же на территории Моравии появляются славяне, представленные древностями пражской культуры. Как ниточка за иголочкой.

Казалось бы, Гепидия успешно обойдена, и теперь аварам предстояла война с лангобардами за Вторую Паннонию. Ан нет, авары заключили союз с потенциальными противниками, совместно с ними в 567 году наголову разбили гепидов и заняли внутрикарпатскую котловину ― окружённую горами восточную часть Среднедунайской равнины на дунайском левобережье. Конечная цель ещё не была достигнута, но авары смогли наконец перевести дух после долгого бегства. За подковой карпатского хребта они чувствовали себя в относительной безопасности от своих врагов-тюрков. Теперь авары, как и положено кочевникам, мирно кочевали в долине Тисы, а неподалёку спускающиеся в котловину лесистые южные склоны Карпат начали обживать праславяне.

Аварам так и не довелось повоевать с лангобардами. Интриги византийского двора спровоцировали наместника Италии пригласить германцев и отдать им на откуп север Апеннинского полуострова. Затея удалась: в Италии образовалось лангобардское государство Ломбардия, а аварам задаром досталось всё левобережье Среднего Дуная. Однако за время гепидско-лангобардской заварухи правый берег с обещанной аварам Второй Паннонией успела вновь пригрести себе Византия. Ситуация складывалась так, что вроде бы аварам надо было начинать воевать с империей. Но, как и в случае с лангобардами, они вместо этого неожиданно заключают с потенциальными врагами союз, чтобы совместно обратить оружие против третьей стороны ― на сей раз неких склавинов.

◄ ● ►

В любой энциклопедии можно найти разъяснение, что склавины ― это византийско-римское искажённое наименование славян. То есть «склавины» и «славяне» ― синонимы. Вот в качестве типичного примера статья Википедии: «Склавины (греч. Σκλάβηνοι, лат. Sclaueni) — название, которое использовали византийские авторы для описания славян, независимо от их племенных названий. Со временем (V–VI вв.) произошло сужение значения слова, и склавинами стали обозначать славянские племена, жившие между Днестром, Дунаем и Тисой на территории современных Румынии, Молдовы, части Украины и Венгрии, в отличие от обитавших в бассейне Днепра антов. Название склавинов впервые упоминается у Прокопия Кесарийского». Однако против постулируемого энциклопедиями тождества склавинов и славян по воле Коломийцева решительно восстаёт Шерлок Холмс. И правильно делает!

Давайте в помощь Холмсу вчитаемся в процитированную статью Википедии. Если поверить ей, то сначала «византийские авторы» использовали термин «склавины» для описания славян вообще «независимо от их племенных названий», и лишь потом, в V–VI веках, произошло его «сужение». Но позвольте! В той же статье читаем, что название «склавины» впервые упоминается у Прокопия Кесарийского, то есть… не ранее второй трети VI века. Получается, значение термина «сузилось» ещё до того, как появилось. Абсурд? Логически ― да [9]; а фактически ― нет. Потому что самые ранние упоминания склавинов у Прокопия и Иордана относятся отнюдь не ко всему необъятному славянскому миру, а конкретно к обитателям левобережья Среднего и Нижнего Дуная, то есть изначально в «суженном» смысле Википедии.

Вероятно Холмс с Коломийцевым тоже заметили это противоречие, потому что, веря не Википедии, а Прокопию и археологам, сделали единственно возможный вывод: склавины ― это никакие не славяне, а автохтонное население Подунавья, потомки романизированных даков (ипотешти-кындештская археологическая культура).

Путаница-Википедия характеризует ипотештскую культуру как раннеславянскую, сформированную «антами ― носителями пеньковской культуры», хотя и «совместно с местным романизированным населением и просочившимися в регион нижнего Дуная славянами пражско-корчакской группы». Да вот беда, далее Википедия, вновь противореча сама себе, признаёт: «При наличии структурного сходства и отдельных форм горшков, культуру Ипотешти-Кындешти-Чурел трудно причислить к той или иной из раннеславянских культур… На территории современной Румынии достаточно устойчивыми оказались традиции позднеримского-ранневизантийского времени». Поэтому нет ничего удивительного в том, что «румынские археологи усматривают в памятниках культур Ипотешти-Кындешти-Чурел и Костиша-Ботошана не славянское, а автохтонное романизированное население, в которое позднее влились славяне». Что ж, румынам виднее, они непосредственно выкапывали эти памятники и в отличие от сочинителей статьи Википедии пребывают в согласии со здравым смыслом и железной логикой Холмса.

По капризу истории намерения авар в отношении этих придунайских аборигенов совпали с интересами Византии. Империя, увязшая в италийских войнах, уже имела на склавинов изрядный зуб из-за их бесконечных разбойничьих набегов, противостоять которым у неё не хватало сил. Аварам тоже вдруг приспичило разобраться со склавинами. По версии Холмса, каган авар Баян, затевая кампанию против них, преследовал сразу три цели.

Первая цель, как ни странно, ― помочь Византии восстановить и укомплектовать гарнизонами римский лимес, чтобы никакие пришельцы из Скифии (для авар в первую очередь это тюрки) не смогли бы, по словам Коломийцева, «зайдя с Юга, ударить в мягкое и почти беззащитное подбрюшье Второй Паннонии». Вторая цель ― организовать собственную оборону в Карпатах, для этого аварам необходимо было взять под свой контроль проходы в горах: в первую очередь Железные ворота и римскую дорогу в долине Олта. Цель третья ― установить прямое сообщение между двумя основными регионами империи.

Авары давно владели дельтой Дуная, а теперь захватили земли в его среднем течении. Но, увы, эти регионы не смыкались между собой. Правый берег Дуная был византийским, а левый между владениями авар как раз занимали склавины. Коломийцев размещает склавинов между устьями Дравы и Прута [10], что соответствует историческим областям Дакии Банату и Валахии. Авары должны были впервые войти в контакт со склавинами на востоке Валахии в начале 60‑х годов, когда дошли до устья Дуная и заняли Малую Скифию. Теперь, захватив Карпатскую котловину, они потеснили склавинов в Банате. Но всё равно сообщение между двумя основными регионами Аварского каганата ― Северным Причерноморьем и Среднедунайской равниной ― было возможно только северным путём вокруг Карпат. Поэтому перед аварами объективно встала задача соединить эти два региона напрямую.

Иными словами, на повестку дня по многим причинам встала война со склавинами.

В 579 году в результате объединения усилий союзников имперский дунайский флот сначала переправил шестидесятитысячную армию авар с левого берега на правый. Аварская конница своим ходом по хорошим римским дорогам добралась до «скифской области», где тот же сопровождавший её флот вернул войско на левый берег в самое сердце склавинской страны. О дальнейших подробностях этого похода кроме той, что авары сходу вступили в бой склавинами и те разбежались, как зайцы, по окрестным лесам, история умалчивает. Лишь Менандр мельком замечает, что аварский каган якобы «возвратил свободу многим мириадам римских подданных, бывших в неволе у склавинов». Давайте запомним на будущее эти «мириады».

Последствия рейда авар представить себе нетрудно, особенно с помощью несокрушимой логики Холмса. Согласно ей, авары зачистили Валахию, а пленников перегнали к себе за Карпаты и ушли, оставив разорённую страну и гарнизоны для охраны Железных ворот и дороги по долине Олта. Кстати, сразу после аварского рейда, в два последних десятилетия VI века, в Валахии впервые проявляются следы пражской культуры. Да-да, всё та же ниточка за иголочкой. Но и склавины там никуда не исчезли. Во-первых, многие из них спаслись в горных лесах. Во-вторых, значительная часть склавинов во время аварского рейда находилась в набеге на Византию. Кто-то из них остался на поселение за Дунаем, и этот факт запечатлён хрониками, кто-то вернулся к родным пепелищам. Во всяком случае, археологи солидаризируются с Холмсом и говорят нам, что ипотешти-кындешская культура продолжала существовать на той же территории до VII века.

Завершить склавинский экскурс нам придётся парадоксальным утверждением Холмса-Коломийцева: склавины византийских хроник не только не тождественны славянам, но и вообще не имеют к ним никакого отношения. И я не могу с ним не согласиться. Можно спорить, сохранили ли склавины какой-то фракийский язык своих предков или перешли на латынь. Последнее весьма вероятно, учитывая глубокую романизацию римской Дакии во II–III веках и те самые «мириады римских подданных» Менандра, пребывавших в рабстве у склавинов.

◄ ● ►

Мы уже заметили, что славяне следуют за аварами, как нитка за иглой. Авары совершают уникальный марш-бросок с Днестра на Эльбу, и корчакские праславяне тоже вдруг смело решают прошагать пол-Европы с тёплой Волыни в холодную Саксонию. Авары захватывают Богемию, Силезию и Моравию. Немедленно в тех же краях возникает пражская культура ― практически точная копия корчакской. Авары перемещаются в Карпатскую котловину, и тут же на лесистых внутренних склонах дуги Карпат возникают пражские поселения. Авары громят склавинов, и среди последних появляются славяне, усиливая и без того немалую путаницу у историков.

Однако аварские завоевания ещё не закончились, и нашим праславянам рано расслабляться. Наступил 581 год.

· В 581 году из-за внутренних распрей в Тюркском каганате, в конечном счёте приведших к его распаду, свирепые преследователи авар остановили свою экспансию на запад и тем самым избавили преследуемых от постоянного страха. А заодно и от всех прежних вынужденных обязательств перед своими союзниками.

· В 581 году авары осадой заставили капитулировать Сирмий ― главную византийскую твердыню в Паннонии на реке Саве, правом притоке Дуная. Во время осады Сирмия авары использовали какой-никакой речной флот и соорудили пару временных мостов через Саву. Вряд ли степняки сами занялись кораблестроением и наведением переправ. Чувствуется рука то ли славян, то ли склавинов.

· В 581 году огромные толпы склавинов устремляются на Балканы и, по словам Иоанна Эфесского, «располагаются и живут в ромейских областях, без забот и страха». Поведение склавинов резко изменилось без видимых причин. Из трусливых грабителей они вдруг превратились в наглых завоевателей, их нашествие приобрело невиданную массовость. Впервые склавины не спешили удрать домой с добычей, а по-хозяйски располагались на имперских землях.

Безусловно, насыщенный событиями 581 год стал переломным в отношениях авар с византийцами и, как следствие, важной вехой славянского этногенеза. Избавившиеся от необходимости убегать авары больше не нуждались в дружбе и даже видимости дружбы с Византией. Пришло время востребовать с империи долги, в первую очередь давно обещанную Вторую Паннонию. И совершенно к тому не готовая Византия получает страшный комплексный удар. Авары берут Сирмий, захватывают Вторую Паннонию, через Иллирию добираются до Греции. Одновременно массы склавинов нагло бесчинствуют во Фракии вплоть до Фессалоник и вообще ведут себя так, как будто им море по колено. Без сомнения мы видим «тотальную войну», в которой авары выступают совместно со склавинами, настолько совместно, что, как подмечает Коломийцев, временами византийские хронисты перестают их различать.

С 581 года начинается долгая эпопея аваро-византийских войн, достигшая апогея в 626 году осадой аварами Константинополя. И, как известно, вновь совместно со славянами. К тому времени под властью кагана оказались огромные территории империи в Иллирии и Фракии. Но нас интересует не история Аварского каганата. Нам важнее то, что ушедшие под контроль авар территории ― это как раз примерно те земли, которые позже вошли в Югославию и на которых доныне живут все южнославянские народы. Иголочка дотянула ниточку до Балкан. Если смотреть на современную карту Европы, то стежки этой ниточкой протянулись с Волыни и Галиции через юг Польши, восток Германии, Чехию, Словакию и Венгрию. Именно в таком порядке. Результат налицо: половина Европы стала славянской.

Вот только знали ли сами подневольные авар, что они славяне?

«Грандиозный аварский насос» засасывал всё подряд и распылял народы по всему необъятному Аварскому каганату без разбору, словно через диффузор. Наши базовые праславянские «племена» оказались в Европе беспорядочно перемешанными. Дулебы распылились с Волыни (их прародина) в Богемию и Моравию, а также в современную Венгрию западнее Балатона. Похожа картина распыления хорватов, их мы находим помимо Галиции (прародина) в Моравии и современной Хорватии. Сербов аварский насос выдул с Южного Буга (предполагаемая прародина) на север к Эльбе (лужицкие сорбы) и на юг в современную Сербию. Северы с Десны (прародина) были заброшены на юг Карпатской котловины и современную Болгарию. Судя по тому, как на новых местах праславянские «племена» сохраняли свои исходные названия, единого имени «славяне» у них ещё не было.

Холмс у Коломийцева верно подметил ещё один важный момент. Все названия славянских племён, которые встречаются в греческих и римских хрониках VI века, не славянские по происхождению. «Венеды», «склавины» и «анты» ― это экзонимы. В частности, имя склавинов родили сами византийцы, произведя его из среднегреческого σκλαβος ― «пленник», «раб». Действительно, те, к кому относилось это название ― насельники левобережья Нижнего Дуная (ипотешти-кындештская культура) ― были в прошлом рабами гуннов, обитателями местного производственного центра. Оказавшиеся с разгромом гуннов брошенными на произвол судьбы и не будучи приспособлены ни к какому делу, они вероятно вспомнили бастарнское прошлое и занялись грабежами за Дунаем. Византийцев понять можно. Поскольку гуннские центры были «многонациональными», то единственное, что объединяло его разношёрстные остатки, было их рабское прошлое. Оно и послужило естественной темой для экзонима.

После аварского рейда 579 года склавины оказались под властью авар. С 581 года они вместе с аварами и наряду с их подневольными сателлитами праславянами принимали участие в войнах с Византией. Естественно, византийцы не могли (да и в своём ромейском снобизме скорее всего не хотели) разбираться в этнических составляющих мельтешащих перед глазами варваров. На всех них чохом перешло название склавинов, ставшее византийцам привычным для досаждавших им с противоположного дунайского берега.

Не сумев, либо не имея возможности выработать для себя единое обобщённое имя, праславянское сообщество в конце концов восприняло в качестве самоназвания византийское «склавины», адаптировав его в собственное «словене». Единый для этого сообщества язык мог функционировать на всей территории существования праславян, которая практически совпадала с Аварским каганатом VII века, только, как считает Коломийцев, в качестве лингва франка каганата.

На этом заканчивается наш галоп по Европе. Пора перейти на шаг и даже временами потоптаться, как на выездке, пируэтами на месте, чтобы получше разглядеть, что же у нас вышло и получили ли мы ответы на зафиксированные ранее основные не имеющие ответов вопросы славянского этногенеза.

Вопросы на ответы

С этого момента мы, выразив им свою признательность, расстанемся с Холмсом и Уотсоном, которые всё равно нас не услышат, и будем обращаться только к их доверенному лицу ― автору нашей увлекательной тетралогии.

Итак, краткое резюме расследований Коломийцева.

· Славяне как этнос родились на основе населения рабских производственных центров кочевников. Эти центры появились в Восточной Европе вероятно ещё при скифах, активно создавались сарматами, а наибольший размах процесс приобрёл при гуннах, что выразилось и в числе таких центров, и в размерах территорий, с которых гунны сгоняли в них невольников. Подвижность и активность гуннов стала миксером, который намешал в таких центрах самые невероятные этнические коктейли.

· Особенности раннеславянских археологических культур, в частности убогость быта, скудость керамики и безынвентарность предельно упрощённого похоронного обряда как раз объясняются рабством, в котором родились и первое время существовали праславяне.

· Языковой основой будущего славянского языка стал язык периферийных балтов, проживавших на границе леса и лесостепи в Среднем Поднепровье и бассейне Припяти. Из балтского языкового ареала его «выбило» внедрение в автохтонную этническую среду бастарнов, пришедших с Нижнего Подунавья. То, что вышло из балто-бастарнского смешения, стало языком населения зарубинецкой, а затем киевской археологических культур. Вероятно, вследствие территориальной близости к большинству кочевнических рабских производственных центров именно это население оказалось в них самым массовым компонентом.

· В сбитых гуннским миксером этнических коктейлях, в которых доминировал некий балто-бастарнский, он же праславянский, язык, зародились первичные славянские «племена» дулебов, хорватов, северов и сербов. Археологически эти «племена» представлены корчакской (в двух вариантах), колочинской и пеньковской археологическими культурами.

· Эти первичные славянские «племена» были перекачены аварским насосом из восточноевропейских, в первую очередь прикарпатских, производственных центров, в обход Карпат с севера на территорию, находящуюся примерно на стыке границ современных Германии, Чехии и Польши. Вместе с аварами ранние славяне (теперь их представляет пражская археологическая культура) оказались в Моравии и Венгрии, а затем в ходе аваро-византийских войн заселили Балканы. Их язык получил статус лингва франка на территории каганата, которая на пике могущества авар в основном совпадала с ареалом распространения современных славянских языков.

Вот теперь самое время разобраться, ответил ли нам Коломийцев на перечисленные в начале основные не имевшие ответов вопросы славянского этногенеза. Моё личное мнение: да, ответил. На многие, включая ключевые. Но, увы, опять же по моему личному мнению, не на все.

Отсутствие у славян археологической и топонимической прародин Коломийцев очень просто и естественно объясняет недостаточной древностью славян как таковых. Славяне как этнос сформировались в V–VI веках на основе полиэтнических производственных центров Северного Причерноморья, куда с огромных территорий ― степи, лесостепи и даже сопредельных лесных дебрей ― степняки сгоняли своих пленных и превращали их в рабов. Окончательно четыре первичных праславянских этнических образования, условные «племена» ― дулебы, хорваты, северы и сербы, ― оформились в гуннскую эпоху. Поэтому и археологам и лингвистам искать следы славянских культур и славянской топонимики до V века бесполезно.

Первичные праславянские «племена» представляли собой «этнические коктейли», но в материальной культуре все их компоненты очень быстро унифицировались одинаковым для всех рабским существованием на грани выживания. Рабам просто не полагалось ничего сверх минимально необходимого для их функционирования. Тем более ничего им не полагалось после смерти: сожгли, пепел в горшок ― и в землю. Всё. Поэтому праславянские археологические культуры ― пражско-корчакская, пеньковская и колочинская ― так примитивны и так похожи друг на друга. По той же причине в материальном плане от них практически не отличаются и неславянские археологические культуры, также возникшие на основе невольничьих производственных центров кочевников, в том числе культура ипотешти-кындешти, соотнесённая Коломийцевым со склавинами византийских хроник. Таким образом (парадокс Коломийцева!), склавины греко-римских хроник не имели никакого отношения к славянам.

Культурный инфантилизм и отсутствие исторической памяти у праславян стали естественными следствиями их рабского положения в производственных гуннских центрах. Коломийцев говорит об этом очень экспрессивно: «Гунны срубили с венедских плеч все зачатки племенного интеллекта. Почти на столетие они обрекли массу людей на жизнь в беспросветном мраке. Утром встал ― тебя гонят на работу, вечером, выбившийся из сил, ты вползаешь в свою землянку. Горсть зерна, сваренного в горшке, из которого тебе и придётся хлебать кашу. И так день за днём, весь твой век. Состаришься, станешь немощным, тебя прикончат, дабы не кормить лишний рот. И дети твои будут в кандалах, и внукам достанется схожая доля». Действительно, в рабском сообществе не могло быть жрецов и бардов, не было даже просто стариков (до старости рабы доживали редко, а все нетрудоспособные рассматривались как обуза и немедленно ликвидировались), а значит, некому было сохранять историческую память.

Поселения всех праславянских археологических культур были селищами без каких-либо намёков на фортификацию, хотя их лесные соседи-балты возводили вокруг своих поселений укрепления: рыли рвы, окружали частоколами, устраивали ловушки на подходах. Для свободных людей естественно защищать себя, своих близких, свою свободу. Рабам защищать нечего, у них нет свободы, нет близких; даже себя защищать не положено, как не положено иметь ничего лишнего: оружия, посуды или элементарно верхней одежды.

Византийские писатели, описывавшие первые набеги на имперские земли антов и склавинов, которых историки традиционно числят праславянами, рисуют не просто пещерных троглодитов, а форменных садистов. Помимо повального грабежа, который и был целью набегов, варвары не только сжигали всё, что не помещалось в обозы, но и без видимых причин массово умерщвляли мирное население, которое физически не могли увести с собой, причём для умерщвления придумывались изощрённые методы: сажание на кол, нарезание ремней из кожи жертв, сжигание заживо. Но эту малопривлекательную особенность праславян тоже если и не извиняет, то, по крайней мере, объясняет их недавнее рабское прошлое. Вместе с собственной историей многострадальный народ был лишён собственной культуры, этики, элементарного воспитания. У лишённых всего человеческого неоткуда взяться человечности. Зато в недавнем прошлом рабы были ещё до краёв наполнены и вековой обидой, и звериной злобой на весь мир. У них объективно не было причин проявлять человеколюбие по отношению к благоденствующим, с их точки зрения, подданным Византии.

Да, картинка на собранном Коломийцевым пазле получилась не слишком привлекательной. Но, кажется, пока это единственная картина, в которой весь исходный материал, всё множество наличных разношёрстных фрагментиков истории, улеглось в нечто завершённое и осмысленное без насильственного впихивания не влезающих фрагментов и без заполнения пустот фрагментами из других пазлов. Искренне хочется верить, что археологический аспект славянского этногенеза наконец нашёл своё решение.

Но, увы, гораздо хуже дела обстоят у Коломийцева со славянским глоттогенезом. На самом деле долгие и дотошные расследования Холмса так и не дали убедительного ответа, откуда взялся и как возник праславянский язык, который предполагается общим для всех ранних славян. У нас нет оснований утверждать, что во всех невольничьих производственных центрах их обитатели говорили на одном и том же языке, каким бы он ни был, или хотя бы близких языках. Это, кстати, честно признаёт и Коломийцев. Так же недоказуемо существование общего языка внутри отдельных производственных центров. Если же таковой существовал, то им мог быть только язык рабовладельцев, то есть гуннский, или, скорее, языки их доверенных надсмотрщиков, то есть рабов более высокого ранга, например, готский или протоболгарский.

Припятская балто-бастарнская концепция происхождения языка «новых венедов» не доказуема и не опровергаема. У нас недостаточно сведений о балтском языке припятских аборигенов, но главное, мы совсем ничего не знаем о языках бастарнов и древних венедов. Далее, мы не можем с абсолютной уверенностью полагать «новых венедов», на каком бы языке они ни говорили, доминирующим этническим компонентом всех или хотя бы большинства рабских производственных центров, послуживших основой для складывания праславянских «племён». Но даже при наличии доминирующего этнического компонента из-за различия прочих компонентов и неизбежной изоляции «концлагерей» друг от друга общий для каждого центра язык отличался бы от других хотя бы на уровне диалекта. Эти языки-диалекты бессистемно перемешались «аварским насосом» на огромных пространствах, причём в разных регионах соотношение «племён» было различным. Ни Холмс, ни Коломийцев не объясняют нам, как из нескольких разных языков, или пускай диалектов, в конце концов на всём будущем пространстве обитания славян образовался единый язык. Причём, как настаивает Коломийцев, именно единый, практически одинаковый у самых ранних письменных памятников во всём славяноязычном мире.

Самое главное, любовно взлелеянная Коломийцевым балто-бастарно-венедская концепция происхождения праславян и праславянского языка никак не вяжется с им же самими постулированной обязательностью функционирования праславянского в качестве лингва франка Аварского каганата. С этой точки зрения всё неправильно и всё впустую. Зря бастарнские кнехты совершили достойный книги Гиннеса бросок с Дуная на Припять; зря обастарненные балты создали зарубинецкую археологическую культуру; зря та эволюционировала в киевскую, а затем в праго-корчакскую, пеньковскую и колочинскую; зря авары перекачали население этих культур на Эльбу и Дунай ― всё это было совершенно бессмысленно. Дулебы, хорваты, северы и сербы, на каких бы языках они ни говорили, всё равно всегда оставались рабами «…надцатой степени», пребывали на самой низкой ступени рабской иерархии. В рабовладельческом государстве, таком как Аварский каганат, у языка рабов рабов, языка самого нижнего социального слоя общества, не было ни малейшего шанса получить статус лингва франка. Максимум, на что он мог бы претендовать, это роль некого пиджина. Но общеславянский язык никак не походил на пиджины, которым свойственны максимальное сокращение лексики и упрощение грамматики: мой твой понимать мало-мало; твоя моя понимай нету. Это был, во-первых, полноценный язык со своей строгой и весьма сложной, восходящей к индоевропейскому праязыку, системой грамматических правил. Во-вторых, язык весьма архаичный, а не кое-как состряпанный новодел, отвечающий единственному критерию: быть мало-мальски понятным всему конгломерату народов каганата. Увы, загадка рождения и особенно распространения славянского языка осталась у Коломийцева нерешённой.

Практически незатронутой осталась и проблема невероятной плодовитости ранних славян. Правда, она может свестись к предыдущей, если в VI веке по просторам Европы не мигрировали туда-сюда, погоняемые аварскими кнутами, толпы рабов-славян, а каким-то загадочным образом лихо распространялся только праславянский язык. Но такое широчайшее и чрезвычайно быстрое распространение языка можно себе представить только в двух вариантах: либо это был язык титульного народа некого государственного образования, на роль которого прямо просится Аварский каганат, либо опять же лингва франка многонациональной империи ― всё того же, как ни верти, каганата. То есть исключить Аварский каганат из славянского глоттогенеза не выходит в любом случае. Осталось только выбрать одну из названных альтернатив. Но эта, казалось бы несложная, задача оказалась не по силам даже Шерлоку Холмсу.

◄ ● ►

Краеугольный камень концепции славянского этногенеза у Коломийцева ― рабство праславян у кочевников в их производственных центрах. Начало ему, вероятно, положили ещё скифы, а археологически оно находит убедительное подтверждение, начиная с сарматской эпохи. Между тем Аммиан Марцеллин настаивал, что ни один из древних авторов не упоминал о наличии рабов у сарматов, и такое дружное молчание буквально подрывает устои этой смелой и такой многообещающей концепции. Но всё-таки она столь красива, что не хочется от неё отказываться только из-за брезгливости или снобизма «древних авторов», считавших ниже своего достоинства уделять внимание рабам. Вместо них, молчащих, дадим слово не пожелавшему промолчать польскому археологу Т. Сулимирскому [11]: «Хотя большое разнообразие оружия, снаряжения и личных украшений, свойственное лишь савроматам, подразумевает наличие значительного количества профессиональных кузнецов и литейщиков, до сих пор не было обнаружено никаких остатков кузниц или литейных мастерских, подобных древним скифским мастерским, найденным в районе Днепра». Но значит ли это, что у сарматов, в частности савроматов (блюмендфельдская археологическая культура), не было рабов?

Увы, древние писатели ― сами поголовно представители высших слоёв общества ― избегали писать о низком, о невольниках. К тому же рабов у сарматов, по крайней мере рабов в греко-римском понимании этого слова, наверное, и в самом деле не было. В отличие от изнеженных римских граждан с их виллами, фермами, конюшнями, пашнями и садами, содержащимися исключительно за счёт подневольного труда, кочевники в таком применении рабской силы нужды не испытывали. И многокилометровых акведуков не строили. И дороги из конца в конец степи не мостили. Рабы сарматам понадобились не в их кочевьях, не в домашнем хозяйстве. Невидимые для Марцеллина и других «древних авторов», профессиональные кузнецы и литейщики безвылазно от зари до зари гнули спины на сарматов в северных резервациях ― рабских производственных центрах, они же археологически позднезарубинецкие культуры. Кстати сказать, трудились в том числе и на Днепре, в том же самом районе, где археологи давно обнаружили древние скифские мастерские, но… долго не могли обнаружить аналогичные мастерские сарматов, упорно считая их поселениями свободных «технологически продвинутых» славян.

Кстати, в русле рассматриваемой концепции естественно возникает ещё целый ряд вопросов, которыми почему-то не задался Коломийцев: насколько широк был охват сарматами территории Европы, с каких широт и меридианов собирали они рабочую силу в свои производственные центры? Сомнений в том, что в сферу их интересов попали наши «новые венеды», железная логика Холмса вроде бы не оставляет. Похоже, не поздоровилось и лесным балтам. Но остались ли в стороне обитатели Центральной Европы и Померании? Случайно ли появление сарматов на западе европейской Скифии практически совпало по времени с началом движения германских племён ― маркоманов и квадов ― на юг? Короче, не сарматы ли начали методично перемещать массы германцев из их лесной глубинки на открытые пространства? Наконец, во II веке, когда окончательно гибнет зарубинецкая культура, отправляются в южные края «последние из могикан», самые северные поморские германцы ― готы. Вот и спрашивается, не сарматская ли и гуннская мётлы практически поголовно вымели всё германское население с территории современной Польши так, что та окончательно запустела к аварской эпохе? У Коломийцева эти темы как-то не прозвучали, а ведь они буквально напрашиваются Шерлоку Холмсу в «задачи на одну трубку». Наверное, я что-то где-то проглядел. Не мог же Холмс дать такого маху!

◄ ● ►

Завоевание европейской Скифии готами описано у Коломийцева весьма красочно. Стремительному натиску тяжеловооружённой бронированной сарматской конницы готы якобы противопоставили знаменитую германскую «стену щитов», и об эту несокрушимую стену разбился вал кочевников. Не знаю, могло ли иметь место что-то подобное в реальности, но вряд ли готам пришлось перегораживать стенами щитов бескрайние просторы степи и вести тяжелые бои с аланами, отвоёвывая пяди вожделённого Ойума. Не опровергает ли ненароком Коломийцев себя (или Холмса?) такой ссылкой на заключение климатологов и почвоведов: «во второй половине II – первой половине III веков в широкую полосу степей от Днепра до Урала [как раз время появления там готов – В.Е.] пришла невероятная засуха. Многие ранее благодатные места превратились в солончаки и песчаные пустыни. Степные равнины становятся почти безлюдными, а кочевники либо уходят на Север, в сторону Башкирии, либо бегут на Восток, за Урал, либо жмутся к предгорьям. Жизнь теплилась только в Лесостепи»? Можно ли ожидать сокрушительного натиска от этих еле теплящихся остатков жизни в лесостепи и заметного сопротивления завоевателям-германцам в опустевшей степи? Не оставалось ли готам, пришедшим в Скифию рука об руку с жестокой засухой, лишь прогуляться победным маршем по обезлюдевшему обетованному Ойуму и смыть с себя пыль и грязь «дранга нах зюден» в Чёрном море?

Вообще с так называемой «державой Эрманарика», якобы созданной готами в Северном Причерноморье, что-то не так. Или всё не так. Сначала полудикие германцы бредут из своих богом забытых северных краёв и оставляют исключительно следы отнюдь не блестящей вельбаркской культуры: только каменные круги да солярные стелы. Но, достигнув своего Ойума, мгновенно преображаются в культурный цивилизованный народ, владеющий всеми достижениями греко-римской цивилизации. Готы не только разом сокрушают непобедимых сарматов на их родных степных просторах, но и вдруг ни с того, ни с сего в мгновение ока создают на этих просторах, на пустом месте великолепное государство, соперничающее с самим Римом. Если бы Холмс, вместо того чтобы распивать колониальные кофеи да подкалывать Уотсона, выкурил бы лишнюю трубку, он за несколько минут нашел бы вполне очевидное объяснение этого парадокса. Блестящее государство в причерноморских степях, отразившееся в черняховской культуре, было создано не германцами, а поздними сарматами, уже в массе своей осёдлыми, давно познакомившиеся с Римской империей и сделавшие своей столицей де‑факто греческую Ольвию. Это государство, надо полагать, погибло не от жалких тычков северных варваров, а от сокрушительного удара стихии, той самой страшной засухи, превратившей «благодатные места в солончаки и песчаные пустыни». Германцы пришли на всё готовенькое и лишь наследовали брошенное великолепие царства Фарзоя-Инесмея.

◄ ● ►

Удивительный бросок авар с Днестра на Эльбу через предгорья Карпат и непроходимые в VI веке лесные чащобы Прикарпатья, как ни трудно в него поверить, ― вероятно единственная логически непротиворечивая гипотеза, дающая возможность состыковать археологические даты возникновения корчакской и пражской культур, а также объясняющая парадоксально более позднее распространение праги-корчака (наверное с учётом предшествования всё-таки правильнее говорить о корчаке-праге) на территорию современной Венгрии, затем на Балканы и только после этого в Польшу.

Однако, если авары направлялись в вожделённую Вторую Паннонию, обходя Карпаты с севера, то, добравшись до Одера, они имели возможность повернуть на юг и с верховьев Одера попасть на истоки Моравы, откуда им открывался прямой путь по речной долине на Средний Дунай. Но они почему-то не повернули к Мораве, они попёрли дальше на запад, на Эльбу.

В объяснение этого решения Коломийцев предполагает, что авары перед войной с лангобардами намеревались создать промежуточную базу на Средней Эльбе в районе Силезии, Верхней Саксонии и Богемии. Может быть, но тогда зачем они вторглись в Австразию? Зачем им понадобилось цапаться с франками? Этот вопрос не выглядит принципиальным, да скорее всего таковым и не является. Недаром он не удостоившийся внимания Холмса. Однако просто само по себе любопытно, не направлялись ли авары… на Каталаунские поля?

Авары шли по следам гуннов, причём не только фигурально, но и, весьма вероятно, физически, если гунны составляли авангард аварской разведки. Не вызывает сомнения, что аварам в авантюрном походе вокруг Карпат были необходимы проводники, в роли которых разумнее всего смотрятся гунны или какие-либо другие их бывшие союзники, хорошо знавшие Прикарпатье. Но, если авар вели гунны, то не логично ли предположить, что конечной целью похода всё-таки были именно Каталаунские поля? Ведь авары, спасаясь от ворогов-тюрок, стремились удрать как можно дальше на запад, а гунны не могли не мечтать о реванше руками авар на том самом месте, где потерпел окончательное фиаско Аттила. Но проводники авар не учли да и не могли учесть того, что за прошедший век с лишним Франкская держава настолько расширила свои пределы, что передовые отряды авар вторглись в её северо-восточные пределы намного раньше, чем ожидали их проводники. Пришлось сгоряча повоевать с франками, и только потом, спокойно оценив ситуацию и поняв, что эта война им совершенно не нужна, авары повернули на юг.

Смелое предположение Коломийцева об аварском рейде начала 620‑х годов в обход Карпат по лесам современной южной Польши прекрасно решает проблемы археологии и хронологии культуры прага-корчак. Тем оно и сильнó. Но, мне кажется, всё же есть у него слабое место, как-то ускользнувшее даже от Холмса. Маленький пустячок: авары, да и вообще любые степняки-кочевники, сами по себе такой рейд совершить не могли.

Однако вроде бы совершили. Коломийцев даже нарисовал вероятный маршрут рейда. Поначалу он шёл по рекам: с верховьев Днестра на Сан, вниз по Сану до его впадения в Вислу, затем в верховья Вислы. Аварская конница эту часть пути, вероятно, могла бы пройти берегами рек. Но и на этом относительно простом участке рейда остаются сложности переправ и проблема питания. И людей, и лошадей. Авары умели добывать пищу в степи, а их кони там добывали себе пропитание сами. Но как степнякам прокормиться в лесу? Чем кормить боевых коней?

Дальше хуже. С верховьев Вислы необходимо было форсировать водораздел с Одером. Сплошные леса. Горы. Летом надо продираться сквозь лесные чащи, зимой вязнуть в непроходимых снегах. Ну, ладно, участок вроде бы короткий. Как-то пробились. Но на юг в долину Моравы почему-то не повернули, а продолжили упорное движение на запад. Как? По горам, по долам? Но тут уже речь не о коротеньком участке, тут полтысячи километров бездорожья. Или всё же по рекам: вниз по Одеру до впадения Нейсе, вверх по ней, опять сушей по водоразделу на Шпре, вниз по Шпре до Хафеля и, наконец, по Хафелю до Эльбы. Но таким образом авары попадали в низовья Эльбы, откуда ещё предстоял очень долгий путь вверх по реке до Рудных гор. Как такое путешествие могли совершить степняки-кочевники?

На вскидку ответ прост: наловили аборигенов и заставили их работать. В степях Северного Причерноморья такой «метод» срабатывал. Отловленных пленников загоняли в производственные центры, по существу концлагеря, выставляли охрану, и задача решалась. Деваться невольникам из таких центров-лагерей было некуда ― в степи пешком от конной погони не убежишь. Другое дело в лесах. Там в случае нужды быстренько наловить аборигенов не выйдет. И уследить в лесу за рабами, если это не быдло в цепях и колодках, а постоянно задействованная рабочая сила, практически невозможно. Чтобы рабы рубили просеки и наводили переправы, они должны уметь это делать, обладать определёнными навыками. Чтобы они к тому же обеспечивали хозяев пищей, а коней кормом, это должны быть настоящие лесные охотники-следопыты, умеющие выживать в лесу. Такой раб, сними с него цепи и колодки, тут же нырнёт в чащу, и ищи-свищи его.

В то же время кто-то рубил аварам просеки, наводил переправы, обеспечивал сплав по рекам, ловил зверей и птиц для еды, строил убежища в непогоду и морозы. По разумному предположению, этим кто-то могли быть корчаковцы, исконной средой обитания которых как раз были берега лесных рек, а в глубине лесов ещё полезнее могли оказаться их соседи колочинцы. Это предположение хорошо согласуется и с результатами работы «аварского насоса». Но, чтобы этот насос мог сработать, не следует ли нам представить корчакских и колочинских праславян в феноменальном аварском рейде по горам, лесам и болотам в роли не столько рабов, сколько преданных слуг? Слуг, которые добровольно готовы идти за господином на край света, стойко переносить вместе с ним все тяготы путешествия (вспомним домоседа Паспарту, попавшего к Филеасу Фоггу как кур в ощип, но стоически принявшего удар судьбы) и, если потребуется, отдать за него жизнь. Слуг, к которым в хороших домах относятся чуть ли не как к членам семьи.

То есть, хочется верить, праславяне в том рейде поднялись на ступеньку-две в рабской иерархии каганата. В таком ракурсе уже не столь удивительно смотрится свидетельство Фредегара Схоластика о появлении в среде авар бастардов ― детей от славянских женщин. Причём появились эти бастарды именно в конечной точке аварского броска вокруг Карпат. Но этим бастардам ещё придёт время.

Погружение в Иордана

«Гетика» Иордана ― это многословное сказание о долгих скитаниях готов в поисках новой родины и обретении ими счастливой страны Ойум. Движение восточных германцев с Балтийского побережья на юг, эдакий «дранг нах зюден», начиная со II века нашей эры, объективно подтверждает вельбаркская археологическая культура. Но, к сожалению, археология ничего не может рассказать нам об этом Ойуме, и нам остаётся только верить или не верить Иордану. Лично я уже предостерёг читателей от излишней доверчивости на его счёт и в дальнейшем постараюсь подтвердить своё предостережение.

Говоря об Ойуме, Иордан замечает, что на «их языке» это означает «водная (страна)», не уточняя, правда, язык. Но, надо полагать, речь идёт о готском. При этом непонятно, следует ли трактовать «-ум» на конце как латинское окончание -um, или как часть готского слова. Так вот, строго говоря, в готском языке именно такого слова нет: ни Ойум (вероятное готское Aujum), ни Ой (Aui). По крайней мере таковые отсутствуют в моём любимом словаре Кёблера, и это тоже камешек в огород Иордана. Нет, я вовсе не хочу выставить Иордана записным вралём, он просто «слышал звон…». Покопавшись в Кёблере, всё же можно отыскать пару слов с похожими корнями. Один из корней ― awi- имеет значения «пойменный луг», «речная долина», «зелёный остров на реке», действительно косвенно связанные с водой и имеющие, в широком смысле «водного края», корреляции со значением, которое привёл Иордан. Вероятно именно в такой трактовке Коломийцев вслед за археологом В. Седовым связывает Ойум с Припятским Полесьем. Но, на мой взгляд, Ойум Иордана как вожделённая цель миграции гóтов в контексте его повествования скорее может быть связан со вторым похожим словом auja ― «счастье», «удача». То есть готы стремились вовсе не в некие водно-болотные края, такое экстравагантное стремление вряд ли согласуется со здравым смыслом. (Пожалуй, зря я дал слабину и уволил Холмса, на чей здравый смысл всегда можно положиться.) Скорее здесь видится напрашивающаяся параллель Иордана между готским «дранг нах зюден» в Ойум и библейским Исходом в Землю Обетованную.

Связав Ойум с Припятским Полесьем, Коломийцев в качестве доказательства этой связи приводит этимологическое объяснение имён правых притоков Припяти, Стыри и Горыни, из готского языка: Стырь оказывается «осетром», а Горынь ― «наводнением». Не знаю, кто связал Стырь с осетрами, но эта связь не находит подтверждения ни в словаре Кёблера, ни в этимологическом словаре Фасмера. Хотя stör для осетра действительно есть в немецком и шведском языках, именно в готском аналог ему не находится. Да и, опять же вернёмся к здравому смыслу, какие осетры в Стыри? Сомы ― да, этих там ловят до сих пор. Говорят, что в старые добрые времена в Припять заплывали белуги. Но не осетры, и не в Стырь. (Хотя я, никогда не увлекавшийся уныло однообразным сидением с удочкой в вечной промозглости у воды, могу здесь ошибаться.) С Горынью дела обстоят лучше: в словаре Кёблера на самом деле можно найти garunjō ― «паводок», «половодье», «разлив» и «наводнение». Но в любом случае я бы не стал переваливать ответственность за названия притоков Припяти на гóтов. Если даже этимология некоторых из них на самом деле германская, то гораздо больше возможностей дать им имена было у тех же бастарнов, которые и появились на их берегах гораздо раньше, и бороздили их воды намного дольше. И ещё бастарнский язык выигрывает тем, что мы не знаем (и не узнаем), как на нём звучал «осётр», но западногерманское stör в нём не невозможно.

◄ ● ►

У Аммиана Марцеллина в его Res gestae некто Эрменрих (Ermenrichus), упомянутый лишь однажды и вскользь как «самый воинственный властитель», правит обширной плодородной областью (запомним на будущее эту плодородную область) и кончает жизнь самоубийством из-за нападения алан и гуннов. После него новым властителем той плодородной области выбирается некто Витимирь (Vithimiris).

В «Гетике» Иордана король гóтов Эрманарик предстаёт правителем уже знакомого нам царства Ойум, в которое входили Скифия и Германия, причём его имя по тексту варьируется: Ermanaricus, Hermanaricus, Armanaricus, Hermanericus и Hermericus. В сугубо бытовой разборке Эрманарик получает рану, из-за которой якобы оказывается не в состоянии защитить своё королевство от набегов гуннов. (В одиночку он защищал его что ли?) Тем не менее Эрманарик благополучно правит готами до своей естественной смерти в возрасте 110 лет. Ему естественным порядком наследует внучатый племянник Винитарий (Winitharius).

Почему-то все историки уверены, что у Аммиана и Иордана речь идёт об одном и том же лице. Да ладно историки, никаких сомнений по этому поводу не высказывает даже Холмс. А между тем… Одного героя зовут Эрменрихом, другого ― Эрманариком или как-то похоже. Один из них самоубийца, а другой умирает естественной смертью в более чем почтенном возрасте. У одного был естественный преемник родственник Винитарий, после смерти другого преемника не оказывается, и подданным приходится выбирать нового правителя, какого-то Витимиря. Ну что, что у них общего?

Даже если на сей раз всё-таки поверить Иордану и посчитать якобы дожившего до 110 лет с чуть ли не смертельной раной правителя Ойума, а также заодно «Скифии и Германии», реальной исторической личностью, не разумней ли предположить, что речь у Аммиана и Иордана всё-таки идёт о совершенно разных людях с похожими именами? Конечно разумней. Уверен, именно так бы решил Шерлок Холмс, не поленись он заняться этой проблемкой.

А теперь чуть подробней об этих вроде бы похожих именах.

Общепринятая приведённая в Википедии готская форма имени Эрманарика ― Aírmanareiks. В разделённом на компоненты виде оно бы выглядело как Air‑mana‑reik‑s:

· air ― «ранний», «прошлый» (сравните английское early ― «ранний», «старинный» и немецкую приставку ur-, придающую значение древности, изначальности);

· mana ― «человек», «мужчина» (также для сравнения английское man и немецкое Mann);

· reik ― «властелин», «правитель» (в немецком корень сохранился в виде Reich ― «государство», «империя»);

· s ― готское окончание существительного мужского рода в именительном падеже единственного числа.

То есть, Эрманарик Иордана ― это не имя собственное, а описательное прозвище «властелин ранних (древних) людей». На легендарность, если не мифичность, этого «персонажа готской истории» помимо описательного прозвища недвусмысленно намекает и возраст владыки на момент смерти ― 110 лет! Так и хочется перефразировать М. Лермонтова: да, были люди в ихне время! Оно, может, и были, но не жили, не жили люди так долго в те давние века! Эпос всё это, с‑к‑а‑з‑к‑и. Ничем не лучше тех, которыми потчевал нас «летописец» Нестор в «Повести временных лет» [12].

«Эрменрих» Аммиана своим конечным компонентом «-рих» вместо восточногерманского «-рик» явно отсылает нас не к готским, а западным германским наречиям, уже переживавшим так называемое второе передвижение согласных, начало которого англоязычная Википедия относит как раз к III–V векам. Аммиан в своих трудах много внимания уделяет войнам империи с франками и особенно аламаннами, но неизмеримо меньше событиям в Северном Причерноморье, с которыми он, похоже, знакóм был гораздо хуже. Собственно, вообще непонятно, что связывает Эрменриха Аммиана с готами, которые у него даже не упоминаются. Плодородной областью, подвергшейся атакам алан и гуннов, могла быть, например, Среднедунайская равнина. А само имя Er‑men‑rich‑us в древневерхненемецких языках ― наследниках западных диалектов древнегерманского ― может иметь совсем другие интерпретации:

· er ― «честь», «почесть», «уважение» (современное немецкое Ehre) или «воинство» (современное немецкое Heer);

· men ― «люди»;

· rich ― «властелин», «предводитель»;

· us ― латинское окончание существительного мужского рода в именительном падеже единственного числа.

Соответственно, персонаж Аммиана ― либо «властелин уважаемых людей» и только, либо «предводитель воинов», что прекрасно согласуется с характеристикой Эрменриха как «самого воинственного властителя». Воинственного, но совсем не обязательно готского. Тогда трудно объяснимую войну его преемника Витимиря против аланов в союзе с гуннами можно с равным успехом либо отнести к некомпетентности Аммиана относительно военных действий в Северном Причерноморье, либо перенести действие на Средний Дунай, где оно будет выглядеть куда более уместно.

Наконец, наиболее частая встречаемая в литературе форма имени «Германарих» рождена или скорректирована, скорее всего, латиноязычными авторами по «народной этимологии», поскольку на латыни germanus означает «родной», «единокровный (брат)», «истинный», «настоящий» и… просто «германец». То есть римские анналисты трактовали Эрманарика либо как «истинного правителя», либо, что более вероятно, как «правителя германцев». И тут не имя, а «говорящее» прозвище.

◄ ● ►

Надо отдать должное историкам: путаницу с Эрманариками-Эрменрихами они поэксплуатировали по полной программе и даже распространили её на последующее поколение правителей. Действительно, чего проще: если Эрманарик Иордана и Эрменрих Аммиана ― одно и то же лицо, то и их преемники в трудах тех же авторов, Винитарий и Витимирь, тоже обязаны быть одним и тем же лицом. Имена разные? Ерунда. Х. Вольфрам шутя решил эту проблему: преемник Эрманарика-Эрменриха, которого звали Витимирем, за подчинение готам венедов якобы получил почётное прозвание Винитарий. Цитирую Википедию: «По мнению немецкого [Вообще-то австрийского, ну да ладно, нам не привыкать. – В.Е.] историка Хервига Вольфрама, имя Винитар (готск. Winiþ-arja букв. “победитель венедов”), как это обычно бывает с пышными прозвищами, было впоследствии присвоено ему его потомками». То, что у Иордана «победитель венедов» Винитарий воевал не с венедами, а с антами, а Витимирь у Аммиана ― и не с венедами, и не с антами, а с аланами, Википедия вообще оставила за скобками. Вольфрам же, будучи учёным несреднестатистическим, не постеснялся смелым росчерком поставить знаки равенства в парах венеды = анты и аланы = гунны. Смелость, как известно, города берёт. Но я человек мирный и штурмовать города не хочу, мне бы всего лишь понять, каким образом венеды превратились в антов, а аланы в гуннов…

Прежде чем распутывать этот клубок (да, напрасно, ох, напрасно я отказался от помощи Холмса), остановимся на имени, точнее прозвище «Винитарий». То, что это прозвище и что оно связано с венедами, не оспаривается. И дело тут не только в авторитете Вольфрама, но и в здравом смысле, а также нашем собственном опыте общения с Иорданом и Аммианом, которые уже подсунули нам два прозвища в качестве имён правителей. Вот только что означает это третье?

Перевод Википедии «победитель венедов», хотя и представленный как «буквальный», никакими букварями-словарями не подтверждается. То есть, значение первой части Vinith ― «венед» сомнений не вызывает, проблема во втором компоненте. В представленном разбиении Vinith‑arius, или в более корректном виде Vinith‑ari‑us с выделением латинского окончания ‑us, этот компонент может иметь два перевода и соответственно дать два значения:

· arja ― предположительно «пахарь», отталкиваясь от глагола arjan ― «пахать» (сравните с латинским arare ― «пахать» и древнерусским «оратай»);

· ara ― «орёл».

При немного ином разбиении Vinit‑hari‑us:

· harj‑is ― «войско», «ополчение».

Можно ли переводить пахаря или орла победителем? Википедии, как видим, можно, но я как-то не решаюсь. Встречающийся в литературе перевод прозвища Винитария в трактовке Vinit‑hari‑us как «каратель венедов», отождествляя германский корень hari‑ с русским «кара» выглядит ещё большей натяжкой. Лично у меня давно окрепло убеждение, что все эти Эрманарики, Винитарии да Вандаларии ― собственные выдумки Иордана или, в лучшем случае, недопонятые, но приукрашенные его фантазией компиляции смутных преданий. В любом случае источник этих прозвищ, если и ориентировался в готском языке, то весьма поверхностно.

Продолжая обсуждение имён-прозвищ у Иордана, никак нельзя пройти мимо распятого Винитарием «антского короля Боза», который превращался отечественными несреднестатистическими историками и в Божа, и в Бога, и в Буса. Только библейского Вооза не хватает! По здравому, то есть среднестатистическому, разумению, король, пусть он хоть трижды король, не может зваться Богом / Божем. Про Буса умалчиваю, всё равно о нём никто ничего не знает кроме «готских дев», но с них уже не спросишь. В крайнем случае согласен на досуге от нечего делать посудачить об этимологии Боза из восточнославянских «босой» или «буза». Между тем, написание Boz у Иордана может быть, среди многого прочего, латинской передачей оригинала /bots/, а ему хорошо соответствует готское bauþs /bauθs/ (вариант произношения /bo:θs/) со значением «злой» (для сравнения современное немецкое böse /bö:ze/ в том же значении).

◄ ● ►

В процессе дальнейшего погружения в Иордана мы наталкиваемся в «Гетике» на некоторые любопытные топонимы. Вот, например, фрагмент описания битвы остготов с гепидами: «Гепиды ринулись в битву, а против них, дабы не показать себя слабейшим, двинул и Острогота своё войско. Они сходятся у города Гальтис, около которого протекает река Ауха, и там бьются с большой доблестью с обеих сторон, потому что их бросило друг на друга подобие и в оружии, и в уменье сражаться». Напрасно вы будете искать город Гальтис и реку Ауху на картах и в римских анналах. Зато название города можно найти всё в том же словаре Кёблера: galþeis /galθi:s/ со значением «неплодородный», «бесполезный». (Тут самое время вспомнить, что Эрменрих Аммиана правит плодородной областью; поэтому мифический город с названием Гальтис столь же принципиально не может находиться в земле Эрменриха.)

Там же, в словаре Кёблера, несложно отыскать готское объяснение и для реки Аухи: готское hauha /hawha/ может иметь два значения: «верхняя» или «великая». Менее вероятна, но тоже возможна этимологизация названия реки через корень auh- со значением «шумливая» (у Кёблера auhjōn ― «шуметь», «издавать гул»). То есть, и здесь Иордан приводит не конкретные географические названия, а некие эпические штампы вроде «на речке Смородине у Калинова моста». И тут с‑к‑а‑з‑к‑и.

Раз уж мы затронули гепидов, то путно хочется сказать пару слов и о них. У греков и латинян они были «гéпедами» (Gepedes, Γήπαιδες), но во всех современных европейских языках почему-то превратились в гепидов. Если это было их самоназванием, а сомневаться в этом вроде бы нет причин, то и здесь логично было бы обратиться к словарю Кёблера. И он оправдывает наши надежды глаголом gapaidōn ― «одеваться», «надевать (верхнюю одежду)». Если плясать от этого корня, то гепиды или, в вероятном оригинале, гапеды [13] ― это «одетые», а может быть точнее «разодетые», поскольку речь идёт о верхней одежде, то есть «модники» в современных понятиях. Таким образом гепиды у Иордана оказываются не просто лентяями, а подчёркнуто сибаритами-щёголями.

Ещё один, последний, чтобы не утомлять читателя, пример некритичного отношения Коломийцева к сказкам Иордана: «К моменту, когда готы хватились строить свою державу, днепровские лесостепи были уже плотно освоены потомками дунайских беглецов. По своему обыкновению венеды вырубили здесь лески и рощи, превратив ранее заросшие края в сплошные пахотные наделы. Что, видимо, и привлекло сюда германцев. В какой-то степени наши предки, подготовив почву для земледелия, сами спровоцировали Германариха начать с ними войну». А я не верю! Как (запамятовал) то ли Станиславский, то ли Склифосовский. В распоряжении гóтов Эрманарика была вся лесостепь, немереные площади пахотных чернозёмов, а они вдруг позарились на свежие вырубки, которые и пахать-то толком нельзя. Другое дело, что готы были не такими уж аболиционистами, какими их хочет показать Коломийцев. Как и все германцы, рабов они себе с удовольствием заводили, а добывали их главным образом на войне. Оттого и непрерывно воевали. Так что, если готско-венедская война имела место, то, во-первых, отнюдь не из-за земли, а во-вторых, готского рабства «новые венеды» тоже не миновали. Хотя, конечно, рабство рабству рознь.

Кстати, в том, что, как утверждает Иордан, венедов покорил именно Эрманарик, лично я сильно сомневаюсь. Зря по этому вопросу Коломийцев не проконсультировался с Холмсом. Логика не подвела бы великого сыщика: если никакого Эрманарика скорее всего в природе не было, то не могло быть и его войны с венедами. Если же Эрманарик существовал, то он всё равно не покорял венедов, иначе непонятно, за что получил прозвище «пахаря венедов» его преемник Винитарий.

В общем, куда ни кинь, всюду клин. Так что я бы не советовал слишком доверять ни Иордану, ни его прилежному последователю Нестору. По-моему, не было никакой великой Готской империи четвёртого века, как не было никакой Киевской Руси века девятого [14]. Это не значит, что готский историк врёт напропалую. Но его слова «на понтийском побережье скифской земли; оно [племя гóтов] без страха держало огромные пространства земель и столько морских заливов, столько течений рек! Под его десницей нередко лежал (распростёртый) вандал, принуждаем был к дани маркоманн, обращены в рабство вожди квадов» всего лишь отражают объективный факт лидерства его племени среди восточных германцев и доминирование гóтов на значительной территории. Реально эти территории, «огромные пространства» Иордана, археологи достаточно чётко ограничили рамками черняховской культуры. Пространства действительно немалые, но никак не дающие основания говорить об «империи от Балтийского моря до Чёрного». И, что для нас особенно важно, более чем сомнительно вхождение в эту «империю» наших «новых венедов».

В заключение главы вновь призываю читателя не доверять слепо Иордану. Мне тоже верить не обязательно, я не папаша Мюллер, но хотя бы прислушайтесь к В. Гоффарту, считавшему «Гетику» «полностью мифической историей происхождения гóтов и других народов», и Ф. Курте, который решительно отказывал Иордану в знаниях реалий этнографии Скифии.

Впрочем, что возьмёшь с мелкого византийского чиновника, вроде бы выходца из аланской семьи, который честно пытался, отрабатывая заказ, сварганить славную историю остготским правителям, натужно составляя на кондовой латыни напыщенные корявые фразы об их якобы древности и величии и путая при этом гóтов и гетов?

Проблемки этногенеза

В целом славянский этногенез у Коломийцева сложился. Остались, на мой взгляд, шероховатости, мелкие проблемки. Некоторые прямо-таки подзуживают покопаться в них.

Самой масштабной из проблемок я бы назвал взаимосоотношение склавинов и антов, а в ещё большей степени отношение тех и других и к предшественникам, выделенным самим Коломийцевым исходным праславянским «племенам», и к пражско-корчакским наследникам. На эти проблемки у Холмса ушло немало унций табака. Но какие-то временами намечавшиеся в его расследованиях ниточки тут же рвались одна за другой. В итоге мы остались у разбитого корыта: «Корчакское сообщество показало себя непростым образованием, состоявшим, по всей вероятности, из осколков отдельных племён, причём сформировалось оно на базе прежнего населения Готского царства. В его сложении принимали участие готы, вандалы, гепиды, бастарны, даки, сарматы и множество иных народов, включая, конечно же, днепровских венедов. Однако, объявлять последних единственным истоком данного сообщества смешно и глупо… Не пришло ли время признать, что на территории праго-корчакского сообщества V–VI веков проживали весьма разные по обычаям и происхождению племена? Очевидно ведь, что не получается вывести этих людей напрямую из киевской зоны. Они не родные братья антам. И, уж тем более, не сыновья венедов». Всё, прервалась связь времён… Склавины никакого отношения не имеют к славянам. Анты ― не братья пражско-корчакским славянам. «Племена» дулебов, хорватов, северов и сербов вообще побоку. Какого лешего, спрашивается, травил лёгкие Шерлок Холмс? Из-за чего вообще весь сыр-бор?

Лично мне разобраться в этой мешанине племён и народов в целом так и не удалось. Но, тем не менее, есть желание поговорить об отдельных частностях.

◄ ● ►

Для начала немного поковыряемся в этимологии дулебов.

Коломийцев не ставит под сомнение предложенное О. Трубачёвым выведение этнонима «дулебы» (старославянское ду(д)лѣби, чешское doudlebi) из германского *daudlaiba /daudlajβa/ или /daudlεβa/ со значением «наследство умершего» несмотря на очевидную бессмыслицу такого сочетания в приложении к народу, пусть даже исходящую от известного лингвиста и академика. Между тем laiba в готском языке вовсе не означает «наследство». Значение второго компонента сложного слова *daud-laiba согласно словарю Кёблера ― «остаток», «пережиток», «сохранившаяся часть».

Неочевидна и трактовка Трубачёвым первого компонента *daud-. В готском языке действительно есть слово dauþs /dawθs/ ― «мёртвый», но в нём второй дентальный согласный звук ― глухой. Между тем Кёблер предлагает и корень daud- со звонким дентальным, точно таким же, как в *daud-laiba. Этот корень имеет несколько близких значений: «двигать», «приводить в движение», «продвигаться вперёд», «наступать», а также в возвратной форме «удаляться». Так что если речь всё-таки вести об остатке и продвижении, а не наследстве и покойниках, то дулебы ― это «остаток от ушедших», «отставшие от продвинувшихся вперёд». В такой этимологизации, по крайней мере на мой взгляд, появляется некий смысл. Дулебы действительно могли быть, например, волынским остатком народа, ушедшего на запад с аварами.

С другой стороны, если допускается возможность перехода германского глухого спиранта /θ/ в славянский звонкий плозив /d/, то я бы предложил рассмотреть для дулебов альтернативную этимологию þiud-laiba с первым готским элементом þiud /θiwd/ или /θjud/ ― «народ» [15]. В этой альтернативе абстрактно смысла ещё больше, так как получается прямо «остаток народа», но, увы, теряется имплицитная связь оставшейся части с уходом другой части ― уходом, который так хочется увязать с аварским циркумкарпатским походом.

Важно заметить, что все предложенные этимологизации племенного имени дулебов опираются на готский язык. Для Трубачёва это почему-то «свидетельствует о соседстве [дулебов] с древним западногерманским ареалом (в рамках вельбарской культуры)». Не думаю, что Холмс согласился бы с этим «свидетельством». Во-первых, в *daudlaiba нет ничего западногерманского [16]. Оба компонента слова исключительно восточногерманские. Во-вторых, вельбаркская культура почти не связана с «западногерманским ареалом». Вельбарк ― это восточные германцы. В-третьих, не очень-то верится, что народ может взять себе имя из чужого языка у «соседей по ареалу». Более вероятным представляется, что «остаток» народа-тьюда был по большей части германским (это не только не исключает, но и прямо предполагает преобладание лучше приспособленных к жизни в лесу праславян, а именно «новых венедов», среди «ушедших»), и только после всеобщей славянизации Волыни этноним местного населения перешёл на славян.

◄ ● ►

Широко известно и часто цитируется впечатление, оставшееся от склавинов и антов у Прокопия Кесарийского. Не прошёл мимо него и Коломийцев: «А также одинаково и остальное, можно сказать, всё у тех и других [антов и склавинов – В.Е.]... Есть у тех и других единый язык, совершенно варварский. Да и внешностью они друг от друга ничем не отличаются, ибо все они и высоки и сильны, телом же и волосами не слишком светлые и не рыжие, отнюдь не склоняются и к черноте, но все они чуть красноватые. Образ жизни их грубый и неприхотливый, как у массагетов, и, как и те, они постоянно покрыты грязью, ― впрочем, они менее всего коварны или злокозненны, но в простоте своей они сохраняют гуннский нрав. Да и имя встарь у склавинов и антов было одно». После ознакомления с таким развёрнутым портретом наших предков естественно возникает вопрос: если у склавинов и антов всё одинаково, включая даже язык, то как они различались между собой и как их различали соседи? Коломийцев, например, усомнился в одинаковости языка антов и склавинов: «Не забывайте, что с момента своего появления славяне уже дробились на два народа: антов и склавинов. И эти племена даже воевали меж собой. И вдруг ― единый язык, практически отсутствуют диалекты. Невероятно!» Но на самом деле ничего невероятного тут нет. Соседи склавинов и антов восточные германцы в усмерть передрались между собой все со всеми, разговаривая на одном и том же языке. Ассирия долго воевала с Вавилоном, а Спарта с Афинами, при этом там и там обе воюющие стороны могли от души поносить противника на родном языке в полной уверенности, что будут прекрасно поняты без перевода. А сколько история знает гражданских войн, когда в самом прямом смысле брат вставал на брата!

Безусловно анты и склавины могли говорить на одном и том же языке.

Точно по Прокопию. Кстати, его фраза «Есть у тех и других единый язык, совершенно варварский» мне попадалась и в чуть ином переводе: «У тех и других один и тот же язык, достаточно варварский» (глянуть бы в оригинал!). Так о каком же языке, то ли «совершенно», то ли «достаточно» варварском, идёт речь у секретаря Велизария?

Коломийцев решительно отверг напрашивающийся традиционный ответ. О праславянском языке, считает он, речь здесь идти не может, поскольку, по результатам расследования Холмса, склавины Прокопия и Иордана, они же творцы культуры ипотешти-кындешти, никакого отношения к славянам не имели. И этот, надо признать, прекрасно обоснованный Коломийцевым вывод трудно оспорить. Предполагать в качестве общего можно было бы какой-то фракийский, более конкретно дако-гетский, язык, на котором могли продолжать говорить остатки автохтонного населения Нижнего Подунавья и который каким-то чудом местами сохраняло население Северного Причерноморья ― дальние потомки чернолесцев, особенно в прикарпатском регионе. Однако вероятность этого представляется исчезающе малой. Скорее всего это была вульгарная латынь. В пользу такого выбора как раз говорят разночтения «совершенно» и «достаточно» двух упомянутых переводов. Если бы язык склавинов и антов был бы истинно варварским, то есть славянским или фракийским, вряд ли Прокопий стал бы оценивать степень его варварства. Для уважающего себя греко-римлянина варварские наречия не представляли никакого интереса и все были на одно лицо. Другое дело, если дело касалось латыни. Прокопий писал в основном по-гречески, но латинский язык знал и знал хорошо. Он имел моральное право оценивать качество латыни в устах варваров. То есть, на мой взгляд, анты и склавины у Прокопия говорили на вульгарной латыни в её восточной варваризованной версии, свойственной латинизированным дакам, из которой произошли современные восточно-романские языки: румынский, арумынский и прочие.

Но анты и склавины вполне могли говорить и на разных языках.

Прокопий не был ни этнографом, ни лингвистом. Нет никаких оснований считать, что он лично наведывался за Дунай, а тем более за Днестр. Похоже, все его данные о склавинах и антах базируются на личных наблюдениях за небольшими их отрядами, служившими в византийском войске. Касательно же языка, вряд ли Прокопий подсаживался вечерами к костерку варваров и вслушивался в их пьяные тары-бары. Все его контакты с антами и склавинами скорее всего ограничивались нуждами службы, то есть он имел дело только с командирами варварских отрядов, и служебным языком этих контактов мог быть либо среднегреческий, либо народная латынь. Но в любом из этих двух случаев речь, конечно, не о языке Аристофана или Плавта, а о варваризованных ― то ли «достаточно», то ли «совершенно» ― греческом или латыни. И в любом случае ― не о собственно языках склавинов и антов.

◄ ● ►

Неразличение склавинов и антов отразилось и в атрибуции археологической культуры ипотешти-кындешти. Википедия называет её творцами антов, Коломийцев доказывает и доказывает вполне аргументированно, что это были как раз склавины, те самые, которые не имели никакого отношения к славянам. Что до меня, то я целиком и полностью на его стороне вместе с румынскими археологами. С позиции Коломийцева противопоставление склавинов и антов находит ясное выражение по крайней мере в археологии: с одной стороны склавины и однозначно соотнесённая с ними культура ипотешти-кындешти, с другой ― анты и дружно отводимая им учёными пеньковская культура. Коломийцев проводит между ними чёткую границу по Пруту, ссылаясь при этом на Иордана. Но тут он откровенно нас обманывает.

Иордан располагал склавинов «от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра». Просто и неясно. В этой локализации очевидна только восточная граница распространения склавинов ― это Днестр. Мурсианского озера история с географией не знают, но город Мурса стоял у места впадения Дравы в Дунай. С Новиетуном тоже путаница. Новиодунов, то есть «Новгородов» по-кельтски в различных слегка варьирующихся написаниях, в Подунавье было как минимум два: более крупный и известный у впадения в Дунай Прута (сейчас это румынская Исакча) и поменьше в верховьях Савы, ныне канувший в лету на пограничье Словении и Хорватии.

Чтобы со всем этим разобраться, вновь придётся глянуть на карту из книги Коломийцева, на которой он наложенной штриховкой показал свой понимание области обитания склавинов.

Область, отводимая склавинам Коломийцевым (заштрихована)

Карта наглядно демонстрирует не только склавинские земли в понимании Коломийцева, но и явное его «передёргивание». Во-первых, из Иордана извлечены только город Новиетун и Мурсианское озеро, но почему-то напрочь забыт Днестр. Во-вторых, у Иордана Новиетун и Мурсианское озеро стоят рядом в качестве двух ориентиров одной и той же границы, а другой границей явно и не допуская иных толкований служит Днестр. Коломийцев, поскольку Днестр он проигнорировал, отрывает Новиетун от озера и Савы, уносит на шестьсот с лишним километров к востоку на Нижний Дунай и совмещает с Новиодуном-Исакчёй в качестве восточной границы. Результат этой манипуляции и отражён на карте. Вот только к локализации Иордана, несмотря на прямую ссылку, он уже не имеет никакого отношения. С Иорданом у Коломийцева не совпадают ни восточный, ни западный пределы обитания склавинов. Да оно и понятно: на самом деле Коломийцев штриховал не область обитания склавинов, а ареал культуры ипотешти-кындешти, тем самым ещё раз подчёркивая свой основополагающий тезис об идентичности понятий ипотештинцев и склавинов.

В числе известных идентификаций таинственного Мурсийского озера известно и не последнее место занимает Балатон. Тут снова полезно обратиться к карте, на сей раз взятой из Википедии карте Паннонии.

Карта Паннонии из Википедии

Действительно, на карте видно, что знаменитое озеро в форме голубой селезёнки лежит в Верхней Паннонии [17], самым южным и близким к метрополии городом которой является Мурса (Mursa) недалеко от места впадения Дравы в Дунай. Приятно, что на карте обозначен и Новиодун-на-Саве (Noviodunum). Так вот, идентификация Мурсийского озера как Балатона основывается на не лишённом резона предположении, что Иордан, которого никак нельзя зачислить в великие географы, перенёс название самого известного ему города на всю провинцию. Таким образом единственное расположенное в ней крупное озеро превратилось в Мурсийское. Если принять это предположение и эти исходные данные, то естественно было бы толковать Иордана таким образом, что склавины занимали широкую полосу по левобережью Дуная. Западная граница полосы обозначена двумя точками, южной и северной: соответственно Новиодуном-на-Саве и Балатоном (Новиетун и Мурсийское озеро у Иордана). Восточной границей полосы служит река Днестр.

А теперь давайте посмотрим на карту, скопированную мною из немецкоязычной Википедии (её приводит и Коломийцев, но в другом месте и ином контексте), на которой обозначена культура ипотешти-кындешти (Ipotesti-Candesti [18]).

Ареал культуры ипотешти-кындешти в немецкоязычной Википедии

За исключением верхнего аппендикса внутрь Карпатской котловины, в центр исторической Дакии, культура ипотешти-кындешти действительно протянулась полосой вдоль Дуная от Тисы до Днестра. Налицо и полоса, и восточная граница по Днестру, даже чуток восточнее. Почти по Иордану, но… западная граница на карте Википедии, где-то в районе Баната, практически совпадает со штриховкой Коломийцева. И, следовательно, обе они не совпадают с линией Новиодун-на-Саве ― Балатон [19]. Так что вопрос о склавинах в Паннонии остаётся нерешённым. А мы для себя сделаем ещё одну зарубочку по части доверия и критического отношения к заявлениям Иордана.

Что же до восточной границы, то понятно, зачем Коломийцев, явно жульничая, передвинул разграничительную линию между склавинами и антами с Днестра на Прут. Он очень хотел «помочь» антам. Очевидно, что варварам, сидящим за Днестром, было много труднее совершать разбойничьи набеги через Дунай, чем расположившимся непосредственно у дунайской дельты. Но, сдаётся мне, Коломийцев тут перестарался. Анты в его помощи не нуждались, так как никаких набегов из-за Днестра не совершали. По крайней мере самостоятельных. Коломийцев сам же настаивает, что византийские хроники всегда представляют участников ранних, в доаварскую пору, вылазок варваров на имперскую территорию как неразлучную троицу: гунны (или кутригуры), анты и склавины, ― с гуннами всегда на первых ролях. Из чего он делает разумный вывод: организаторами тех набегов были болгары-кутригуры, которые прихватывали с собой своих «подданных», среди которых большинство составляли как раз анты и склавины ― два народа, живущих непосредственно на пути кочевников из степей Северного Причерноморья в Византию. Вряд ли болгары интересовались удобством дороги для подневольных антов и спрашивали разрешение на проход через их земли у зависимых от них склавинов. По крайней мере до тех пор, пока в начале VII века последние не поменяли «подданство» на аварское.

◄ ● ►

По-моему, столь же неоправданно Коломийцев усложняет и запутывает отношения в треугольнике Византия ― склавины ― анты. Всё начинается с сомнительного тезиса: «Если придунайские разбойники [склавины] по причине природной склонности к грабежам навсегда остались врагами Империи, то анты, напротив, легко нашли с ней общий язык и вскоре стали её союзниками». Ну, что касается природной склонности к грабежам, то в этом анты, которые ни в чём не отличались от склавинов (вспомним сравнительную оценку Прокопия), своим собратьям тоже не уступали. Это не мешало собратьям при случае повоевать друг с другом (опять вспомним передравшихся между собой братьев-германцев). В жизни далеко не всегда друзья и враги выбираются по желанию, а друг сегодня может стать врагом завтра.

Далее Коломийцев развивает свой сомнительный тезис: «Сложилась на первый взгляд парадоксальная ситуация: жившие в непосредственной близости к византийским пределам склавины были непримиримыми противниками ромейского царства, а отдалённые, загнанные в днестро-днепровскую Лесостепь анты, напротив, числились в друзьях». И вновь непонятно, что здесь парадоксального. Точно такая же ситуация и в то же самое время имела место между двумя ветвями болгар ― кутригурами, обитавшими между Днестром и Днепром, и утигурами, кочевавшими в донских степях. Более близкие к Византии кутригуры периодически грабили имперские земли, а более далёкие утигуры, ставшие союзниками Византии (то есть ею подкупленные), в то же время разоряли кочевья кутригуров и в конце концов выгнали их на земли империи [20].

Окончательно всё запутывается, когда в треугольник Византия ― склавины ― анты встраивается четвёртый угол ― Аварский каганат: «Если допустить, что оба византийских историка [имеются в виду Менандр Протектор и Иоанн Эфесский – В.Е.] рассказывают об одних и тех же событиях, то мозаика складывается следующая: византийцы, обеспокоенные натиском придунайских разбойников, призвали себе на помощь старых друзей ― антские племена. Очевидно, что те к этому времени фактически уже не подчинялись аварам [подчёркнуто мною – В.Е.]. Либо у степняков, обосновавшихся внутри Карпатской котловины, руки не доходили до днепровских пахарей, либо кратковременное наступление тюркской армии в степях Северного Причерноморья освободило антские племена от аварского ига». Вот так Коломийцев ещё сильнее запутывает клубок, вновь противореча самому себе. Ранее он уверял нас (и вполне обоснованно!), что Аварский каганат на рубеже VI–VII веков сравнялся по силе с Византийской империей, а вскоре и превзошёл её, а тут пытается морочить нам голову, что антские племена фактически не подчинялись аварам. Те самые антские племена, которые аварами ещё сорок лет тому назад, по словам Менандра, «приведены были в бедственное положение и утратили свои надежды»! Те самые анты, власть авар над которыми минимум до конца VII века сам Коломийцев доказывает (и вновь не менее убедительно) принадлежностью аварам знаменитых «древностей антов».

А ведь на самом-то деле всё здесь гораздо прозаичнее. Анты, с одной стороны, безусловно оставались подданными каганата и рабами во многих поколениях, а с другой ― не переставали быть маргиналами и разбойниками. Поэтому, когда византийская армия в 602 году пошерстила склавинов и загнала их в лесные дебри да болота, анты просто не могли удержаться, не воспользоваться столь благоприятным случаем, не пограбить, пользуясь выражением А. Пушкина, «соседей-врагов». Да и кто бы удержался! И не думаю, что для этого им был нужен какой-то формальный союз с Византией или хотя бы имперское «добро». Просто вороньё слетелось на остатки львиной трапезы. Каган, однако, самовольства антов и свары между своими подданными не потерпел. Анты были тут же за самодеятельность примерно наказаны, а надзор за шалунами усилен постоянным присутствием среди них авар-надсмотрщиков, благодаря чему, надо полагать, и появились те самые «древности антов». После этого баловники уже никого не беспокоили и перестали попадать в византийские хроники. Только и всего.

◄ ● ►

Однако происхождение баловников-антов для меня так и осталось загадкой. Источники IV–V веков антов не знают. Россказням Иордана о войнах гóтов с антами доверия никакого. На исторической сцене, конкретнее на византийских землях, анты впервые появляются в 518 году. Где, как и когда они возникли как этнос неизвестно. На самом деле неочевидно даже то, что они имели какое-либо отношение к славянам и славянскому этногенезу.

Прокопий размещает антов на северном берегу Дуная, то есть вперемешку со склавинами. Иордан отпихивает их за Днестр до самого Днепра. Археологи, соотнеся антов с пеньковской культурой, расселяют их дальше на восток на днепровское левобережье. Пеньковская культура считается наследницей двух предшественниц: черняховской и киевской. Если вновь забыть о фантазиях Иордана, то с точки зрения антропологов в ареале черняховской культуры преобладало автохтонное население, а именно гето-даки и сарматы. Германцы тоже водились, но никогда не составляли большинства населения. Впрочем, тут надо иметь в виду, что праславяне и частично германцы кремировали останки покойников, поэтому действительное соотношение этнических компонентов в среде пеньковцев установить невозможно. К тому же в разных регионах пеньковской культуры оно наверняка было разным.

Происхождению названия антов Википедия даёт на выбор три объяснения.

· Славянская версия. Анты отождествляются с венедами и вместе с теми выводятся из индоевропейского *ven- ― «мокрый», «влажный».

· Тюркская версия. Якобы существует тюркское слово «ант», которое означает «клятва», в монгольском имело форму anda — «побратим».

· Иранская версия. Слово «анты» созвучно с древнеиранскими словами antas ― «конец», «край», antyas ― «что находится на краю» и осетинским attiiya ― «задний», «сзади». Исходя из этого, значение этнонима можно перевести как «живущий на окраине, пограничный житель».

Отождествление антов с венедами вполне в духе Иордана. Вот только с чего бы они вдруг намокли? А главное, звукосочетание «а‑н‑т» совершенно неславянское. Оно вполне могло бы быть балтским, но славяне его обязательно исковеркали бы до неузнаваемости. Впрочем, без всяких «бы»: реальное балтское слово antis славяне, сохранив его значение, по своим фонетическим правилам закономерно превратили в «утку» («утю») ― в два этапа с промежуточным носовым «о»: /ant/ → /õt/ → /ut/.

В тюркских языках действительно есть слово ант в значении «клятва», «обет». Тюркское название антам могли дать гунны или болгары, так что привлечение тюркских языков к этимологизации названия антов не лишено смысла. Но есть ли смысл в самом значении тюркского слова применительно к антам? Хозяева, будь то гунны или болгары, вряд ли назвали своих рабов побратимами. Клясться и приносить обеты рабам тоже как-то не с руки ― варягами анты никак не смотрятся [21].

В иранской версии, положим, attiiya не очень то созвучно «антам», но к необычайной лёгкости мысли у Википедии мы уже попривыкли. Сама же по себе иранская этимология не лучше и не хуже других. Кто-то ведь должен быть крайним! Тем более что точно такое же объяснение можно получить и из готского, в котором корень anþ‑ /anθ/ среди прочих смыслов имел те же самые «конец», «край», а также сверх этого ― «передовой отряд», «авангард». Последнее значение выглядит актуально в свете информации Фредегара, приводимой Коломийцевым: «Когда бы гунны не выступали против других народов, они стояли у лагеря в строю, готовые к бою, пока сражались виниды. Если виниды побеждали, то гунны бросались вперед за добычей, но если виниды терпели поражение, то гунны поворачивали их и вновь заставляли вступать в битву». Это свидетельство относится к дунайскому периоду, но вряд ли тактика авар изменилась, а их отношение к антам отличалась от отношения к «винидам». Вот только зачем гуннам, болгарам, либо аварам использовать иранское или готское слово?

Когда засуха II века выгнала из степей Причерноморья сарматов и положила конец царству, созданному в Нижнем Поднепровье Фарзоем и Инесмеем, разноплемённые обитатели тамошних невольничьих центров должны были оказаться на свободе. Под власть гóтов они если и попали, то далеко не сразу. Или не попадали вовсе, если Иордан выдумал бедолагу Боза и массовое распятие его приближённых. Как бы то ни было, после ухода сарматов бывшие рабы какое-то время оставались предоставленными сами себе. Здесь у них появилась наконец возможность сплотиться в новый народ, создать своё сообщество, свою культуру. И такое сообщество возникло, чему свидетельством общее имя «анты», хотя тайну его происхождения нам так и не удалось разгадать. Возникла и своя культура, по крайней мере археологическая ― пеньковская. Возник ли свой язык? Вот этого мы не знаем и не узнаем никогда.

Так что нам остаётся только поверить Коломийцеву, что какие-то анты называли себя северами, а какие-то сербами; и что те и другие были переселены аварами сначала на Среднюю Эльбу, затем на Средний Дунай и, наконец, на Балканы. А если мы ещё поверим и «Повести временных лет», то можем предполагать, что северы несмотря на происки авар сумели уберечься в Подесенье до времён Киевской Руси.

◄ ● ►

В заключение перетряхивания проблемок этногенеза хотелось бы привлечь внимание читателей к любопытному моменту. По среде обитания анты-пеньковцы выходят «полевиками», в смысле жителями лесостепи; деснинцы-колочинцы ― «лесовиками», обитателями чащоб Десны и Верхнего Днепра; а склавины оказались «болотниками», аборигенами топей и трясин карпатского Подунавья. Ну, чем вам не поляне, древляне да дреговичи «Повести временных лет»?! По-моему, тут есть над чем задуматься Холмсу.

Проблема глоттогенеза

Если безусловное первенство по «шоковости» впечатления в тетралогии Коломийцева можно смело отдать выводу о происхождении праславян из рабов полиэтнических невольничьих производственных центров кочевников, то второе место вряд ли кто оспорит у тезиса о том, что склавины греко-римских хроник не имеют никакого отношения к славянам.

Расследования Холмса-Коломийцева выявили в гуннскую эпоху ― конце V и первой половине VI века ― четыре горшечные бесфибульные археологические культуры, которые могли бы претендовать на право называться праславянскими:

· колочинская в бассейне Десны;

· пеньковская в лесостепи между Днепром и Днестром;

· корчакская между верховьями Припяти и Верхним Днестром;

· ипотешти-кындештская на левобережье Нижнего Дуная.

Все они образовались как остатки невольничьих производственных центров кочевников, сначала сарматов, а затем гуннов и авар. Три первые явно наследовали киевской археологической культуре, и потому их славянство считается само собой разумеющимся. В отличие от них у последней не просматривалась связь ни с киевской культурой, ни с «новыми венедами», из-за чего, констатирует Коломийцев, она откровенно игнорировались отечественной археологией: «Российских историков решительно не удовлетворило то, что они здесь увидели, а именно смешанный характер ипотештинской культуры, формирование её из множества разнородных элементов, большая часть которых, несомненно, имела местное происхождение. Иначе говоря, это были никакие не пришельцы откуда-то издалека, а остатки тех племён, что жили здесь ещё до появления гуннов, которые с приходом кочевников основательно перемешались как меж собой, так и с толпами бывших римских подданных, угнанных за Истр свирепыми степняками».

Полностью соглашаясь с Коломийцевым, я бы особо обратил внимание на не просто смешанный характер населения культуры ипотешти-кындешти, это было характерно для всех производственных центров кочевников, а на «толпы бывших римских подданных, угнанных за Истр свирепыми степняками». И ещё бы припомнил «мириады римских подданных, бывших в неволе у склавинов». Эти толпы и мириады римских граждан, а также пусть разнохарактерная, но постоянная связь автохтонного населения Подунавья с империей (тут и родственные контакты, и торговля, и грабительские набеги) должны были консервировать в качестве общего внутреннего языка этой разношёрстной и изначально разноязыкой общности вульгарную латынь. Без численного преобладания «новых венедов» в среде ипотештенцев их язык не был в состоянии конкурировать с латынью, а без праславянского языка сами ипотештенцы, по нашей изначальной договорённости, автоматически выпадают из круга предков славян.

Показательно, что это выпадение продолжается до сих пор с потомками склавинов. Едва ли не в самом центре сплошного, на пол-Европы, славянского массива выделяются два инородных языковых пятна: венгерский и румынский. С первым вопросов нет: мадьяры пришли в Центральную Европу в конце IX века и принесли с собой свой угорский язык. Гораздо страннее другое: каким образом в сплошное славянское море затесался островком язык румынский?

Сами румыны, не будучи в этом оригинальны, не прочь загнать свои корни как можно глубже в прошлое. Поэтому с удовольствием представляют себя потомками древних даков. С другой стороны, всегда готовы подчеркнуть, что они истинные римляне ― прямые наследники культуры и языка Древнего Рима. Насчёт культуры не уверен, а румынский язык по установившейся в лингвистике классификации действительно относится к романским, то есть производным от латыни. Пережитки дакийского языка в нём едва-едва ощущаются, зато более чем ощутим славянский суперстрат ― до трети словарного фонда. Но основа всё-таки латинская.

Холмс с Коломийцевым как-то не обратили на это внимания, а ведь эта румынская интрузия в славянский языковой массив ― живое и очевидное свидетельство латиноязычия древних склавинов, сохранивших и пронёсших сквозь века до наших дней народную латынь и передавших её своим потомкам-румынам в качестве основы их современного языка. Не случайно исторические территории Румынии ― Банат, Олтения, Валахия и Трансильвания, ― это одновременно и ареал культуры ипотешти-кындешти. В который, кстати, входит и Молдова, поэтому не удивительно, что молдавский язык представляет собой диалект румынского, хотя данный факт не общепризнан, особенно в России, но исключительно по политическим мотивам.

Вот такой парадокс. Склавины вероятно разговаривали на вульгарной латыни, то есть не были праславянами. Зато о языках тех, кого мы уверенно считаем праславянами, ― создателей корчакской, колочинской и пеньковской культур ― мы не имеем ни малейшего понятия.

Предположительные самоназвания корчаковцев, колочинцев и пеньковцев нам, как на блюдечке, выложил Коломийцев с помощью Шерлока Холмса. Это всё те же дулебы, хорваты, северы и сербы (вероятно точнее сорбы). Зато у нас нет даже догадок, как называли себя обитатели дунайского левобережья. Коломийцев полагает, что у них ― этого сбитого и брошенного гуннами этнического коктейля ― вообще не было общего самоназвания, а «склавины» (σκλαβηνοι) ― это экзоним, изобретённый византийскими греками на основе слова σκλαβος ― «раб». Ну что ж, в конце концов склавины в самом деле были рабами и гуннов, и авар.

◄ ● ►

В соответствии с нашей договорённостью основным критерием принадлежности древних насельников Европы к праславянам должна служить хоть какая-то славянскость их языка. С этой точки зрения невозможно пройти мимо уже мельком упоминавшихся выше уникальных свидетельств Приска Панийского, участника византийского посольства к Аттиле, и всё того же Иордана. Не прошёл мимо и Коломийцев: «Когда Приск со спутниками ещё только добирались до гуннской столицы, местные жители угостили их питьём, сваренным по варварским обычаям. Причём хмель, заменявший вино, звался “медос”, а некое варево из ячменя ― “камос”. Если отбросить греческие окончания слов, получается, что это были мёд и квас ― традиционные славянские напитки с их родными именами». Я далеко не первый раз слышу, что если от слов «медос» и «камос» отбросить греческие окончания слов, то есть в нашем случае окончание «‑ос», то получатся мёд и квас. Наверно я непроходимо туп, но у меня почему-то не выходит!

Для мёда, точнее не мёда, а старославянского медъ «родное имя» действительно получится с отбрасыванием окончания «-ос». Правда, в тексте Приска такого окончания вроде бы и нет, там не μεδος, а μεδον, что может быть либо винительным падежом от слова мужского рода μεδος, либо именительным падежом слова среднего рода μεδον (ох, опять полезно было бы заглянуть в оригинал). На самом деле точное значение рода и окончания нам не так уж и важны. Важнее сам корень слова, отражающий звучание «варварского оригинала», ― действительно /med/.

Но если те же рассуждения приложить к слову «камос», точнее καμον, то никакого «родного имени» кваса в наших ушах не прозвучит. Лишённая окончания основа «кам» лишается и малейшего сходства с квасом. Даже если последний наши предки умудрялись варить из ячменя. Конечно, можно пытаться спасти положение тем, что фрагменты дневников Приска дошли до нашего времени в пересказе других авторов, которые где-то что-то могли малость переврать. Но откуда уверенность, что исковеркался именно «камос», да ещё вкупе с ячменём, а не «медос»?

Кстати о ячмене. По контексту у Приска в обоих случаях речь идёт вроде бы об алкогольных напитках, из коих «медос» предлагался важным гостям, а «камос» доставался простому люду. Не разумнее ли тогда предположить в «камосе» некое местное пиво? Этот напиток вроде бы был известен германцам ещё во времена Цезаря. А разного рода германцев, в первую очередь гóтов, в Карпатском регионе и до гуннов, и после них ошивалось немало. Поэтому на всякий случай, просто для справки: по-готски мёд как напиток ― midus, а haimeis /haimi:s/ (или /hɛmi:s/) означает «домашний», «местный», «туземный» (сравните с немецким Heim и английским home).

Ну и наконец ещё одна глосса Приска из времён Аттилы, донесённая до нас Иорданом и не забытая Коломийцевым: «К тому же и готский историк Иордан, описывая похороны Аттилы, самого знаменитого предводителя кочевой империи, утверждал, что гунны называют пиршество на погребальном холме “стравой”. Удивительно, но это тоже, безусловно, славянский термин».

Действительно, в славянских языках есть такое слово. По Далю, страва ― «пища, еда, кушанье, яство, блюдо, особенно жидкое, похлёбка, варево». Фасмер трактует страву чуть более широко: вообще всякая «пища, кушанье». В общем, там еда и тут пища. Хотя с разгульным пиршеством, а Иордан переводом «стравы» на латынь настаивает именно на таком её значении, жидкая похлёбка не очень вяжется. Тем более у кочевников, всегда в таких случаях предпочитавших жареную баранину. Впрочем, котлы у гуннов были, не зря же они возили с собой такую тяжесть ― что-то в них должно было вариться.

Славянскому происхождению «стравы» есть и германская альтернатива. Немецкие филологи давно предположили в ней готский корень straua- в значении накрытого стола (от глагола straujan ― «стелить», «расстилать»). Сторонники славянской этимологизации «стравы» выдвигают немцам свои возражения. Первое: Иордан не мог принять слово за гуннское, если бы оно было готским; второе: что его, то есть слова, готское происхождение исключается пояснением данного термина в тексте Иорданом. Но оба эти возражения безусловно нерелевантны. Во-первых, знание Иорданом готского языка ― далеко не факт, надёжных подтверждений ему нет. Постоянное попадание историка впросак с готской историей и филологией скорее говорит против этого. Во-вторых, слово «страва» за гуннское принял вовсе не Иордан, а Приск. Иордан лишь донёс до нас записки и соображения своего предшественника, который сам готского языка не знал и писал для византийцев, которые его тоже не знали. Поэтому Приск естественным образом посчитал необходимым пояснить значение гуннского слова, как пояснял «медос» и «камос». Вот если бы пояснение к термину strava внёс уже от себя Иордан для столь же не понимающих по-готски италийцев, тогда он действительно должен был бы знать язык своих предположительных готских предков [22]. Но его уже не спросишь.

Окончательно запутывает вопрос со «стравой» мой любимый Кёблер. В его словаре слово strava даётся как предположительно готское, но в совершенно неожиданном значении «костёр для тризны», «сожжение (заживо)». Однако надо признать, что текст Иордана, судя по имеющимся в Интернете переводам (как вновь не хватает оригинала!), не даёт оснований для такой интерпретации стравы. Но это точно не пища, не кушанье. Смысл текста Иордана по найденному переводу я понимаю так, что «страва» была отпразднована гуннами на могиле Аттилы с превеликим кутежом («When the Huns had mourned him [Attila] with such lamentations, a strava, as they call it, was celebrated over his tomb with great revelling»). В этом моём понимании, пищу и кушанье нельзя праздновать, а кутёж у Иордана идёт отдельным пунктом.

В итоге абсолютно достоверной этимологизации для «стравы» и «камоса» нет. С другой стороны, Коломийцев верно замечает, что слова, родственные славянскому медъ, особенно в значении хмельного напитка, были практически во всех европейских языках. Так что я бы предложил нейтральный компромисс ― считать слова «медос», «камос» и «страва» принадлежавшими языку автохтонного населения Паннонии в V веке, языку безусловно индоевропейскому (чего стоит одно только нагромождение согласных в начале «стравы»), а потому иллирийским или фракийским. На выбор. Благо об обоих нам почти ничего не известно. Мы же ограничимся предварительным заключением, что интересующие нас праславяне тут видимо ни при чём.

v v v

Буквально лишают сна славистов и отечественных историков имена деятелей якобы славянского мира, донесённые нам греческими и латинскими хрониками. Вот выуженная в книгах Коломийцева из следственных отчётов Холмса подборка по алфавиту достоверно известных антских имён: Ардагаст, Боз, Дабрагаст, Дабрагез, Идариз, Келагаст, Лаврит, Мезамир, Мусок, Пейрогаст, Хильбудий.

Сам Коломийцев большинство из этих имён выводит из готского языка. В частности, одинаковые вторые компоненты «‑гаст» в именах Дабрагаста, Келагаста и Пейрогаста у него объясняются готским gasts ― «пришелец», «чужестранец», «гость». Для имени странновато, но для клички чужеземцу вполне сойдёт. Беда однако в том, что ни один из первых компонентов трёх названных имён, если верить словарю Кёблера, из готского не этимологизируется. Ни один! Правда, Коломийцев считает иначе: «Даже корень “дабра”, который историки надеялись вывести из слова “добро”, как разъяснили лингвисты, происходит, скорее, от готского dapra, что значит “крепкий”». Не знаю, что это были за лингвисты и откуда они взяли своё dapra, но у Кёблера его нет [23]. Там можно найти нечто похожее: abrs ― «сильный», «резкий», но что делать с начальной «d»? В то же время этот компонент встречается ещё и в Дабрагезе, то есть он в антских именах явно неслучаен.

Как готское подаётся Коломийцевым и имя Хильбудия с расшифровкой «хозяин битвы». Но и тут проглядывает натяжка. Оба предлагаемых компонента, hildi ― «битва», от которой почему-то отвалился второй слог, и не шибко похожий на «будия» готский baudes ― «хозяин», весьма сомнительны и по смыслу, и по достоверности (в словаре Кёблера оба слова даются с тремя звёздочками, то есть они реконструированы и предположительны, так как сами по себе в известных документах не встречались).

Раз уж зашла речь о Хильбудии, то невозможно не отвлечься на столь колоритную фигуру. Не буду пересказывать всю историю этого персонажа, точнее двух персонажей-тёзок, у Прокопия Кесарйского. Она длинна и запутанна. Хочу привлечь внимание читателей только к одному моменту. Молодой ант по имени Хильбудий попадает в рабство к склавинам, потом возвращается на родину и в конце концов выдаёт себя грекам за своего тёзку ― считающегося недавно погибшим, но якобы чудом выжившего византийского военачальника, командовавшего каким-то гарнизоном лимеса. Следовательно, наш ант Хильбудий худо-бедно знал либо греческий, либо латинский язык по крайней мере не хуже, чем провинциальные византийские полководцы. Где он мог его выучить с учётом своей биографии? В плен попал молодым, не успев повидать свет. В рабстве был не у византийцев, а у склавинов. Значит, язык он либо знал с детства, либо выучил в неволе. Пожалуй, история Хильбудия даёт нам ещё одно косвенное подтверждение того, что как минимум склавины говорили на народной латыни. А может быть и анты тоже.

Однако вернёмся к списку антских имён. Смешно, но два имени в нём ― Идариз и Мусок, которые у Коломийцева объясняются как тюркские, как раз имеют хорошие готские этимологии! Идариз у него связан с татарским идарэ ― «власть» (на самом деле «правление»), что вероятно возможно, но допустима и готская трактовка имени heit‑harjis /hi:taris/ ― «горячий воин». Мусок оказался кошкой и не без оснований: у узбеков кошка ― мушук, у казахов ― мысық. Но тут с Коломийцевым вполне можно поиграть в «кошки-мышки», поскольку в готском mus ― как раз «мышь».

Наиболее интересно в списке имя Мезамира, которое Коломийцев вопреки всеобщей убеждённости, не желает признать славянским, ссылаясь на имена многих предводителей гóтов, которые тоже кончались на «мир». Впрочем, на самом деле непонятно, на «мир» или на «мер», так как в греческом написании компонента ‑μηρ‑ буква η изначально передавала долгое /e:/, а в византийскую эпоху стала читаться как /i/. Соответственно на византийском среднегреческом ‑μηρ‑ мог передавать и традиционно долгое /e:/ в готском mēr со значением «известный», «знаменитый», и краткое /i/ в славянском миръ. Наверное, решающим будет первый компонент «Меза‑», который, если не прибегать к сомнительным натяжкам, не имеет славянского смысла, но хорошо этимологизируется из готского maiza ― «больший», «наибольший».

Вообще феномен необычайно широкого распространения в гуннскую эпоху готских имён ещё ждёт своего объяснения. Помимо собственно германоязычной среды, мы их встречаем не только среди потенциальных славян, но и у самих гуннов. Даже имя (прозвище?) самого Аттилы (Att‑il‑a) надёжно этимологизируется только из готского языка и означает нечто вроде «отче», «папаша»:

· att ― «отец»;

· il ― уменьшительный суффикс;

· a ― окончание существительного мужского рода в именительном падеже единственного числа.

◄ ● ►

В итоге у нас так и осталась без решения самая большая загадка славянского этногенеза ― общеславянский язык, неожиданно и необъяснимо возникший, широчайше и столь же необъяснимо распространившийся на громадных площадях, архаичный и опять же необъяснимо молодой в поразительной своей одинаковости во всём ареале.

Поскольку Шерлок Холмс нам уже не помощник, придётся пораскинуть мозгами самим. А чего мы теряем? Даже цепей в отличие от наших далёких предков у нас нет.

Согласно «Хронике Фредегара», в 622 году в Аварском каганате вспыхнуло какое-то восстание, в результате которого образовалось загадочная держава Само ― первое славянское государство, если верить энциклопедиям. Не логично ли предположить, что это восстание подняли славяне и, победив, создали своё государство. Этому предположению казалось бы противоречит то, что верховным правителем новоявленной державы оказался франкский купец Само, чьим именем традиционно называют всю славянскую державу. Но мы уже привыкли, что все предводители ранних славян не были славянами в нашем нынешнем понимании и носили чуждые славянскому уху, чаще всего германские, имена [24]. Главное, государство-то славянское! И потому безусловно достойное нашего внимания.

Знакомство с ним начнём с Википедии: «Государство Само — раннесредневековое (VII век) славянское государственное образование (союз племён, конфедерация), упомянутое в письменных источниках. Существовало на территории современных Чехии и Нижней Австрии (а также части Силезии, Словакии и Словении), объединив предков современных чехов, словаков, лужицких сербов и словенцев. Точных данных о границах государства не сохранилось, предположительно являлось предшественником Карантании или Великоморавской державы. Основным источником по истории государства Само является Хроника Фредегара. Все остальные источники созданы позже». И далее: «После смерти Само в 658 году государство, созданное им, распалось под напором авар». Опустим измышления авторов статьи о «союзе племён» и «конфедерации». Это чистой воды блеф. С таким же успехом можно назвать Само федерацией или империей. Границы неизвестны, но есть точный перечень всех дружно объединённых территорий и предков. Государство распалось, но никаких останков, осколков не осталось.

Правда, та же Википедия вслед за отечественными историками пытается нам втюхать в качестве такого осколка Карантанию на том основании, что ещё в 595 году у Павла Диакона в «Истории лангобардов» упоминается на территории будущей Карантании в верхнем течении Савы и Дравы некая provincia Sclaborum. Но, во-первых, эта провинция образовалась не после «распада» государства Само, а задолго до его возникновения. Во-вторых, та же самая история: речь-то у Диакона не о славянах, а о склавинах. Так что упоминание Диакона следует отнести не к истории государства Само, а присовокупить к присно памятному свидетельству Иордана о западной границе расселения склавинов. Из-за Диакона, несмотря на моё неодолимое недоверие к Иордану, в данном случае, видать, придётся последнему поверить. Ведь локализация склавинов Иорданом на западе до линии Новиодун-на-Саве ― Балатон для середины VI века фактически подтверждается Диаконом размещением тех же склавинов в тех же краях, а именно верховьях Савы и Дравы, в конце того же столетия. (Если, конечно, склавины не появились там насильно переселёнными пленниками лишь после византийско-аварского похода 579 года в Валахию, который Иордан мог наблюдать только с того света.)

Итак, Карантанию вычёркиваем. Тогда государство Само существовало, государство распалось, да так, что ничегошеньки от него не осталось. Никаких следов. Ещё загадка для Холмса… Пардон, опять забыл, что великого сыщика уже с нами нет и что я обязался утрудить свои собственные «серые клеточки», как приговаривал другой, тоже великий, сыщик Геркулес (по-французски Эркюль) Пуаро. Впрочем, кажется, сильно напрягать моё думающее вещество большой нужды нет. Ответ-то лежит на поверхности. Им нам буквально тычет в глаза своей хроникой всё тот Фредегар. Если Коломийцев увязал первый этап праславянской истории с бастарнами, то франкский анналист настойчиво предлагает нам связать начальный этап славянской истории с… бастардами!

Вот что поведал нам Фредегар: «Каждый год гунны [гуннами Фредегар называет авар  – В.Е.] зимуют со склавами, спят с их женами и дочерьми, и вдобавок склавы платят дань и терпят много других тягот. Сыновья, рожденные от гуннов склавскими женами и дочерьми, однажды нашли это постыдное унижение нестерпимым, и поэтому, как я сказал, они отказались подчиняться своим господам и подняли восстание. Когда они выступили против гуннов, Само, о котором я говорил, пошел с ними, и его храбрость вызвала их восхищение: удивительно много гуннов пало от меча винидов. Признав его заслуги, виниды сделали Само своим царём, и он правил ими 35 лет. Несколько раз они, под его руководством, воевали с гуннами, и его благоразумие и храбрость всегда доставляли винидам победу. У Само было 12 винидских жен, которые родили ему 22 сына и 15 дочерей». Анналист недвусмысленно постулирует, во-первых, наличие потомства от авар и славянских женщин (Фредегар именует славян то склавами, то винидами); во-вторых, восстание этих аваро-славянских бастардов против своих отцов; в-третьих, многочисленные победы восставших над бывшими хозяевами. Осталось сделать только один последний шажочек, так и не сделанный Фредегаром, которого занимали больше франки, чем авары. Осталось предположить, что бастарды сумели одержать окончательную победу и захватить власть в каганате.

Коломийцев отрицает возможность массового сожительства авар со славянками, мотивируя это тем, что образ жизни кочевников и земледельцев принципиально несовместим. Дескать, летом кочевники откочёвывают по степи (в данном случае пуште Потиссья) к северу, либо поднимаются на более влажные альпийские луга, а зимой уходят к югу в тёплые края и, тем самым, с сидящими по лесам славянами вообще не пересекаются. Да, абстрактно это так. Но авары как «титульная нация» каганата вовсе не были обязаны трудиться сами. Аварские стада пасли и гоняли туда-сюда рабы-кочевники верхнего уровня ― болгары и иже с ними. Сами же хозяева могли и посибаритствовать. Но, сибаритствуя, им приходилось как-то убивать время. Например, как утверждает «Повесть временных лет», кататься на славянках, запрягая их в повозку вместо лошадей. Но наверняка они могли с тем же самым контингентом найти развлечения поинтересней.

Рассуждая о половой жизни авар, стóит учесть, что в свой феноменальный марш-бросок вокруг Карпат, сопряжённый с неимоверными тяготами для степняков, аварские пионеры скорее всего ушли без жён и детей, но со славянскими слугами и, вероятно, служанками. Это важно. Выше мы говорили о том, что в походе через лесные чащи аварам были нужны не столько рабы, за которыми в лесу уследить невозможно, сколько преданные слуги. Так вот, дети рабынь от хозяина всегда и везде оставались бесправными рабами, но дети от служанок господином зачастую признавались хотя бы в статусе незаконнорождённости и при определённых обстоятельствах могли претендовать на наследство отцов. Надо было только дождаться таких обстоятельств, либо самим создать их. Например, истребив всех законных наследников.

Также в обсуждаемом контексте неплохо бы вспомнить, что на Верхней и Средней Эльбе, куда на финише циркумкарпатского марафона добрались пионеры-авары, и морозы бывают неслабые, и снегá по пояс. Холод, как и голод, не тётка. Он теплолюбивого степняка из его холодной кибитки и в тесную славянскую нору с её дымной, но горячей печкой загонит, и под жаркий бок славянки подлезть заставит. Как тут не расплодиться бастардам?

Итак, предположим, и это предложение совсем не беспочвенно, что расплодившиеся бастарды всё-таки захватили власть в Аварском каганате. Тогда новыми хозяевами огромной империи стала новая двуязычная социальная прослойка. Да не просто двуязычная. Несомненно, до «призывного возраста», когда приходила пора вставать под аварские знамёна, бастарды росли при матерях, славянский язык был для них не вторым, а родным и первым. С приходом аваро-славянских бастардов к власти славянский язык стал в каганате языком титульной нации, то есть государственным.

Quod erat demonstrandum [25].

Остальное, я думаю, пояснять нужды нет. Можно лишь кое-что уточнить. В частности, слова Коломийцева: «Только единое государство, только железная власть и общий порядок могут принудить народы хоть какое-то время говорить на одном языке». Так вот вам оно ― единое государство, железная власть и общий порядок! Хотя на самом деле государственный язык не надо насаждать «железной властью». В силу престижности, универсальности и гарантии более высокого качества жизни им добровольно начинают пользоваться все народы и племена государств и империй. Например, в СССР, который просуществовал всего-то семь десятков лет, все национальные окраины худо-бедно заговорили по-русски, хотя местные языки не только не подавлялись, но наоборот, искусственно поддерживались. А в США уже второе поколение иммигрантов начисто забывает язык родителей, даже если никто их не принуждает учить английский.

◄ ● ►

Таким образом праславянский язык получил не просто статус лингва франка Аварского каганата, он фактически стал там государственным языком. С аварами, точнее аваро-славянскими бастардами, он в VII–VIII веках покорил огромные пространства Европы. Современный ареал славянских языков ― это фактически территория Аварского каганата во времена его наивысшего расцвета. Тут нам вновь придётся позаимствовать карту из книги Коломийцева «В когтях грифона».

Аварский каганат в середине VII века

На этой карте белорусский историк В. Носевич наиболее адекватно по сравнению с интерпретациями других несреднестатистических историков изобразил границу Аварского каганата на пике его могущества ― толстая сизая линия. Но на самом деле, как убедил меня Коломийцев, даже Носевич сильно недооценил размах империи авар. К территории каганата, по его мнению, следовало бы добавить:

· всю область пражской культуры (розовый массив);

· всю область пеньковской культуры (светло-жёлтый массив);

· всю территорию «дисперсного расселения славян» на Балканах (коричневая штриховка на белом фоне на правобережье Дуная) до самой границы Византии (серая штрихпунктирная линия).

После таких корректировок граница каганата охватит практически все земли, на которых славянская речь звучала и нашла впервые письменные отражения в IX столетии.

Теперь, наконец-то, у нас есть объяснения всем «семи чудесам славянства».

Древнеславянский язык и стар и молод одновременно. В его основе лежит древний балтский язык, но своё победное шествие по Европе он начал в качестве фактически государственного языка Аварского каганата лишь в VII веке из очень локальной области, которую Коломийцев называл «славянским углом каганата», а я бы назвал просто территорией государства Само. Достоверно границ этого государства мы не знаем, но не будет большой ошибкой предположить его ядром исходную базу авар в южной Саксонии, западной Силезии и северной Богемии.

Ну и, разумеется, столь быстрое и широкое распространение славянского языка объясняется не какой-то особой плодовитостью славян, всё ещё остававшихся под владычеством авар-бастардов, а территориальными завоеваниями каганата в VII–VIII веках, когда славянский язык уже фактически был в нём государственным.

Вследствие своей молодости и относительно быстрого распространения язык этот оказался к началу своей письменной эры относительно однородным. Государственный статус языка оказывал нивелирующее и унифицирующее действие на все близкие праславянские и, возможно, даже балтские говоры. В частности, если какие-то анты говорили на неком своём праславянском диалекте, то с появлением в их среде постоянных аварских надзирателей (помним-помним про «древности антов»!) тот должен был постепенно уподобиться западному «пражскому», условно столичному, диалекту аварских бастардов.

Впрочем, не следует преувеличивать степень схожести и общности молодых славянских диалектов. Декларируемое Коломийцевым единство всех ранних славянских языков относится исключительно к дошедшим до нас письменным памятникам, ведь мы не слышали и не услышим живой речи ранних чехов, мораван, сербов, хорватов и прочих древнейших славяноязычных народов. А письменный язык всегда более унифицирован вследствие естественной формализации и кодификации. Первые письменные славянские памятники не отражали народную речь и разные говоры, а писались на каноническом языке Кирилла и Мефодия по единым правилам и в Моравии, и в Болгарии, и в Сербии. Когда русский летописец внёс в «Повесть временных лет» фразу «а словенский и русский язык един», он как раз констатировал этот факт, факт использования «словенского» языка Кирилла и Мефодия в качестве письменного и, шире, государственного языка Киевской Руси. Причём речь идёт именно о языке, канонизированном их переводами книг Библии, а не просто, как почему-то принято считать, алфавите, неважно кириллице или глаголице. И этот созданный Кириллом и Мефодием, «учителями словенскими», язык играл в молодом славянском мире ту же роль, что и латынь в Западной Европе.

Булгарское послесловие

Дописывая «В когтях грифона» главу за главой, Коломийцев выложил на своём сайте «Клуба исторического детектива» ещё одну часть книги, посвящённую древним булгарам. Такие постепенные добавки побуждают и меня по мере их появления добавлять главки-послесловия к моему дайджесту.

◄ ● ►

Представления Коломийцева о политических процессах в Аварском каганате первой половины VII века в связи с восстанием бастардов и державой Само наиболее полно выражены в пространном поучении Холмса Уотсону, которое придётся процитировать целиком: «Надо полагать, двигателем восстания Само являлись аварские полукровки, жившие в западной части Каганата. Я, кстати, не исключаю и такого варианта, что мятеж мог начаться на довольно внушительной территории, охватив первоначально почти всю Паннонию. Конечно, авары удержали власть над большей частью степной Империи. Но мы не знаем, какой ценой далась им эта победа. Археологи, изучающих этот период, полагают, что на условную дату 630 год приходится коренная ломка устоев кочевой державы. Они замечают существенный сдвиг аварских вещей на Запад [все подчёркивания мои – В.Е.]. Соответствующее оружие, пояса и украшения появляются теперь в Моравии и в Словакии, а в районе нынешней Вены сгусток находок оказался так велик, что исследователи заподозрили, что в этих местах возникла вторая столица Каганата. Некоторые исследователи трактуют это явление как расширение Аварского царства на Запад. Что не совсем верно. Империя беглых кочевников и без того владела всеми землями вплоть до границ Баварии и Тюрингии ровно с того момента, как Баян подписал мирный договор с предводителем франков Сигисбертом. До внутренних потрясений, однако, ядро аварской орды предпочитало кочевать в долине Тисы. Это единственное место внутри Карпатской котловины, занятое степью, то бишь, подходящее по всем условиям для традиционного образа жизни вечных скитальцев-скотоводов. Отчего же им вдруг понадобилось перебираться в Нижнюю Австрию, Моравию и Нитру, где кочевникам не развернуться? Показательно, что с этого же периода принципиально изменилось положение покорённых народов внутри Каганата. <…> Восстание Само коренным образом меняло положение дел. Отныне все этнические элементы внутри Каганата оказались тщательным образом перемешаны меж собой. Как будто кто-то специально селил в одном посёлке бывших гепидов, лангобардов, римлян и восточноевропейцев так, чтобы через одно-два поколения они уже выглядели единым этносом. Всадников при этом повсюду стало существенно больше».

Несомненно, восстание под предводительством Само стало важнейшим событием и переломной точкой и в истории Аварского каганата, и в истории славян. Инициаторами и основной движущей силой восстания были те, кого Фредегар называл бастардами, ― дети авар и «склавинок», женщин «склавов», сейчас нам не столь важно, наложниц или рабынь, но наверняка не «официальных» жён, потому что бастарды в массе своей росли и воспитывались не при отцах в качестве истинных авар и законных наследников, а с матерями, и их родным языком мог быть только язык матерей, местный разговорный язык.

Но вот с чем никак не возможно согласиться, так это с тем, что восстание бастардов окончилось неудачей и «авары удержали власть над большей частью степной Империи». Судя по последствиям мятежа даже в том виде, в каком они представлены в поучении Холмса, не удержали. Тут я бы скорее прислушался не к разглагольствованиям Холмса перед Уотсоном, а к свидетельству Фредегара, который акцентировал постоянные победы бастардов под руководством Само над аварами: «На 40-м году правления Хлотаря [примерно 623–624 годы – В.Е.] некий человек по имени Само… вместе с другими купцами отправился к тем склавам (sclavi), которые известны как виниды (winidi) [То есть виниды у Фредегара ― одна из разновидностей склавов; следовательно, “склавы” ― это понятие собирательное, а не конкретный этнос, что давно подметил Холмс. – В.Е.]. Склавы уже подняли восстание против авар (avares), называемых также гуннами (chunos) и против их правителя-кагана… Каждый год гунны зимуют со склавами, спят с их женами и дочерьми [на подчёркнутое мной здесь и ниже следует особо обратить внимание – В.Е.], и вдобавок склавы платят дань и терпят много других тягот. Сыновья, рожденные от гуннов склавскими женами и дочерьми, однажды нашли это постыдное унижение нестерпимым, и поэтому, как я сказал, они отказались подчиняться своим господам и подняли восстание. Когда они выступили против гуннов, Само… пошел с ними, и его храбрость вызвала их восхищение: удивительно много гуннов пало от меча винидов. Признав его заслуги, виниды сделали Само своим царём, и он правил ими 35 лет. Несколько раз они, под его руководством, воевали с гуннами, и его благоразумие и храбрость всегда доставляли винидам победу [чрезвычайно важно «всегда» Фредегара – В.Е.]. У Само было 12 винидских жен, которые родили ему 22 сына и 15 дочерей». Акцентируем: под руководством Само «виниды» постоянно побеждали авар. Попутно отмечаем: «виниды» обзавелись собственной элитой от многочисленного потомства Само, которая должна была довести восстание до логического победного конца, а затем возглавить державу.

Итак, по Фредегару, восстание подняли полукровки ― дети собственно авар и «склавских» женщин, причём под «склавами», вероятно, следует понимать все порабощённые аварами народы каганата. Следовательно, среди этих полукровок-бастардов были представители самых разных этносов по матери. Но, когда восстание возглавил Само, избранный «царь винидов», последние несомненно оказались элитным этническим слоем бастардов. Не случайно Фредегар именно «винидам» приписывает славу побед: «много гуннов пало от меча винидов». Наконец, многочисленные дети и зятья Само (22 сына и мужья 15 дочерей!), а затем и их потомки образовали высшую касту бастардов. Таким образом, восставшие против авар бастарды оказались социально стратифицированы, причём стратификация изначально не была лишена этнической окраски.

Коломийцев великодушно предлагает аварам три варианта отношения к своим незаконнорождённым детям: «Первый: уравнять в правах с законными наследниками. Пожалуй, это был наиболее логичный вариант, но, как показывает легенда о Само, он не был реализован. Второй: степняки могли отнять детей у наложниц и отправить их назад, в племя матери, в качестве обычных невольников. <…> Меж тем, отцовское сердце не камень, даже если ребёнок незаконный ― всё равно свой, родная кровь… Поэтому в отношении бастардов оставался почти единственный вариант. Приблизить к себе, воспитать в своих традициях, сделать из них надёжных подручных, но не признавать наследниками и настоящими аварами. Так в Каганате сложилась довольно многочисленная прослойка полукровок, которым царственные степняки могли доверить выполнение тяжёлых и непрестижных миссий ― к примеру, отправиться в деревню пахарей и надзирать за этими несчастными, выколачивая с них ежегодные поборы».

Что до первого варианта ― уравнивания бастардов в правах с «законными наследниками», ― то, по-моему, вряд ли этот вариант можно назвать логичным. Потому он и не был «реализован». Второй предлагаемый Коломийцевым вариант и вовсе выглядит абсурдным, оторванным от реальности. Давайте ещё раз внимательно прочитаем Фредегара. У него нет ни слова об аварских наложницах и каких-то гаремах. Он ясно говорит, что авары «зимуют со склавами, спят с их жёнами и дочерьми». То есть, «наложницами» авар были все женщины покорённых ими народов, «гаремом» ― вся страна. Аварам даже в голову не приходило интересоваться своими многочисленными походя зачатыми во всех концах державы отпрысками, чтобы уравнять их в правах с законными сыновьями. Если последние вообще существовали. Об институте брака у авар и юридических правах наследования в каганате Коломийцев нам ничего не сообщает. Похоже, это абсолютно тёмный вопрос и для историков. В любом случае, возвращаясь к нашим бастардам, аварам не было нужды отнимать их у «наложниц», чтобы отправить их «в племя матери». Они там сами по себе рождались и росли. Вряд ли авары «приближали их к себе и воспитывали в своих традициях». Но, вполне вероятно, что именно из их числа предпочитали выбирать надзирателей и сборщиков дани.

В этой связи ещё раз хочу обратить внимание читателя на то, что потрясающий циркумкарпатский рейд авар в начале 60‑х годов VI века вряд ли был возможен без верных слуг из аборигенов, привыкших к жизни в лесах и на речных берегах. В качестве таковых следует ожидать представителей покорённых народов восточной Европы и прикарпатского региона, в первую очередь лесных балтов (например, колочинцев) и «новых венедов» (скорее всего, корчакцев). И в этот труднейший поход в неизвестность по лесам северных склонов Карпатских гор авары, весьма вероятно, шли без жён и тем более без гаремов. Поэтому нетрудно представить, что и в самóм многолетнем походе, и какое-то время по его окончании на Эльбе степняки пользовались не только профессиональными навыками колочинских и корчакских мужчин, но и сексуальными услугами их жён и дочерей. Последнее со временем стало «нормой», особенно холодными снежными зимами, когда аварам приходилось прятаться от морозов в землянках своих слуг. (Вновь вспомним Фредегара: «Каждый год авары зимуют со склавами, спят с их женами и дочерьми»!) Также вполне можно представить себе, что первоначально дети авар от корчакских и колочинских женщин были до некоторой степени привилегированным слоем, хотя бы за отсутствием женщин-аварок и их законнорождённых детей. Но, уходя с Эльбы на юг к Дунаю, авары сначала оставили в Саксонии за ненадобностью лесовиков-колочинцев, а затем в Богемии речников-корчакцев. Брошенные далеко от родных краёв бывшие верные слуги поневоле стали создателями местных археологических культур: колочинцы ― суково-дзедзицкой, корчакцы ― пражской. Но в их среде потомки авар ― бастарды Фредегара ― какое-то время оставались местной элитой и вполне могли выполнять функции надзирателей за брошенными бывшими слугами, а ныне такими же рабами, как и остальные покорённые народы. Но, плодясь и неуклонно разбавляя аварскую кровь местной «винидской», суково-дзедзицкие и пражские бастарды поколение за поколением опускались вниз в табели о рангах каганата. Обосновавшимися в Потисье и Паннонии аварами они котировались в лучшем случае лишь на ступеньку выше рабов. В конце концов, как свидетельствует Фредегар, привыкшие к лучшей доле бастарды «нашли это постыдное унижение нестерпимым… и подняли восстание».

Возможно, поводом к «выходу на баррикады» стала неудачная осада аварами Константинополя в 626 году, завершившейся устроенной каганом резнёй своих сателлитов ― то ли славян, то ли склавинов. Действительно, уход кагана с основными силами к Константинополю, его поражение и жестокая расправа над союзниками, в среде которых вполне можно предполагать наших бастардов, ― всё это объективно могло спровоцировать начало бунта.

◄ ● ►

И восстание победило! Именно победам полукровок над владычествующими аварами естественно было бы приписать «коренную ломку устоев кочевой державы условно в районе 630 года», в результате которой всадников, то есть традиционной элиты каганата, стало «существенно больше». Если бы истинным аварам, в первой трети VII века уже малочисленному, но всё ещё правящему в каганате этносу, удалось удержать власть, то непонятно, откуда взялись резко расплодившиеся всадники. И, главное, у старой «удержавшей власть» элиты не было бы причин в «коренной ломке устоев кочевой державы». Такая ломка, по элементарной логике (ещё один весомый камушек в огород умника-Холмса с его хвалёной дедуктивной логикой), прямо указывает как раз на смену власти.

Точно так же победа бастардов и только она объясняет «существенный сдвиг аварских вещей на запад». Вряд ли спесивые авары, словно какие-нибудь миссионеры, понесли раздавать своё имущество страждущим в западные и северо-западные пределы страны. Истинным кочевникам, как признаёт и Коломийцев, в тех далеко не степных пределах вообще делать было нечего. Правда, они уже фактически переставали быть кочевниками, оценив удобства осёдлой жизни и прелести греко-римской цивилизации, но жить, скорее всего, по-прежнему предпочитали в привычном и комфортном для них климате пушты Потисья. Нет, не авары, малочисленные сами по себе и бесконечно далёкие от миссионерства, вынесли из своих жилищ предметы обихода и щедрой рукой напичкали ими периферию державы. Аварскую атрибутику активно растащили у побеждённых и утащили в северо-западные пределы каганата, то есть к себе домой, победители авар, те самые полукровки. Заняв место побеждённых в политической и социальной иерархии, они изо всех сил старались хотя бы внешне соответствовать новой роли, казаться похожими на свергнутых ими прежних владык, которые, не будем забывать, всё-таки были их отцами. И они действительно внешне были очень похожи на свергнутых предшественников, похожими настолько, что смену правящей верхушки каганата историки проглядели. Да и нам, чтобы не запутаться, придётся в дальнейшем называть прежних владык Аварии, истинных авар, пришедших с востока в Европу с каганом Баяном, «старыми», а «мимикрировавших» под них победителей-бастардов ― «новыми аварами».

Именно внешняя неразличимость старых и новых авар, введшая в заблуждение историков и также некритически принятая Коломийцевым, не позволяет согласиться со следующим его заблуждением: «Между тем, критерий, как мне кажется, напрашивается сам собой ― длинные волосы и связанные с ними аксессуары. Я читал о фрагментах аварского оружия и деталях геральдических поясов из Богемии и на ещё более северных территориях, но мне не попадались сведения о найденных там мужских золотых серьгах или “накосниках”. Вероятно, первое, что сделали мятежники в знак разрыва с Каганатом ― обрезали свои косы. Впрочем, во всём остальном мятежники были подобны своим собратьям по ту сторону границы. Подчас нелегко понять, где заканчиваются лояльные аварам края и начинаются владения мятежников. Например, крепости строятся в Словакии и Моравии, то есть в тех областях, что явно находятся под контролем Каганата. Но точно такие сооружения мы встречаем в Богемии, а также почти на всём протяжении линии разделения германцев и славян, до самого Балтийского моря».

Действительно, нелегка задача определения «границы между лояльными аварам краями и владениями мятежников». Она сродни поиску чёрной кошки в тёмной комнате, когда кошки там уже след простыл. После победы бастардов граница между их владениями и владениями старых авар попросту исчезла. Новые авары вовсе не «разрывали с каганатом», они его возглавили, заняв место побеждённых ими прежних властителей. Поэтому, победив, они скорее бы бросились не обрезать, а отращивать косы как видимый всем знак того, что они теперь сами стали полноценными аварами или, по крайней мере, достойно заняли их место. Наверняка подражание старым аварам не ограничивалось только косами. Вот приводимое самим Коломийцевым мнение археолога Ф. Курты: «В начале VII века в широком регионе к Югу от Карпат (в Моравии и в Словакии) археологические данные свидетельствуют о возникновении смешанной славяно-аварской материальной культуры. Предположительно, сложился определённый симбиоз. В частности местная элита в одежде подражала аварской аристократии». Но «местной элитой» того «широкого региона» как раз и были наши новые авары, в первую очередь «винидские» полукровки. Что же касается золотых серёг и накосников, то новые авары, я думаю, были бы рады вплести их в свои отращиваемые косы, да где их взять? Драгметаллы под ногами не валялись. Старые авары выделывали свои «фирменные» ювелирные причиндалы из лившегося к ним рекой откупного византийского золота. Но вряд ли они делились сословными атрибутами, а золотом тем более, со слугами и управляющими их хозяйствами. Вынужденно оставив Среднее Подунавье победителям-бастардам, удирающие на восток остатки старых авар унесли своё золото с собой в Поднепровье, где впоследствии оно осело богатейшими кладами вроде знаменитого перещепинского. Так что обрезание или отращивание кос я бы оставил вопросом спорным, но, учитывая ремарку Курты, вне сомнений, аварскую одежду, геральдические наборные пояса и прочие доступные атрибуты этнической принадлежности победившие «мещане во дворянстве» нацепили мгновенно.

Непризнание Коломийцевым смены политической элиты каганата в результате восстания бастардов влечёт за собой и непонимание реальных процессов, которые сопровождали эту смену. Как ни парадоксально, эти процессы в целом вернее описывают традиционные историки, хотя, быть может, исходят из не совсем адекватных оценок политической и демографической ситуации в Аварии на рубеже первой и второй третей VII века. Сосредоточившись именно на неадекватности этих оценок, Коломийцев заставляет Холмса в очередной раз поиздеваться над историками: «Действительно, те историки, которые полагают обитателей северо-западного угла “исключительно славянами”, загнали себя в сложное положение. Ведь им надо как-то объяснить, отчего в данной зоне обнаруживается такое изобилие аварских вещей и гончарной посуды, а также кельто-романских обрядов, не говоря уже о традициях строительства оборонительных сооружений, имеющих глубокие корни в окрестностях римского Лимеса, но не виданных ранее в Восточной Европе». Но задира-Холмс вновь попадает пальцем в небо. Историки всё перечисленное Холмсом, разве что за исключением «изобилия аварских вещей», объясняют и объясняют в принципе верно! С этими аварскими вещами ― заимствуемой новыми аварами и активно стаскиваемой ими к своим пенатам элитарной атрибутикой ― мы только что помогли разобраться бедолагам-историкам и тем самым облегчили их и без того не слишком-то «сложное положение».

Историки правы в главном: праславяне были если и не исключительными, то наверняка самыми многочисленными обитателями северо-запада и запада Аварии. Но к конкретному вопросу «гончарной посуды, а также кельто-романских обрядов, не говоря уже о традициях строительства оборонительных сооружений, имеющих глубокие корни в окрестностях римского Лимеса, но не виданных ранее в Восточной Европе» отношение имеют вовсе не они, а их полукровные сородичи и бывшие соседи ― новые авары. Заполучив политическую власть, они, разумеется, тут же захотели извлечь из неё все экономические и социальные выгоды. Когда С. Алексеев пишет, что «Из аварской Паннонии бежали на свободный еще север как славяне, так и создавшие дунайскую керамику романские гончары», то он верно констатирует объективный факт перемещения на север дунайской керамики и её изготовителей, но даёт ему неверное объяснение, исходя из превратного представления об этнической и политической ситуации на северо-западе Аварии. Во-первых, согласимся с Коломийцевым, её север вовсе не был свободным, он одним из первых регионов Центральной Европы попал под власть авар. Во-вторых, славянам бежать туда не было нужды, «корчакцы» именно туда были принудительно заброшены старыми аварами и обитали там с 60‑х годов VI века; а кому-либо другому такой возможности дано не было ― подданные каганата так вот просто и безнаказанно туда-сюда не бегали.

В противовес Алексееву Коломийцев разумно объясняет появление в Богемии, Моравии и Нитре гончарной посуды, кельто-романских обрядов и традиций строительства оборонительных сооружений римского Лимеса насильственным перемещением населения Паннонии на северо-запад аварами. Единственное, чего не хватает в этом объяснении, это мотивов сколь решительных, столь же и странных действий аварских властей: зачем им понадобилось гнать законопослушных давно и верно им служащих паннонцев с насиженных мест в северные пределы?

И вновь, как и с аварской атрибутикой в тех же краях, ответ становится очевидным и напрашивается сам собой с признанием успеха восстания полукровок. Если массовое переселение населения правобережья Дуная в северо-западный угол каганата на самом деле имело место, то его инициаторами должны были быть не старые авары, которым оно было совсем не нужно, а их победители. Гончаров, камнетёсов и других ремесленников массово стали переселять с Дуная на север, к себе домой, дорвавшиеся до власти новые авары, стремящиеся как можно быстрее поставить себе на службу передовые технологии. По их повелению из бывших имперских пределов на северо-запад Аварии массово потянулись мастеровые всех сортов, призванные обеспечить новым правителям каганата соответствующее их теперешнему статусу качество жизни ― на уровне стандартов прежних властителей, которое, можно смело предположить, к тому времени мало отличалось от качества жизни нобилей периферии Римской империи. Так на северо-западе появляется население с правобережья Дуная, с ним гончарная керамика римского образца и захоронения в паннонских традициях, а вдоль границ с Франкской империей начинают строиться крепости по образцу и подобию крепостей римского лимеса.

Попутно можно заметить, что аналогичные процессы с неизбежностью имели место в стареющих и теряющих кочевническую «пассионарность» степных державах. Когда во II веке нашей эры поздние сарматы при Фарзое и Инесмее «завязали» с кочевнической жизнью и предпочли вкушать прелести осёдлости, они создали в Северном Причерноморье своё государство на греко-римский манер, начали чеканить в Ольвии монету по греческим образцам и, главное, стали настойчиво перенимать в свой обиход достижения имперской цивилизации, в результате чего в Причерноморье в ареале владычества аланов и аорсов возникла типичная провинциально-римская черняховская культура [26]. Также можно вспомнить и то, что окружение Аттилы, когда гунны освоились у границ Империи, предпочло добротные деревянные терема сомнительным удобствам кочевнических шатров и столы с европейской посудой запусканию немытых рук в общие котлы. Ни одни варвары не устояли перед благами цивилизации, если имели возможность таковые заполучить. Авары, что старые, что новые, не были исключением.

◄ ● ►

Нет, вопреки утверждению Коломийцева не удержали старые авары власть над «степной империей», не уберегли «кочевую державу» от ломки устоев. Впрочем, к концу первой трети VII века устои уже были подточены, да и сама империя перестала быть степной, а держава кочевой. Первоначально действительно аварский и по преимуществу кочевой, с перемещением его политического центра в Паннонию каганат быстро превращался в обычную европейское государство, в котором этнические авары в конце концов оказались абсолютным меньшинством и перестали быть экзотическим этносом, поскольку постепенно восприняли порядки и образ жизни провинциальной римской аристократии. Весьма вероятно, что восприняли вместе с латынью в качестве де-факто государственного языка (без делопроизводства-то государству никак не обойтись!). В Подунавье старые правители каганата ещё сохраняли аварскую спесь и традиционную внешнюю атрибутику: заплетённые в косы длинные волосы, неразлучного боевого товарища коня со стременами, флажки на шлемах и бог знает что ещё, ― но вряд ли сами по-прежнему кочевали по пуште со стадами. Это стало уделом их подданных и рабов ― ранее покорённых кочевников. Сами авары VII века в Потисье ― уже не пастухи стад, а пастыри побеждённых народов, профессиональные воины, создавшие колоссальную империю. Будучи её повелителями, они могли позволить себе чураться любой работы, даже традиционного выпаса своих стад, и жить исключительно военной добычей, невероятно обогатившись за счёт регулярных (и огромных по тем временам!) византийских откупных.

С Коломийцевым трудно не согласиться в том, что уже в начале VII века собственно авар в каганате остаётся ничтожно мало. Ряды степных воинов изрядно редели в бесконечных походах и битвах, и их буквально выкашивали эпидемии местных болезней, таких как проказа, к которым у степняков не было иммунитета европейцев. Возможно последних истинных авар добивали воины Приска в сердце каганата на Тисе в самом начале VII века. Но главную причину исчезновения авар Коломийцев всё-таки резонно видит в эпидемиях непривычных для степняков болезней. Кстати, сдаётся мне, что на это чуть ли не прямым текстом указывает нам «Повесть временных лет»: «Были же эти обры велики телом, и умом горды, и Бог истребил их, умерли все, и не осталось ни одного обрина». Не ушли обры в другие края из-за наводнения или засухи, не были побеждены и изгнаны более сильным врагом, а «умерли» (современным языком мы бы сказали «вымерли»), оказались «истреблены богом», что лучше всего согласуется именно с каким-то фатальным мором.

Возрождение с середины VII века и, как выразился Коломийцев, «расцвет каганата после 665 года» связаны уже не со старыми, а с новыми аварами. Эти новые властители каганата настолько старались походить на прежних владык, своих предков по отцовской линии, настолько старательно копировали их внешний вид, одежду, вооружение и весь образ жизни (заметим, к тому времени уже никоим образом не кочевой), что даже соседями каганата эта смена осталась незамеченной. Для всего мира каганат всё ещё оставался аварским, таковым он и останется de jure ещё около полутора веков до своей гибели, но de facto он уже становился славянским.

Не замеченным, по крайней мере не отражённым документально, остался и короткий период анархии, развала и раздробленности каганата, который, судя по косвенным признакам, последовал за успехом бунта бастардов и предшествовал возрождению державы в VII столетии. Не исключено, что сначала каганат распался на несколько частей, затеявших какую-то междоусобицу. У нас нет прямых свидетельств этому, но на такое положение дел указывает ряд косвенных обстоятельств и некоторые соображения.

Сначала факты.

Во-первых, всё та же держава Само. Её образование на землях, подпадавших под юрисдикцию Аварского каганата, не оспаривают ни традиционные историки, ни Коломийцев. Между тем Фредегар не оставляет сомнений в фактической независимости государства Само от авар. Во-вторых, возникновение в каганате во время, совпадающее с бунтом бастардов, новых богатых экономических центров, на один из которых в районе современной Вены обратили внимание историки и даже задались вопросом, не следует ли его рассматривать в качестве возможного альтернативного политического центра Аварии? В-третьих, также на феодальную раздробленность страны и даже вероятную гражданскую войну в ней косвенно указывают быстро расплодившиеся на территории каганата замки.

А теперь очередь соображений.

После устранения от власти старых авар в каганате остались две силы, способные претендовать на лидерство: победившие их новые авары и давно ходившие на вторых ролях, но по-прежнему амбициозные булгарские кочевники. По логике вещей они должны были сцепиться между собой для решения вопроса политического первенства и ввергнуть страну в гражданскую войну. Эти две силы изначально были территориально разделены: булгары кочевали в Потисье (возможно, выпасая там стада хозяев-авар) и на Нижнем Дунае ― в Добружде и Мёзии. Праславяне занимали свой северо-западный угол и даже, как можно предполагать на основании свидетельств Фредегара и археологических данных, весь запад каганата, включая Паннонию. Именно на этих двух территориях могли возникнуть основные временные образования, столкнувшиеся в борьбе за гегемонию в Аварии. Тот очевидный факт, что в средневековой Европе получили широчайшее распространение славянские языки, но не осталось ни одного тюркского, однозначно указывает на решительную конечную победу праславянских полукровок также и в этом противостоянии.

У Коломийцева есть цитата из «Хроники Фредегара» о событиях 631 года, значения которой, похоже, он сам недооценил: «В этом году разгорелась бурная распря в Паннонском царстве авар или гуннов. Предметом спора стало наследование престола: должен ли он быть аварским или булгарским (Bulgaris). Армии обеих сторон сошлись вместе, и произошла битва. В конце концов, авары победили булгар, которых было 9 тысяч, и те были изгнаны из Паннонии вместе со своими женами и детьми». Недооценка же цитаты, в свою очередь, вызвана недооценкой бастардов. Ведь тут «авары» Фредегара ― это уже не старые, а только что победившие их и занявшие их место новые авары. Неслучайно Фредегар говорит о наследовании престола, причем не на персональном, а на этническом уровне! В 631 году в Паннонии друг другу в горло вцепились наследники престола старых авар. Трудно сказать, идёт ли речь у Фредегара с его «бурной распрей» о масштабном конфликте уровня гражданской войны или всего лишь локальном её эпизоде: выяснении отношений новых авар и одного из протобулгарских племён конкретно в Паннонии, в пользу чего говорит относительно небольшой размер булгарского войска. Но сам факт и результат этой разборки вполне показательны: во-первых, распря за престол между новыми аварами и булгарами действительно имела место, и, во-вторых, победа в ней осталась за новыми аварами.

Кроме того, возможно, чуть в стороне от выяснения отношений новых авар с булгарами и вследствие самóй этой коллизии, отвлекшей внимание противоборствующих сторон, остался и сохранился осколок старого каганата, некий «староаварский остров», где остаткам старых авар, вытесненным бастардами из милых их сердцу Паннонии и Потисья, действительно удалось какое-то время удержать локальную власть. Предполагать такое заставляет всё та же языковая ситуация в Европе. Этот «староаварский остров» должен был занимать примерно территорию современных Румынии и Молдовы, тоже образующих своеобразный островок романских языков в море славянских. В категориях археологии VII века речь идёт об ареале ипотешти-кындештской культуры, как раз в то самое время прекратившей своё существование и сменившейся культурой Хлинча. О последней известно не много, но румынские археологи считают её создателей своими прямыми предками. Это допущение впрямую предполагает романоязычие творцов культуры Хлинча и, уже как следствие, заставляет сделать вывод о доминировании вульгарной латыни и на нашем предполагаемом «аварском острове». В этом нет ничего удивительного. Все местности, на которых присутствовало кельтское население, очень быстро романизировались, будучи завоёваны Римом, и в дальнейшем латынь там уже никому не уступала своих позиций. Не обошла эта тенденция и историческую Дакию, завоёванную Римом и романизированную в начале нашей эры, а затем сохранившую латинскую речь и под гепидами, и под аварами.

◄ ● ►

Меня давно смущал некий исторический факт, преподносимый учебниками как сам собой разумеющийся и потому никак не комментируемый. В середине VII века обитатели Великой Булгарии, традиционно располагаемой в Приазовье, якобы вдруг разбежались по миру как тараканы. Никто их оттуда не гнал ― согласно официальной версии, часть булгар с ханом Батбаяном спокойно осталась на месте, другая часть с ханом Котрагом всего лишь перешла Дон, что, вроде бы, не выходило за рамки обычной перекочёвки. И те и другие благоденствовали в родных степях как минимум до конца X века. Но… прочие булгарские орды почему-то ни с того, ни с сего дружно попёрлись в неоглядные дали: кто на север, кто на запад. Северный выброс занёс булгар аж в лесные дебри современной Чувашии; западный вообще выглядит не менее феноменальным, чем великий циркумкарпатский поход авар VI века. Всем известный Аспарух со своей ордой добрался до Фракии, орда Кубера на всех парах просвистела ещё дальше через Паннонию в Македонию, а булгары Альцека и вовсе оказались в Италии! Может быть для историков всё это само собой разумеется, но всё-таки с их стороны неплохо было бы дать объяснение таким глобального масштаба перемещений булгарских орд для тугодумов вроде меня.

Путь к решению этой загадки указал Холмс Коломийцева, хотя самой загадки, на мой взгляд, до конца не решил. Вот одно из разъяснений Холмса такому же тугодуму, как и я, Уотсону: «Перещепинцы оказались булгарами. Только пришли они не из мифической страны на берегах Азовского моря [той самой Великой Булгарии из наших учебников истории – В.Е.], а с территории Аварского каганата. Точно так же, как и орды Альциока или Алзеко [или Альцека – В.Е.], а равно соплеменники Кувера [или Кубера – В.Е.]. Все они оказались осколками той огромной степной Империи, что некогда создал великий Баян». К сожалению, Холмс оказался ничем не лучше наших историков и выдал эту цитату как некое откровение, не снисходя до объяснения причин неожиданного массового переселения булгар «с территории Аварского каганата» ни на Днепр, где они археологически якобы стали перещепинцами, ни в Македонию и Италию, не входившие в Аварский каганат. А ведь, пожалуй, объяснение этим глобальным перемещениям даёт победа новых авар сначала над старыми аварами, а затем и над их булгарскими подданными, следствием которой стало последовательное изгнание авар и булгар из Потисья, Паннонии, Мёзии, а затем и Северного Причерноморья с Поднепровьем.

Время бегства старых авар с Тисы на Днепр и их окончательного изгнания из каганата новыми аварами позволяет примерно установить датировка так называемых лёгких солидов, найденных в упомянутом выше перещепинском кладе, на что обратил внимание Холмс у Коломийцева: «Иначе говоря, на Днепре [точнее, на Ворскле у села Малая Перещепина – В.Е.] легкие (20 карат) солиды оказались только двух типов… и оба имеют отношение к одному промежутку времени ― с 637 по 646 год». К перещепинскому кладу мы вернёмся чуть позже, а пока обратим внимание на даты. В совокупности они выстраиваются в выразительную цепочку:

· 623 год ― появление Само среди «винидов»;

· 626 год ― неудачный поход аварского кагана на Константинополь;

· 630 год ― коренная ломка устоев аварской державы;

· 631 год ― «распря» новых авар с булгарами в Потисье за «престол»;

· 631 год ― просьба Альцека убежища для его орды в Баварии;

· 637 год ― перевод византийских выплат каганату из Потисья в Поднепровье;

· 646 год ― полное прекращение этих выплат.

Итак, новые авары стали полноправными владыками Потисья и Паннонии в пределах десятилетия с 626 по 637 год. Можно даже рискнуть и сузить диапазон до рубежа 20‑х и 30‑х годов. К середине VII века они, похоже, изгоняют старых авар и из Северного Причерноморья, о чём так же выразительно говорит целый ряд хронологических совпадений:

· После 646 года Византия прекращает выплаты каганам старых авар по их новому адресу в Северном Причерноморье.

· В середине VII века в Поднепровье обнаруживается некая чехарда археологических культур. Перещепинцы ненадолго сменяют мартыновцев, а затем сами замещаются сивашовцами. В Поднепровье появляются ремесленные центры, в которых работают ремесленники из Подунавья, что подозрительно смахивает на такое же переселение чуть раньше тех же ремесленников из того же Подунавья на северо-запад каганата.

· С серединой VII века большинство археологов увязывают перещепинский клад, о котором пришла пора поговорить подробнее.

Википедия характеризует перещепинский клад как «погребальный инвентарь основателя Великой Болгарии хана Кубрата». Но Холмс Коломийцева, во-первых, убедительно показал несостоятельность всех спекуляций вокруг причастности Кубрата к этому кладу, а во-вторых, справедливо обратил внимание на отсутствие поблизости от клада собственно захоронения как такового. Действительно, из-за нехватки останков усопшего ещё С. Плетнёва настаивала на том, что перещепинский клад вовсе не носит погребального характера. Более того, объём и ценность захоронённых около Новой Перещепины сокровищ неординарно велики, и эта неординарность заставляет меня лично склоняться к мнению Плетнёвой. Беспрецедентный размер перещепинского клада, на мой взгляд, скорее заставляет считать его не погребальным даром, а непосредственно сокровищницей каганов старых авар. В ней десятилетиями копились, а в лихой час были спешно зарыты сокровища, унесённые каганами с собой во время бегства в Поднепровье после изгнания из Потисья новыми аварами. Правда, Холмс со своим обычным апломбом возражает против такой напрашивающейся трактовки клада: «Человек, который намерен спрятать в землю нечто ценное, чтобы затем достать его обратно, не идёт туда, где лежат песчаные дюны, и не зарывает свои сокровища фактически в зыбучие пески. Тут нет постоянных ориентиров, ветер всё время наносит новые барханы, а любая вещь под собственной тяжестью может провалиться в немыслимые глубины. Это всё равно, что бросить свои драгоценности в болото». Ну, прямо картина маслом! Не Холмс, а Верещагин. Не центральная Украина, а Сахара какая-то: бесконечная голая равнина, на которой глазу не за что зацепиться, зыбучие пески да барханы, гоняемые туда-сюда буйными ветрами. Но где-то за рамкой картины остаётся естественный вопрос: каким образом знаменитый дедуктивный метод позволил Холмсу установить характер местного ландшафта тринадцать веков тому назад? Как известно, практика ― лучший критерий истины. Так вот, эта практика показала, что ни в какие немыслимые глубины перещепинский клад не провалился, а благополучно сам вылез на свет божий и был счастливо обнаружен. Значит, вопреки болтовне Холмса не было в месте его захоронения никаких зыбучих песков. Да и дюны песчаных пляжей по левому берегу Ворсклы вряд ли можно назвать барханами, даже если бы возле них не пасли своих бурёнок нашедшие клад пастушки Федюша с Карпушей.

Но, как принято выражаться оппонентам в научной среде, отмеченный недостаток не снижает ценности главного вывода Холмса-Коломийцева: «Кто бы не был похоронен в песчаных дюнах у реки Ворсклы, он был получателем последних выплат византийцев, изначально предназначавшихся для аварских царей». Это заключение нельзя не принять, пусть с оговоркой касательно отсутствия достоверной связи клада с каким бы то ни было захоронением, неважно находившимся рядом с кладом «в песчаных дюнах у Ворсклы» или вдали от него. Эта оговорка для нас не принципиальна. По-настоящему важно только то, что на днепровском левобережье в середине VII века какое-то время должна была находиться ставка аварского кагана.

И это мог быть только каган старых авар. Соответственно, вся перещепинская культура ― это культура аварская. Поэтому мы можем уточнить и ещё один вывод Холмса-Коломийцева: «Перещепинцы оказались булгарами. Только пришли они не из мифической страны на берегах Азовского моря, а с территории Аварского каганата. Точно также, как и орды Альциока или Алзеко, а равно соплеменники Кувера. Все они оказались осколками той огромной степной Империи, что некогда создал великий Баян». Да, несомненно, перещепинцы пришли с территории Аварского каганата. Но это были не булгары. Первую волну переселения, которую можно условно называть перещепинцами, составили старые авары, изгнанные из Потисья вследствие восстания бастардов. Часть их могла осесть на «староаварском острове», но правящая верхушка во главе с каганом бежала дальше в Поднепровье. Следом за ними второй волной в Северное Причерноморье должны были хлынуть булгары, побеждённые новыми аварами в «схватке за престол», которых вполне можно связать с археологическими сивашовцами. Если булгары Паннонии после «распри за престол» бежали на запад и вынуждены были просить убежища у бавар, то булгарам Нижнего Подунавья естественнее было бы уйти на восток в свои родные степи.

Но и в Северном Причерноморье ни старые авары, ни булгары не обретают покоя. Похоже, новые авары достают преследуемых противников и там. Жалкие остатки старых авар, в спешке зарыв свои ценности, бегут в неизвестность, чтобы навсегда исчезнуть с карты мира, а булгары вытесняются на дальнюю восточную периферию каганата за Дон и на Среднюю Волгу.

◄ ● ►

Итак, есть основания предполагать, что в Аварском каганате в первой половине VII столетия происходили не нашедшие отражения в официальной историографии интересные и значимые для славянской истории события, которые достигли критического накала где-то в 20‑е – 40‑е годы.

Правящий этнический слой каганата ― владычествующие авары ― постепенно вырождался и вымирал. Вырождение стало следствием неизбежного подражания в образе жизни нобилям Византии. Безмятежное существование в комфортабельном жилье со множеством слуг, удобными каретами для путешествий и разнеживающими термами поле них, а также, весьма вероятно, пристрастие к неумеренным возлияниям отличных вин ― всё это быстро превращало традиционных кочевников и закалённых воинов в беспомощных домоседов и сибаритов. К «бытовому разложению» и вырождению добавилось массовое физическое вымирание от эпидемий, против которых у авар не было иммунитета. В результате к VII веку количество и качество истинных авар в каганате катастрофически снизилось.

С уменьшением численности авар и их вырождением как воинов катастрофически падала и военная мощь каганата. В самом начале VII века авары впервые в своей истории потерпели сокрушительное поражение, да ещё к тому же в сердце своей страны, в Потисье, от византийского полководца Приска, которого в прежние времена били и не раз. Вероятно это поражение можно считать точкой начала заката аварского величия.

Но свято место пусто не бывает. Ослабление власти в каганате немедленно уловили полукровки, дети авар и местных женщин. Судя даже не столько по отрывочным дошедшим до нас данным, сколько по аналогии с другими воинственными кочевниками, можно представить, что всех представительниц женского пола покорённых нардов, без разбору, авары считали своими наложницами и плодили бастардов в изрядных количествах. Среди тех до некоторой степени привилегированным слоем были бастарды, так сказать, первого эшелона ― дети «корчакских» женщин, ― пришедшие в Центральную Европу вместе с аварами. Этот поначалу относительно привилегированный слой со временем, по мере роста его численности, с одной стороны, становился численно всё сильнее, а с другой, ― всё больше отдалялся от власти, богатства и роскоши, в которой жили эту власть предержащие. Неудивительно, что, едва власть старых авар дала слабину, новые подняли восстание, инициаторами которого, судя по всему, стали привилегированные бастарды из среды «корчакцев», которых Фредегар называл «винидами». Получив толкового предводителя в лице Само, восставшие сумели одержать ряд побед над аварами и в итоге добиться фактической независимости от каганата.

С отделением «винидских» территорий кризис Аварии вошёл в новую фазу. Власть кагана и авар в целом ощутимо пошатнулась. В этих условиях по каким-то нам не ведомым причинам каган ринулся во все тяжкие и предпринял поход на Константинополь. Может быть, большой успешный поход был нужен кагану, чтобы заглушить недовольство внутри страны и утихомирить ропщущих. Может быть, просто надо было срочно пополнить опустевшую казну, если, например, после успешной военной кампании 602 года Византия перестала платить каганату откупные. Как бы то ни было, в 626 году аварское войско, в котором кроме собственно авар были все покорённые народы, в том числе склавины, булгары и гепиды, подошло к столице Византии. Десятидневный штурм Константинополя обернулся для авар полной неудачей и завершился непонятной расправой кагана над сумевшими избежать гибели склавинами. Результаты похода для авар были неоднозначны. Несмотря на неудачу финального штурма, сам факт осады столицы империи должен был напугать Византию и, возможно, заставил её возобновить денежные выплаты кагану, хотя теперь уже в других количествах и самыми лёгкими солидами, специально чеканимыми для этой цели. С другой стороны, поражение авар могло воодушевить бастардов на открытую конфронтацию с каганатом. Дополнительным поводом к войне могла стать расправа авар над склавинами сразу после неудачного штурма.

Результат этой конфронтации нам известен, хотя мы так и не знаем подробностей и даже точного состава противоборствующих сторон. В частности, на чьей стороне выступали те же булгары и гепиды. Но в конечном счёте победившие бастарды изгнали из Потисья и Паннонии сначала авар, а потом и булгар. А вот гепидов они, кажется, не тронули. То ли до них руки не дошли, то ли гепидские бастарды выступили союзниками «винидских». Как бы то ни было, возможно, именно благодаря гепидам сохранился союзный бастардам некий латиноговорящий «островок» прежнего каганата, нашедший археологическое отражение в культуре Хлинча, а в географии современной Европы Румынией и Молдавией.

Победившие бастарды практически мгновенно превратились в новых авар.

Изгнанные из Потисья и Паннонии, старые авары, перебазировались в свой старый пока ещё надёжный тыл ― Северное Причерноморье. Здесь на какое-то время мог образоваться некий «Восточно-аварский каганат», в который были переадресованы византийские выплаты в лёгких солидах. Туда же, надо полагать, стянулись воинские силы старых авар, практически целиком к тому времени состоявшие из булгар. И тут возникает некоторая неопределённость, касающаяся взаимоотношения старых авар и булгар, которая требует специального расследования ― отличная работа для всезнайки Холмса. Кратко проблему можно сформулировать так: существовал ли в Северном Причерноморье какое-то время во второй трети VII века Восточно-аварский каганат, или он практически сразу превратился в Великую Булгарию?

Старые авары были изгнаны из Карпатской котловины где-то на рубеже 20‑х–30‑х годов VII века, а к середине столетия их выгоняют и из Северного Причерноморья. Считается, что Куврат освободился от аварской власти между 634 и 640 годами. Трудно сказать, насколько достоверны и сам факт освобождения булгар от авар, и эта дата. Но, если исходить из неё, то нельзя не обратить внимания на её подозрительную близость к дате изгнания булгар из Потисья новыми аварами. Освобождались ли булгары от авар? Если да, то от каких ― старых или новых? Было ли освобождение избавлением от рабского ярма или просто бегством от бывших угнетателей? Вопросов много, ответов нет. Ясно лишь, что в тридцатые годы седьмого столетия в каганате происходили весьма бурные события, совершенно преобразовавшие страну. На месте аморфной кочевой державы образовалась европейского типа империя, формально во главе с каганом, но уже в каком-то ином качестве. Сквозная вертикаль власти на местах была представлена, вероятно, назначаемыми каганом наместниками (тудуны? тарханы?). Государственным языком на большей части территории каганата стал «винидский», но местами, вероятно, продолжали использоваться византийский греческий и народная латынь. Последняя наверняка была основным языком «староаварского острова» (археологически культура Хлинча).

Если Восточно-аварский каганат VII века ― это историческая реальность, то тогда именно его каган должен был разослать булгарские орды во все стороны света: на запад для возвращения отнятых бастардами территорий, а на восток ― для расширения границ державы и возрождения её экономической и военной мощи в вероятных границах от Карпат до Урала.

Альтернатива Восточно-аварскому каганату ― Великая Булгария ― тоже могла стать исторической реальностью, если булгары (или булгарские бастарды?), вслед за «винидскими» бастардами сбросили власть старых авар, создали своё собственное государство и сразу громко заявили о себе завоевательскими походами во все стороны света.

Но тут уже слово за Шерлоком Холмсом.

◄ ● ►

Что же представлял собой новый каганат после изгнания старых авар и их кагана? Здесь нам за скудостью имеющейся информации придётся дать волю фантазии.

Формально он перестал быть государством кочевников. Собственно, центр каганата в Карпатской котловине постепенно терял кочевнический облик уже при старых аварах. Процесс ускоренно пришёл к своему завершению при новых, которые, несмотря на снобистское стремление по возможности сохранить внешнюю атрибутику прежних владык, не были кочевниками. По рождению, по воспитанию, по менталитету они оставались осёдлыми земледельцами «винидами» и «склавами» [27].

В отличие от старых авар, для которых интерес к подданным ограничивался регулярностью поступлений налогов и даней, новые авары, похоже, создали то, что ныне мы называем вертикалью управления. Может статься, образцом для неё стали соседние государства франков, так как высшая элита новых авар, несомненно, была прямыми потомками франка Само. Государственный аппарат у новых авар можно предполагать районированным и иерархическим. Возможно, иерархия госаппарата в той или иной мере отражала постулированную выше стратификацию элиты новых авар. Если при старых аварах каганат состоял из ряда изолированных этнических сообществ, то при новых аварах былые чёткие этнические границы быстро стираются. Процесс насильственного переселения новыми аварами ремесленников из Подунавья на запад и северо-запад Аварии, о котором говорилось выше, был только началом. Новые местные правители тоже стремились обзавестись своими мастеровыми, и локальные перемещения населения приобрели массовый характер. В конце концов они привели к тому, что было отмечено Холмсом в самой первой приведённой цитате этой главки: все этнические элементы внутри Каганата оказались тщательным образом перемешаны меж собой, как будто кто-то специально селил в одном посёлке бывших гепидов, лангобардов, римлян и восточноевропейцев так, чтобы через одно-два поколения они уже выглядели единым этносом. Несколько позже, когда новые авары распространили свою власть на Северное Причерноморье, в этот процесс перемешивания включились и осёдлые народы Поднепровья. Свидетельством тому знаменитое Пастырское городище.

Менее ясна ситуация с булгарами. Коломийцев считает, что: «Подданные кагана Куврата, бежавшие за Днепр, хоть и носили всё тот же ярлык [«булгары»], но включали в свои ряды уже не только кочевников, но и ремесленников с земледельцами, ушедших вместе со своими повелителями из Карпатской котловины. Что касается булгар Аспаруха, объявившихся на Нижнем Дунае, то они, по всей видимости, являлись потомками оседлого населения, сохранившего верность аварам в период Великой смуты 30‑х годов VII столетия. Эти люди откололись от Каганата позже, примерно в то же самое время, когда ещё одни раскольники – сирмисиане – во главе с Кувером и Мавром пришли на македонскую землю». Но, по моему мнению, те, кого Коломийцев называет отколовшимися от каганата раскольниками, на самом деле были его законопослушными подданными, своеобразными «булгарскими казаками», признавшими верховенство новых авар и служивших им на «аварском лимесе» — пограничных землях с двумя соседними и враждебными каганату империями: византийской и хазарской. Они не «откалывались» от каганата, а либо добровольно переместились, либо были насильственно перемещены внутри него на приграничные территории.

Насильственное переселение и перемешивание населения каганата новыми аварами вряд ли могло понравиться традиционным кочевникам. По мере развития этого процесса даже те булгары, что были относительно лояльны новой власти и поначалу оставались на местах традиционных кочёвок, в конечном счёте либо оказались выжитыми из привычных мест обитания, либо, будучи принуждаемы к осёдлости, сами ушли прочь в поисках привычной свободы. Возможно, эти тенденции нашли отражение появлением в 60‑е годы орды Альцека II у лангобардов в Беневенте. В то же время с кочевниками, соглашавшимися перейти к осёдлой жизни и признававшими верховенство новых авар, были возможны взаимоприемлемые компромиссы. Отражением такого вероятного компромисса между новыми аварами и булгарами могли стать массовые откочёвки булгарских орд в 80‑е годы на периферию Аварии, но не просто на периферию, а на пограничье с сильными и опасными соседями. Так, под бок к Византии, на территорию будущих Болгарии и Македонии, ушли орды Аспаруха и Кубера, а на границу с Хазарией орды Батбаяна и Котрага. Всё это очень похоже на привычное для нас казачество. Таким образом булгары получили возможность жить самостоятельно, признавая однако, хотя бы формально и до поры до времени, суверенитет новых авар, о чём недвусмысленно говорит язык современных русских, болгар и македонцев. И казаков, кстати, тоже.

И ещё одна ремарка. Может быть, ритуальным актом признания верховенства (новых) авар было для булгар бритьё головы наголо. Поэтому лояльные аварам булгары «держали княжения… остриженными главами», по выражению автора «Именника булгарских ханов». И ещё раз хочется подчеркнуть: лучшим доказательством лояльности служивых булгар (новым) аварам служит тот очевидный факт, что на всех землях «аварского лимеса»: и в Болгарии, и в Македонии, и на юге России и Украины — до сих пор говорят на славянских языках. На славянских, а не тюркских, потому что именно славянский стал государственным языком на всей территории Аварского каганата «от Дуная до самых до окраин».

Установление в каганате управленческой вертикали новыми аварами во главе с «винидскими» потомками Само ― чрезвычайно важный постулат. Это допущение при всей своей умозрительности ― единственное разумное объяснение феномена славянского языка. Только достаточно жёсткая вертикаль управления с назначением «на места» правителей из центра, в большинстве своём «винидов», может объяснить столь быстрое и повсеместное распространение некого праславянского языка и превращения его в доминирующую речь на всей территории Аварского каганата [28] от Дуная до Дона и от Судет до Балкан.

Скорее всего, со временем Хазарский каганат постигла участь всех средневековых государств — феодальная раздробленность. По мере усиления отдельных периферийных образований они стремились к обособлению, а их элита — к большей самостоятельности. Первыми вероятно отпали пограничные «булгарские казаки», за ними последовали и другие регионы. Образовавшиеся «княжества» всё менее желали ассоциировать себя с Аварией и аварами, хоть старыми, хоть новыми. На политической карте центра Европы стали появляться государственные образования с географическими территориальными названиями вроде Карантании или Моравии, либо сохранившие старые «племенные» имена вроде Сербии и Хорватии. Но в любом случае с государственным славянским языком.

Славянское послесловие

Свершилось. Явлены urbi et orbi завершающие главы последней книги «В когтях грифона». Сам автор, кажется, подвёл черту под расследованием Холмса-Уотсона. Значит, можно дописать последнее к нему послесловие. И оно не может, не имеет права быть никаким иным, кроме как славянским.

К сожалению, на финише марафонской дистанции легендарный сыщик, вероятно чрезмерно утомлённый затянувшимся расследованием, стал уклоняться от мыслительной деятельности и склоняться к откровенной халтуре. В предпоследней главе он вообще перевалил всю работу на двух американцев, предоставив им распутывать те узлы, которые завязало его предыдущее следствие. В результате вместо очередных шедевров дедуктивного метода читатель получил микс из пары-тройки англо-американских откровений… как будто взятых с потолка — они не очень-то совместимы ни с тем, что было писано ранее, ни даже между собой. И когда, казалось, все надежды на благополучный исход уже потеряны, наконец Холмс достал-таки из шляпы и предъявил широким массам [29] своего кролика — «гаремную гипотезу».

Итак, четыре главных заключительных откровения Холмса-Коломийцева:

· общеславянский язык возник вследствие опосредованного фонологического воздействия алтайских языков на балтский или балтославянский язык;

· посредником выступил аварский — неизвестный науке индоевропейский язык;

· имя и язык славян в относительно короткие сроки распространились из центральных областей Аварского каганата на все подвластные аварам территории некими «губернаторами»;

· сам общеславянский язык родился в аварском гареме как продукт смешения балтского и аварского языков.

У Коломийцева порядок представления этих пунктов иной, как обычно более запутанный. Но мы пройдёмся по ним, придерживаясь именно этого порядка.

◄ ● ►

Всё, что касается возникновения славянского языка из балтской или балтославянской языковой общности вследствие воздействия алтайских языков, Холмс не придумал, да и не мог придумать сам. Он, словно какой-нибудь двоечник, списал, не особенно вникая в смысл, три страницы текста у двух американских лингвистов, после чего посчитал свою задачу выполненной и умыл руки. Даже не потрудился объяснить, почему для списывания он выбрал именно эту пару: профессора Калифорнийского университета Х. Бирнбаума и профессора Канзасского университета Г. Галтона. Оба они умерли в начале нашего века, но их основные работы по общеславянскому языку относятся ещё к 80‑м годам прошлого столетия. Правда, последняя статья Бирнбаума, на которую ссылается Холмс (и возможно единственная прочитанная Коломийцевым?), написана в 2003 году, но ничего нового она кроме ссылок на Галтона по существу вопроса не добавила. По крайней мере, лингвистическое сообщество, судя по введению к этой статье нескольких ведущих отечественных лингвистов, не спешит подхватывать новаторские американские идеи. Тем не менее, деваться нам некуда, придётся послушать откровения Бирнбаума-Галтона в изложении Коломийцева-Холмса.

Суть концепции Бирнбаума: «…гунны и авары… были “творцами” возникающих или недавно возникших славян». Холмс снисходительно уточняет Бирнбаума по результатам прежних своих расследований: «Гунны этого сделать не могли… данный народ… сформировался на Южном Урале и в Поволжье, страшно далеко от первичного ареала алтайских наречий. Булгары, как выяснилось, являются преимущественно потомками поздних гуннов. Стало быть, они тоже вне подозрений. Остаются одни авары». Таким образом рождение праславянского языка снова замыкается на авар. Но мы, собственно, давно с этим согласились. Однако каким же образом авары смогли «сотворить» язык «возникающим славянам»? Холмс лишь кивает на Бирнбаума. Ладно, слушаем того дальше: «Однако даже несмотря на то, что влияние алтайского на славянскую лексику кажется совершенно незначительным… влияние алтайского, по-видимому, отразилось на системе звуков и, в меньшей степени, также морфологических особенностях общеславянского языка в период его формирования».

Период формирования общеславянского языка никто не знает, поэтому тут можно «лепить любого горбатого», никто за руку не поймает. Например, Википедия уверяет нас, что «…временем существования общеславянского языка следует считать период с середины 2 тыс. до н.э. (ок. 1500 г. до н.э.) приблизительно до 5 в. н.э., когда начинается период миграций славян и их разделения на три большие языковые ветви…». То есть, общеславянский язык начал распадаться в гуннскую эпоху, а в аварскую, стало быть, уже вовсю распадался, если не распался вовсе. Формировался же он аж за две тысячи лет до этого! Так что если какие-то «алтайцы» и сотворили славянский, то это должно было бы произойти за пару тысячелетий (!) до появления на исторической сцене авар. Конечно, мы уже знаем, безоглядно Википедии доверять нельзя, но ведь две тысячи лет — это, чёрт возьми, не плюс-минус годик-другой!

Итак, кому верить? Википедии особого доверия нет, но и Бирнбаум — не папаша Мюллер. Да и Галтон тоже. Просто, в качестве небольшого отступления, для примера вот такой процитированный Коломийцевым пассаж последнего: «В настоящее время можно считать хорошо исторически установленным, что гунны и авары, в отличие от германских и иранских народов, имели обыкновение посылать своих покоренных "союзников" вперед на поле боя, предварительно обеспечив их надлежащей военной выучкой и снаряжением (а также, как сообщает франкская “Фредегарова хроника”, дурно обращаться с их женщинами). По этой и другим причинам они должны были уметь объясняться на языке своих рабов». Вот такая учёная американская чушь! Не были должны. Не умели. Это, кстати, вынужден был признать и Холмс. Если авары «обеспечивали надлежащей военной выучкой» своих «союзников», то вся эта выучка, безусловно, происходила на аварском языке, который должен был использоваться в аварской армии и на котором командовали в ней аварские командиры. Других примеров история не знает. В римской армии не было иных языков кроме латыни. И в российской, и в советской армиях новобранцы со всех концов необъятной многонациональной империи принудительно обучались хотя бы минимальному русскому. Бравый солдат Швейк, отнюдь не чешский интеллектуал, но послуживший в имперской австрийской армии, запросто оперировал уставными германизмами jawohl, tauglich и прочая. С другой стороны, авары покорили массу племён и народов, и их покорённые «союзники» говорили, соответственно, на множестве самых разных языков. Неужели славная компания Галтона с Бирнбаумом всерьёз полагают и пытаются убедить в этом нас, что авары выучили всю эту прорву языков, чтобы командовать своими разноязыкими авангардами?! Не идиоты же они (я об аварах). Кстати, для «дурного», как выражается Галтон, обращения с женщинами вообще никаких языков знать не надо. Так что не будем делать полиглотов из авар — народа, между прочим, отнюдь не выдающейся письменной культуры, практически вообще бесписьменного. До наших дней дошла одна единственная короткая надпись, предположительно на аварском языке, выгравированная на чаше из клада в Надь-Сент-Миклоше. Об этой надписи мы ещё поговорим, но чуть позже.

А пока вернёмся от археологических находок к лингвистической «находке» Бирнбаума. В чём же выразилось «влияние алтайского… на систему звуков… общеславянского языка в период его формирования», если этот период всё-таки имел место не за тысячелетия до, как утверждает Википедия, а совпал с аварской эпохой? Холмс в меру своего понимания формулирует его так: «…в некий момент времени в праславянской речи возникли изменения, которых не было не только у балтов, но и в целом у обитателей нашего континента. Яркий пример – тенденции к возрастающей звучности и закон внутрислогового сингармонизма». Холмс мыслит в масштабах континента, надо полагать нашего с ним общего, то есть Евразии. (Хотя на самом деле не могу отделаться от подозрения, что Коломийцев-то в данном случае имел в виду не континент, а часть света — Европу.) В любом случае он прав в том, что закон возрастания звучности — действительно явление уникальное и характерное только для общеславянского языка. Нигде на нашем континенте (в нашей части света в частности тоже) оно вроде бы не наблюдалось. Но тогда, пардон, оно не могло быть инициировано в праславянском алтайскими языками, тоже языками нашего континента, в которых закон возрастания звучности никак не проявлялся. Внутрислоговой сингармонизм, наоборот, явление широко распространённое и наличествующее во многих индоевропейских, в частности балтских, языках. Поэтому он вполне мог быть исконно присущ общеславянскому или балтославянскому, и для его появления в общеславянском языке совсем не обязательны какие-то внешние воздействия, в том числе алтайские.

«Закон восходящей звучности» звучит красиво, но это красота ради красоты. Особого смысла в нём нет, ибо на самом деле этот закон в общеславянском языке строго не соблюдался и нарушался именно по звучности. Скорее всего дело вообще не в звучности как таковой, тем более что нет объективных количественных критериев её оценки. В любом конкретном языке или группе родственных языков исторически сами собой складываются определённые правила взаимодействия звуков: какие-то могут следовать после одних и не могут после других, другие могут предварять только эти, но не те. Широко известен, в том числе и Холмсу, пример невозможности сочетания звуков /sl/ в греческом языке, из-за чего греки вынуждены были вставлять внутрь его эпентетический плозив или фрикатив, превращая славян в σκλαβηνοι, а Святослава в Σφενδοσθλαβος.

На сайте Лингвокультурологического тезауруса «Гуманитарная Россия» в разделе, посвящённом фонетической структуре слога старославянского языка [30] перечисляются фонетические процессы, ставшие следствием закона восходящей звучности:

· утрата конечных согласных;

· упрощение консонантных групп;

· переразложение слогов;

· монофтонгизация дифтонгов и дифтонгических сочетаний;

· судьба дифтонгических сочетаний с носовыми согласными;

· изменение сочетаний гласных с плавными согласными.

Воистину хоть стой, хоть падай! Все перечисленные явления, кроме разве самого последнего, имели место, например, во французском языке, которого никто никогда не подозревал в приверженности закону восходящей звучности!

В том же тезаурусе следствием внутрислогового сингармонизма в старославянском названы такие явления, как:

· передвижение вперед артикуляции гласного под влиянием палатальности согласного;

· палатализация согласного под влиянием гласного переднего ряда или /j/.

Но передвижение вперед артикуляции гласного под влиянием палатальности согласного происходит во множестве языков, потому что к этому объективно принуждает строение речевого аппарата homo sapiens. Внутрислоговой сингармонизм проявляется не только в общеславянском, не только в алтайских, а в той или иной мере в большинстве языков, в том числе во многих индоевропейских, включая, например, близкий родственник славянских литовский, которого никто, вроде бы, не подозревает в контактах с алтайскими. То же самое с палатализацией согласного под влиянием гласного переднего ряда или /j/. Она имела место, в частности, в поздней латыни и осталась во всех живых романских языках. Кстати, если разобраться, то вследствие этой палатализации французский язык в его современном состоянии скорее сатемный, чем кентумный. Ну и когда, спрашивается, алтайцы разоряли Рим? Или, может быть, авары всё-таки ухитрились покорить франков?

Реальная же объективность такова: характерные исключительно для общеславянского языка и отличающие его от других, в том числе балтских, языков особенности — это два связанных между собой закона: восходящей звучности и открытого слога, и оба они никак не проявляются в алтайских языках. И наоборот. Характернейшая особенность алтайских языков — гармония гласных — отсутствовала в общеславянском.

Наконец, ставя в этом вопросе последнюю точку, с таким заключением соглашается и сам Бирнбаум [31]: «Что же касается соотношения славянского с алтайским, возможные сходства между ними, по большей части в сфере фонологии, недостаточно показательны (и многочисленны) для вывода о принадлежности двух этих групп языков к одному языковому типу…». Так что, источник для списывания Холмс выбрал неудачно. Концы с концами у него в первом откровении откровенно не сошлись.

◄ ● ►

В отличие от первого второй сенсационный тезис, что язык авар был неизвестным индоевропейским языком, порождён собственно гением Холмса, хотя и не без косвенного влияния того же Бирнбаума. Тезис этот никак не поясняется и выглядит чистой спекуляцией. Единственным «основанием» для него служит то, что к индоевропейской семье принадлежали тохарские языки, ныне вымершие, но ещё живые в Таримской впадине, когда примерно в тех же краях и приблизительно в то же время предположительно кантовались авары. А Бирнбаум вскользь говорит о сходстве славянских и тохарских языков. Они действительно имеют сходные черты и некий процент общей лексики, что и должно иметь место в силу их родства. Но родство это дальнее, и степень языковой близости вполне соответствует степени этой родственной дальности. Кстати, тохарские языки, будучи кентумными, даже чуть ближе к западноевропейским языкам, таким как германские и италийские, чем к восточноевропейским, балтским и славянским.

До сих пор тохарские считались территориально самыми восточными индоевропейскими языками. Холмс небрежно продвинул границу последних ещё на две-три тысячи километров на восток к месту предполагаемого зарождения аварского этноса. Просто потому, что ему так было удобно. О месте аварского языка в лингвистической классификации языковеды к единому мнению не пришли. Некоторые, исходя из самой распространённой версии происхождения авар от сяньбийцев, склонны видеть в нём старомонгольский, однако большинство их склоняется к тюркскому языку булгарской ветви. В частности, так уважаемый Холмсом Бирнбаум полагал авар тюрками: «Нам известно не менее трех тюркских народов, в эпоху раннего Средневековья контактировавших с формирующимся славянским этносом: гунны, булгары… и авары». Может быть Холмс ухватился за краткую ремарку отечественных лингвистов в примечаниях к статье Бирнбаума: «авары были ираноязычной группой, лишь позднее тюркизированной». Но если даже так, то в контакт с балтами авары могли вступить уже будучи глубоко тюркизированными. А иранский след в превращении балтов в славян лингвисты давно дезавуировали.

Так что вероятность того, что авары говорили на неком неведомом индоевропейском языке, ничтожна. Против этого говорит и единственная известная предположительно аварская надпись из Надь-Сент-Миклоша. Ни один профессиональный лингвист не полагает её язык индоевропейским. Давайте вглядимся в эту надпись. Она сделана греческими буквами и выглядит так:

ΒΟΥΗΛΑ • ZΟΑΠΑΝ • ΤΕCΗ • ΔΥΓΕΤΟΙΓΗ • ΒΟΥΤΑΟΥΛ • ZΩΑΠΑΝ • ΤΑΓΡΟΓΗ • ΗΤΖΙΓΗ • ΤΑΙCΗ

Вряд ли можно квалифицированно судить о звуковом строе («системе звуков», как выразился Бирнбаум) языка надписи. Не надо быть большим специалистом, чтобы заметить очевидный факт: передача звучания оригинального языка греческой азбукой не однозначна. Дважды в столь короткой надписи одно и то же слово передаётся графически по-разному: ZΟΑΠΑΝ /zoapan/ и ZΩΑΠΑΝ /zo:apan/, ΤΕCΗ /tesi:/ и ΤΑΙCΗ /tε:si:/. А если графика неоднозначна, то, значит, они и не точна. Из-за этого, к сожалению, по надписи нельзя не только точно воспроизвести звучание её языка, но даже уверенно сделать важный для нас вывод, имеется ли в нём гармония гласных, так называемый сингармонизм, характерный для большинства алтайских языков. Суть его в том, что все гласные звуки языка образуют два параллельных ряда: переднеязычный и заднеязычный — и в любом отдельном слове могут присутствовать либо только переднеязычные, либо только заднеязычные гласные. В общемонгольском языке, например, ряд переднеязычных включал звуки /e/, /y/ и /ø/ (звучание очень приблизительно можно передать кириллицей как «е», «ю» и «ё»), а ряд заднеязычных — /a/, /u/ и /o/ («а», «у» и «о»). Кроме того, был один нейтральный гласный звук /i/ («и»), который мог соседствовать в слове и с переднеязычными, и с заднеязычными.

Так вот, если, например, посчитать язык надписи из Надь-Сент-Миклоша общемонгольским, то при оговоренных условиях вероятно заднеязычными являются слова ΒΟΥΗΛΑ /bui:la/ (приблизительное звучание для русского уха «буила»), ZΟΑΠΑΝ /zoapan/ («зоапан»), ΒΟΥΤΑΟΥΛ /butaul/ («бутаул»), ΤΑΓΡΟΓΗ /tagrogi:/ («тагроги»), а переднеязычными — ΤΕCΗ /tesi:/ («теси»), ΔΥΓΕΤΟΙΓΗ /dygetøgi:/ («дюгетёги»), ΗΤΖΙΓΗ /i:tzigi:/ («ициги»).

С оговорками на краткость надписи о ней можно сделать следующие осторожные замечания:

· не видно характерных индоевропейских черт, например, скоплений нескольких согласных в начале слова;

· возможно, присутствует гармония гласных;

· допустимы закрытые слоги.

Выводы из этих наблюдений очевидны: язык надписи не подчиняется законам открытого слога и восходящей звучности, и он, скорее всего, не индоевропейский. Он может быть общемонгольским или каким-нибудь тюркским, но в любом случае это ни в коем случае не то средство воздействия на балтский или балтославянский язык, которое могло бы превратить последний в общеславянский.

Коломийцев привёл множество переводов этой надписи, включая анекдотичные, коих абсолютное большинство. Не только общепризнанного, но и просто мало-мальски разумного среди них не обнаруживается. Лингвисты-профессионалы предпочитают считать язык неизвестным, а надпись непереведённой. Со своей стороны лингвиста-любителя могу лишь к этому добавить, что надпись похожа на последовательность имён и титулов. Слово ΒΟΥΗΛΑ разные переводчики переводят то как имя «Боила» или «Воила» (в Болгарии бытует личное имя Боил), то как титул, тюркское множественное от которого бойлар позднее превратилось в славянское «бояре», а слово ZΟΑΠΑΝ как прототип южнославянского титула «жупан». В этой связи не могу не обратить внимания интересующихся на слово ΗΤΖΙΓΗ надписи. В статье «Монгольские языки» Википедии в примерах из общемонгольского языка можно найти слово ečige со значением «отец». Звучание этого слова /εt∫ige/ («эчиге») практически идентично возможному, с учётом нюансов среднегреческой графики, звучанию слова ΗΤΖΙΓΗ надписи, которое может читаться /ε:tzigε:/ («эцигэ»). Между прочим, в современном монгольском языке это слово сохранилось в очень похожей форме эцэг. При таком предположении в надписи фигурируют имена двух жупанов, отца и сына: жупана Тэси и жупана Тагроги, отца Тэси. Так что к аварским именам и титулам, возможно, добавляются ещё и родственные (династические?) связи.

Тут самое место вытащить на свет божий ещё один важнейший факт, упущенный или вполне сознательно проигнорированный Холмсом и Коломийцевым. В монгольском языке слово баян имеет вполне определенное значение «богатство» и «богатый», вследствие чего оказывается весьма вероятным апеллятивом к имени аварского кагана. Более того, в монгольском языке есть и слово авар, имеющее вполне подходящее, прямо-таки «говорящее» значение «непреодолеваемый», «непобедимый» с производным аварга — «гигант», «исполин», «победитель»! То есть, весьма вероятно мы имеем дело с ещё одним апеллятивом — источником самоназвания авар.

Также, не покушаясь на попытку перевода надписи, не могу не обратить внимание специалистов-монголистов на целых три её конечных элемента ‑(Ι)ΓΗ, подозрительно похожих на монгольские суффиксы родительного падежа ‑иги и принадлежности ‑ги.

Близость ΗΤΖΙΓΗ надписи из Надь-Сент-Миклоша к ečige/эцэг и относительное обилие явно монгольских суффиксов буквально заставляет [32] сделать естественный вывод, что язык этой надписи выглядит более близким к монгольскому, чем к тюркскому (и тем более, индоевропейскому!). В совокупности же с очевидно монгольскими этимологиями самоназвания авар и имени их кагана монголоязычие надписи из Надь-Сент-Миклоша можно смело проэкстраполировать на собственно авар. Без сомнения именно это и предположил бы Холмс, не будь он вынужден подчиниться воле Коломийцева.

◄ ● ►

Третье из новых откровений Холмса, явленных в последних главах «Грифона»: славяне как этнос вместе со своим языком вышли из самого сердца Аварского каганата. Имя и язык славян в относительно короткие сроки распространились из центральных областей каганата на все подвластные аварам территории: «Во всех областях, занятых данными племенами [имеются в виду будущие славяне – В.Е.], в определённый момент времени появляются выходцы из сердцевины могущественной степной Империи, созданной Баяном». То есть, славяне как феномен Европы VI века был порождён внедрением в местные этнические среды, самые разнообразные и разноязыкие на необъятных просторах Аварского каганата, выходцев из его центрального района, под которым понимается то Карпатская котловина, то шире вся Среднедунайская равнина. При этом «выходцы» немногочисленны, из центра на периферию каганата распространяются не массы переселенцев, а только прозвище и язык: «Ибо речь в данном случае идёт не о бурном размножении и последующем расселении одного-единственного народа… а о появлении общего прозвища и единого языка у множества прежних обитателей континента, до того звавшихся фракийцами, готами, гепидами, лангобардами, венедами и бесконечным количеством иных имён, изъяснявшимися ранее на десятках разных диалектов».

Ну, с прозвищем особых проблем не видно. Недаром в народе говорят: хоть горшком назови… (Благо, в перечислении обозванных славянами племён можно отыскать и «горшечные».) Прозвать можно кого угодно кем угодно, и прозвания иногда действительно оказываются необъяснимо прилипчивыми. Поэтому без особых возражений воспринимается генезис этнонима славян, предложенный Коломийцевым «по подсказке» Холмса с Уотсоном: «Знаменитые сыщики предположили, что летописные склавины, в которых учёные всегда подозревали славянских предков, первоначально представляли собой сравнительно небольшое сообщество, состоявшее из осколков фракийских, германских, кельтских и сарматских племён, а также угнанных в плен римских граждан… Как выяснилось, к современным славянам данные люди имели весьма косвенное отношение, скорее их можно считать пращурами нынешних румын и молдаван. Лишь в рамках степной Империи, построенной аварами в конце VI столетия, этноним “склавины” передался всем прочим земледельческим племенам, покорившимся пришлым кочевникам. Каковых оказалось немало, поскольку в зависимость от азиатских беглецов в некий момент времени попало большинство обитателей восточной части нашего континента». Вновь Холмс оперирует континентами, но на сей раз это выглядит очевидным ляпом из области географии. Вряд ли этноним «склавины» передался, например, китайцам или корейцам — «земледельческим племенам восточной части нашего континента», то есть Евразии. Впрочем, вполне возможно, Холмс в очередной раз запутался в основах географии и в данном случае тоже имел в виду не континент, а часть света, нашу старушку Европу. Однако оставим географию и сосредоточимся на истории и этнологии.

Так откуда, спрашивается, в самом центре Аварского каганата взялся у фракийцев, германцев, кельтов и сарматов — разношёрстных племён, кем-то прозванных славянами, — единый чуждый всем им язык? Коломийцев, деваться ему некуда, вынужден как-то объяснять этот феномен. И он пытается, правда, на уровне никак не обоснованных допущений Холмса: «Если допустить, что славянское наречие стало lingua franca внутри Аварского каганата, нетрудно объяснить его невероятную популярность у обитателей раннесредневековой Европы, а равно сам взрывной характер распространения данного феномена». Ну да, если допустить… Допустить можно что угодно, только вот объяснить эту самую «невероятную популярность» славянской речи «внутри Аварского каганата» Коломийцеву с Холмсом пока никак не удаётся, и в неудаче виноват сам же Коломийцев. Он начисто перечёркивает собственное и без того волюнтаристское допущение настойчивым подчёркиванием, что нет археологических следов заметного присутствия праславян в том самом центре каганата, откуда они, согласно Холмсу, разнесли славянскую речь во все уголки «степной империи»: «…основную массу населения Паннонии и Трансильвании составили правнуки оказавшихся здесь ещё в гуннский период восточных и западных германцев, перемешавшихся тут с обитателями римских пограничных крепостей и массой угнанных в ставку Аттилы имперских военнопленных. Из недавних пришельцев выделялись лишь сами авары и их степные союзники… Что касается восточноевропейских земледельцев, то они лишь изредка встречались внутри Котловины… [подчёркнуто мною – В.Е.]». И, продолжая опровергать самого себя: «Карпатская котловина представляла собой как бы гигантский плавильный котёл, где пришлые кочевники, северяне-германцы и южане-ромеи постепенно образовывали единый этнический сплав, чья материальная культура получила у археологов прозвище "мартыновской". Именно её отечественные специалисты пытались выдать за славяно-аварскую. Показательно, что даже те окраины Среднедунайской равнины, которые историки безоговорочно признавали оплотом дальнейшей славянской экспансии в Европу – такие области, как Моравия, Нитра или Карантания – в реальности осваивались отнюдь не пришельцами с Востока Европы, а прежними обитателями Паннонии – бывшими римлянами, кельтами, иллирийцами и германцами. Получалось, что потомки хорошо всем знакомых центральноевропейских аборигенов уже через век превратятся в славян. При отсутствии масштабных миграций сюда с Припяти или с Днепра». Итак, «единый этнический сплав» создателей мартыновской, она же аваро-славянская, культуры включал, по Коломийцеву, авар, германцев и ромеев. В славян также превращаются «бывшие римляне, кельты, иллирийцы и германцы». Именно они, а не какие-то мигранты «с Припяти или с Днепра» просто так спонтанно по необъяснимой прихоти вдруг мгновенно превратились в славян, скоренько выучили славянский язык и, сделав его lingua franca Аварского каганата, осуществили в нём масштабную «славянскую экспансию». Если ещё возможно допустить, что такой «сплав» по каким-то неизвестным нам причинам принял придуманное имперскими книжниками и навязанное ему извне название «славяне», то как можно поверить, что он оказался способен распространять язык, совершенно чуждый всем сплавленным в нём ингредиентам?!

Между тем Коломийцев продолжает настаивать на доминировании славянского языка даже там, где никаких славян и в помине не было: «Если пражане и суковцы осваивали данные края двумя параллельными потоками, почти не пересекавшимися друг с другом, то выходцы из Паннонии покрыли собой обе эти зоны… В целом представители новой “дунайской” волны весьма походили на здешних аборигенов – германские племена балтийского побережья – решившихся после долгих странствий вернуться на свою историческую родину. Спрашивается, кто же на самом деле распространил славянский язык в регионе: скромные пражские племена, дикие и отсталые суково-дзедзицкие лесники или куда более развитые и могущественные пришельцы из Карпатской котловины?» Для Коломийцева ответ очевиден: конечно «могущественные пришельцы из Карпатской котловины»! Но тогда на север славянский язык у него распространяют… романизированные германцы, то есть бывшие германцы, говорящие на вульгарной латыни. А на юг? «Миграционные волны с Востока Европы фактически не достигли балканских пределов. Следы праго-корчакцев и пеньковцев заметны лишь на территории Молдовы и Валахии, в области обитания ипотешти-кындештских племен. Южнее, на правом берегу Дуная… они чрезвычайно редки. На остальной части полуострова памятники восточноевропейцев обнаружить вообще не удаётся. Получается, что о какой-либо значимой миграции сюда с берегов Днепра и Днестра говорить не приходится. Зато в начале VII века на Балканы переселилась некая толика прежних обитателей Карпатской котловины». И на юге ситуация ничуть не лучше. Вновь славянский язык аборигенам, кои не имеют никакого отношения к славянству, несут всё те же обитатели Карпатской котловины, то есть кто угодно, только не славяне, отсутствующие в той котловине, как выяснил и поведал нам устами Холмса сам Коломийцев.

Сознавая очевидную шаткость своих позиций и необоснованность допущений, Холмс должен был бы прибегнуть к излюбленной палочке-выручалочке — своему дедуктивному методу. Однако на сей раз он почему-то отдаёт предпочтение индукции перед дедукцией и обрушивает на нас с Уотсоном целый ворох якобы похожих примеров быстрого распространения языков на большие территории: «Латынь в пределах Римской империи и греческое койне в рамках державы Александра Македонского – вот ближайшие примеры почти мгновенного по историческим меркам перехода на общее средство общения сотен народов, оказавшихся в пределах единого государства. Примерно в то же самое время, когда славянская речь победоносно шествовала по лесам и полям нашего континента, схожие процессы протекали в Центральной Азии, чьи обитатели в кратчайший срок усвоили язык древних тюрков. Разница лишь в том, что относительно азиатских стран историки отлично сознают первопричину такого явления – образование там обширного Тюркского каганата. Меж тем как в области будущего проживания славян связь между переходом восточноевропейцев на общее наречие и появлением здесь влиятельного Аварского царства ученые пока никак уловить не сподобились». Но даже вывернутый наизнанку дедуктивный метод Холмса даёт сбой. Ведь главный камень преткновения вовсе не в тупом упорстве учёного люда. Даже если признать решающую роль «влиятельного Аварского царства» в «переходе восточноевропейцев на общее наречие», это проблемы не решит, ибо все приведённые Холмсом и процитированные выше примеры на деле не доказывают, а опровергают его постулаты. «Латынь в пределах Римской империи и греческое койне в рамках державы Александра Македонского», равно как и тюркский язык в Тюркском каганате — это не какие-то упавшие с неба по щучьему веленью лингвы франки, а государственные языки, родные языки титульных народов, языки завоевателей и создателей этих империй! Если корректно проводить аналогию с выбранными Коломийцевым примерами, то распространяться в Аварском каганате из его центра по перифериям должен был бы аварский язык. А чтобы «славянская речь победоносно шествовала по лесам и полям нашего континента», славяне обязаны быть создателями и титульным этносом Аварского каганата, покорителями и повелителями всех народов империи, а отнюдь не «прочими земледельческими племенами, покорившимися пришлым кочевникам». Ещё раз подчёркиваю: покорителями, а не покорившимися! Не рабами-склавинами, а завоевателями и властителями, как римляне в Римской империи, как македоняне в империи Македонского, как тюрки в Тюркском каганате.

Предположение Коломийцева-Холмса о решающей роли государства, а именно Аварского каганата, в быстром распространении единого языка на всех подвластных аварам территориях выглядит логичным и хорошо встроенным в исторический контекст, поэтому с ним очень хочется согласиться. Но если принять это логичное предположение, то таким единым языком безоговорочно должен был бы стать аварский язык. Но стал-то славянский! К сожалению, это коренное противоречие Коломийцеву пока не удалось преодолеть, из-за чего бедолага Холмс оказался на грани первого в своей практике фиаско!

Между тем противоречие требует разрешения, но в парадигме Коломийцева-Холмса оно вряд ли возможно. Венценосные заносчивые азиатские кочевники, покорившие множество народов и властвующие на огромной территории, высокомерно пинавшие саму Византию, вряд ли ни с того, ни с сего перешли бы на речь своих рабов, на язык какого-то захудалого земледельческого народца, ничем не выдающийся среди других аборигенных бесписьменных наречий. Проблема настоятельно требует решения, и, понимая это, Холмс выкладывает на стол последний свой козырь.

◄ ● ►

Действительно, пора уже распутывать опутавший нас с головы до ног клубок загадок и спасать реноме Холмса. Эту задачу призвано решить последнее откровение Коломийцева — его «гаремная гипотеза». Она действительно решает большинство загадок и решает очень просто — формально признаёт и легализует новых авар. Но признаёт именно формально: только по форме, а не по существу. По форме это тоже полукровки, дети авар. Но по существу не мои новые авары, молодые властители каганата, сместившие старых и заместившие их во власти, а всего лишь некие «губернаторы» при прежних правителях-степняках, выросшие в гареме этих правителей.

Здесь я хочу последовать примеру Холмса и перевалить основную работу по общей оценке «гаремной гипотезы» на профессионала — историка и археолога Л. Клейна. В своём критическом разборе этой гипотезы, как она была представлена Коломийцевым на сайте «генофонд.рф» [33], мэтр отечественной науки указывает на то, что «гаремная гипотеза» Коломийцева зиждется на длинной цепочке недоказанных и недоказуемых предположений, в которой «одно цепляется за другое, и вероятность или правдоподобность убывает с каждым звеном». Вот эта цепочка по Клейну:

· У авар должны были иметься гаремы.
6

· В гаремы авары должны были взять первым долгом балтских наложниц, потому что с балтами они в Европе столкнулись первыми.
6

· Гаремные наложницы изобрели свой тайный язык из смеси всех языков наложниц на балтской основе.
6

· Изобретённый ими язык старшие наложницы навязывали младшим наложницам, и так далее.
6

· У наложниц рождались сыновья, которые воспринимали этот язык от матерей.
6

· Когда авары стали вымирать от незнакомых болезней и число их резко сократилось, их заменили эти сыновья-полуавары.
6

· Язык у сыновей-полуавар был новый и всеобщий — славянский.

Как известно, прочность цепи определяется самым слабым звеном. Но в этой цепочке из семи звеньев надёжных вообще не отыщется.

У историков нет достоверных данных о каких-либо гаремах у авар, но в принципе их существование не только возможно, но и вероятно. Однако есть ещё одна фундаментальная сложность, о которой, похоже, Клейн не подозревал: у Коломийцева на самом деле не гаремы, а гарем — один-единственный на всю Аварию! И это принципиально, потому что в многочисленных разных гаремах вырабатывались бы (если бы они вообще вырабатывались!) разные тайные языки, а не единственный общеславянский. Но тогда аварский «гарем» у Коломийцева превращается скорее в какой-то вселенский бордель, в который любой желающий поразвлечься аварин всякий раз должен проскакать полстраны туда, а потом, ублажившись, полстраны обратно домой. Конечно, охота пуще неволи, но не до такой же степени! Не проще ли отправлять потребности где-нибудь поближе, у себя под боком? Ведь мало кто из местных красавиц решился бы отказать господину, тем более если речь шла о его обслуживании в более естественном для женщин качестве в сравнении с описанным в «Повести временных лет». И, наконец, ещё раз вспомним Фредегара: авары зимуют со склавами, а не едут зимовать в общий столичный бордель; спят с жёнами и дочерьми этих склавов, а вовсе не с наложницами в неком вселенском борделе, в существование которого вообще невозможно поверить.

Никто не знает, кого авары первыми встретили в Восточной Европе. Коломийцев считает, что «первыми земледельческими племенами, попавшимися им на длительном пути, стали анты-пеньковцы и северы-колочинцы». Почему именно они? Так удобно Холмсу. Об этнической принадлежности колочинцев вообще ничего не известно. Про антов в этом плане согласия у историков и археологов нет. Более того, нет согласия даже между Холмсом и Коломийцевым. В своё время Холмс обращал внимание на явно не балтские дошедшие до нас антские имена: Идаризий, Мезамир, Келагаст, Дабрагез, Усигард. Однако, излагая свою «гаремную гипотезу», Коломийцев тем не менее называет антов балтами. Но не будем спорить, на самом деле всё это не так уж важно. Лучше зададимся вопросом: зачем аварам тащить с собой в свой феноменальный, невероятно трудный и опасный рейд 560‑х годов на Эльбу по непроходимым лесам северных отрогов Карпат степных земледельцев? Какой от них прок среди диких чащоб? Логичнее было бы положиться на жителей лесов, настоящих балтов. Может быть тут действительно сгодились бы колочинцы, а ещё более подошли бы, например, создатели тушемлинско-банцеровской культуры, которая, по мнению авторов статьи Википедии, «интересна тем, что хорошо иллюстрирует процесс трансформации балтов в славян». А ведь степняки явно интересовались тушемлинцами! Недаром те массово отливали трёхлопастные (!) наконечники стрел, так характерные для степных кочевников. (Как справедливо заметил ранее Коломийцев, сжигая в плавильных горнах своё национальное достояние — окрестные леса.)

Так что даже если допустить невозможное — существование вселенского аварского борделя — и совсем невозможное — изобретение в нём наложницами какого-то своего языка (тут полезно было бы напрячь фантазию и представить себе, как в фильме «Белое солнце пустыни» свой секретный язык в тайне от Абдуллы изобретают и старательно разучивают, не умея писать, Зарина, Джамиля, Гюзель, Саида, Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия и Гюльчатай!), — этот язык вряд ли имел бы балтскую основу. Коломийцев сам настаивает, что общеславянский язык родился в Карпатской котловине и именно оттуда был разнесён по всей Аварии. Наивно полагать, что авары потащили бы в эту котловину через пол-Европы свой громадный гарем, пусть бы даже он был изначально колочинским или тушемлинским. В том же «Белом солнце пустыни» Абдулле даже малюсенький гарем из десятка жён (опять же Зарина, Джамиля,… Гюльчатай) успешно транспортировать за собой по родной пустыне удавалось не всегда. У авар проблем с супергаремом в чужих лесных дебрях было бы неизмеримо больше. Куда проще набирать на новом месте новый контингент наложниц. Но в Карпатской котловине и на Среднем Дунае не было никаких балтов, никаких праславян, поэтому балтские девушки никак не могли стать основными обитателями тамошнего аварского супергарема. А главное, не было у авар никакого вселенского борделя, в котором мог бы чудесным образом зародиться особенный конспиративный язык наложниц. Ежели вновь вспомнить Фредегара, этим вселенским супергаремом была вся Авария с «филиалами» в каждом селении склавов.

По-моему, от «гаремной гипотезы» уже ничего не осталось. Можно на её руинах чуть притормозить и перевести дух, несмотря на то, что критический разбор оставшихся трёх звеньев цепочки уважаемым Львом Самуиловичем Клейном ещё не завершён. Дело в том, что я наперекор его авторитетному мнению готов согласиться с тремя оставшимися предположениями Холмса, правда после небольшой, но существенной их корректировки.

Да, у аборигенок (жён и дочерей склавов у Фредегара), с которыми зимовали и сожительствовали авары, рождались сыновья-полуавары, и они, живя со своими матерями, говорили на языке, который звучал вокруг. Но происходило всё это не в недрах не существовавшего супергарема, а по городам и весям каганата, где местные женщины жили, рожали и воспитывали своих детей, в том числе бастардов от заезжих авар. Поэтому родным языком этих полуавар был местный разговорный язык данного конкретного региона каганата.

Когда число старых авар заметно сократилось, неважно, из-за неспособности ли противостоять местным болезням или вследствие ряда поражений от Византии, стало ясно, что ослабевшие властители уже не способны далее эффективно управлять огромной империей. Может быть, переломным моментом стал неудачный штурм аварами Константинополя в 626 году. Тогда на смену старым пришли новые авары — те самые сыновья полукровки, они же бастарды Фредегара. Может быть, старые авары сами добровольно уступили власть новым (всё-таки дети, родная кровиночка!), но, судя по свидетельству франкского анналиста, процесс смены власти протекал не гладко. Его кульминацией стало восстание винидских бастардов под началом Само. Успех этого восстания и отмеченные Фредегаром «постоянные победы бастардов над аварами» обеспечили не только переход власти от старых авар к новым, но и главенство среди последних именно зачинщиков восстания и постоянных победителей — винидов во главе с потомками Само. После изгнания в 631 году булгар из Паннонии, новые авары должны были окончательно утвердиться в политическом центре каганата, и с этого момента язык новых властителей начал распространяться из этого центра по всей Аварии. Поскольку во главе этих новых властителей оказались виниды, то и языком новых авар должен был стать винидский.

Круг почти замкнулся. Чтобы замкнуть его окончательно, надо что-то знать о винидах и их языке. Но этого мы как раз не знаем. Судя по сегодняшнему положению дел, это и был праславянский язык, ставший общеславянским после распространения по всем подвластным аварам территориям. Но вопросов всё равно остаётся немало.

Был ли винидский язык балтским? Неизвестно. А должен ли быть им? Не обязательно. Из балтского субстрата общеславянского исходил Холмс, но это могло быть его очередным заблуждением. Если винидами Фредегара были переброшенные на Эльбу колочинцы или тушемлинцы, то балтский субстрат весьма вероятен. Если же виниды были автохтонами и потомками таинственных поморских венедов, то тут возможны варианты, причём весьма неожиданные. Вспомним, например, что русскоязычная Википедия считает население поморской культуры венедами, а немецкоязычная — бастарнами. Тем самым вроде бы между ними ставится знак равенства. А бастарны, как мы знаем, признаны создателями зарубинецкой археологической культуры, наследниками которой вполне могли быть и колочинцы, и тушемлинцы. Тогда в предках колочинских или тушемлинских балтов могут оказаться… венеды. Но и это ещё не всё. Авары, отправившись на завоевание Паннонии, перебрасывают колочинцев или тушемлинцев не куда-нибудь, а в Силезию, которая многими археологами считается прародиной бастарнов. Так замыкается ещё один круг?

Вне этого круга остаётся необъяснённым уникальный чисто лингвистический феномен, свойственный исключительно общеславянскому языку — закон открытого слога и возрастания в нём звучности. Именно его уникальность позволила бы наметить направление поисков, если бы нечто подобное нашлось в каком-либо ином языке, имевшем какую-то историческую возможность воздействия на балтославянский. Например, том же венедском, о котором ничего не известно. Или балтских, о которых на самом деле тоже известно недостаточно. Тут надо иметь в виду, что мы фактически что-то знаем только о маргинальных, подвергавшихся сильному иноземному влиянию периферийных языках исконного балтского ареала: северо-западных летто-литовских и западных прусско-ятвяжских [34]. Языки огромного основного балтского массива, в том числе основные центральные диалекты, нам не известны.

Подвергся ли балтский (или венетский?) субстрат аварскому влиянию в каганате? Наверное подвергся. Но мы, в отличие от Холмса, об аварском языке тоже фактически ничего не знаем, а не зная ни субстрата, ни суперстрата, судить об этом влиянии невозможно. Поэтому оставим этот вопрос профессиональным лингвистам в союзе с историками.

Но независимо от того, какой они в конце концов вынесут вердикт, на сегодняшний момент проблема славянского этно- и глоттогенеза, что бы ни нафантазировал Холмс, имеет, по-моему, единственное решение: могучая и великая Аварская держава VII–VIII веков (Внимание! Держава именно этого периода, а не более ранний каганат VI–VII веков!) с политическим центром в сердце Европы была создана и поднята на вершину могущества не степняками, а другим народом, победившим этих кочевников. Они же археологические «аваро-славянские мартыновцы». Они же нарративные винидские бастарды Фредегара. Они же мои новые авары, заместившие у руля каганата после успешного восстания настоящих старых авар и мимикрировавшие под них. Вследствие этой мимикрии, стремления внешне походить на своих славных победоносных предшественников (и прямых предков по отцовской линии!) новые авары внешне мало отличались от старых, да и, скорее всего, сами предпочитали считать себя аварами. Но, выросшие при матерях-славянках, они, во-первых, ментально были уже не степняками кочевниками, а осёдлыми земледельцами, в среде которых росли и воспитывались. Во-вторых, они с детства говорили на славянском языке, языке той самой среды. Вероятно, по-аварски худо-бедно кумекали тоже. Но родным и первым языком для них был всё-таки славянский. После обретения власти в каганате новыми аварами их родной язык естественным образом превратился в фактически государственный, после чего славянская речь очень быстро стала распространяться из ядра каганата на все подвластные новым аварам территории. Не в качестве какой-то невесть откуда взявшейся lingua franca, как пытается запудрить нам мозги Холмс, а в ранге фактически государственного языка каганата. И распространялась славянская речь не какими-то «выходцами» из ядра каганата — энтузиастами-славянофилами, — а политической элитой государства, пусть относительно немногочисленной, но властвующей и диктующей населению свою волю на своём родном языке.

◄ ● ►

Без моей гипотезы «подмены» старых авар новыми властителями каганата Коломийцев с Холмсом вынуждены выдумывать для разумно недоверчивого Уотсона совсем уж невероятные сценарии рождения славянского языка: «Боюсь, что вы ошибаетесь, Уотсон. Общий язык в Карпатской котловине возник намного раньше самых смелых ваших предположений, гарантировано до Смуты [«Смутой» Коломийцев с Холмсом называют описанный Фредегаром бунт бастардов, который я считаю не смутой, а победным восстанием – В.Е.], и никакое это не койне». Ступив на скользкий лёд невероятных допущений, Холмс уже не может остановиться и скатывается всё дальше в область диких фантазий: «…славянский язык никак не связан с лепными горшками, землянками и кремациями [то есть славянский язык никак не связан с классическими праславянами пражско-корчакской культуры! – В.Е.]…». Но тогда естественно возникает множество вопросов, один из которых Уотсон по своей простоте немедленно задаёт Холмсу: «С 568 года, когда в Лангобардию пришли авары, до 631 года, даты вероятного исхода предков балтийских славян из этих мест [Холмс связывает этот исход со «Смутой» – В.Е.], прошло каких-нибудь жалких шестьдесят с небольшим лет. Как за столь краткий миг население такого огромного региона, где проживало множество различных по происхождению племён, преимущественно германских, могло полностью забыть свои родные слова и перейти на ранее незнакомую им речь? С чего вдруг германцы Лангобардии поголовно и быстро стали славянами?» Задаёт и… не получает ответа. Может быть потому, что великий сыщик в очередной раз интригует своего простоватого товарища и приберегает ответ на потом, чтобы подать его наиболее эффектно? Но забегая вперёд, можно отмести это предположение. Ответа Уотсон так и не дождётся. Похоже, на сей раз Холмсу ответить просто нечего! Вместо прямого ясного ответа великий сыщик пускается в туманные рассуждения о сроках и датах, когда могла бы происходить славянизация Аварского каганата, всё более запутываясь в своих фантазиях. В них славянизация каганата началась очень рано, задолго до «Смуты»: «Общий язык в Карпатской котловине возник намного раньше самых смелых ваших предположений, гарантировано до Смуты… Аварские подданные заговорили по-славянски уже на самых ранних этапах существования данного государства [Аварского каганата]. Чему свидетельством не только появление в эльбо-одерском регионе балтийских славян, но и ситуация на Балканском полуострове. “Славянизация” значительной части балканских земель пришлась на довольно краткий период – с 602 по 626 год [всего 24 года! – В.Е.]. Первая дата, когда в результате солдатского восстания к власти приходит узурпатор Фока и начался развал Византийской державы. Вторая – неудачный штурм Константинополя силами аваро-персидской коалиции. Только в этот недолгий промежуток каганы хозяйничали на всей территории полуострова, устанавливая здесь свои порядки. Позже греки принялись шаг за шагом отвоевывать родные края». Славянизация «значительной части балканских земель» за какие-то двадцать четыре года? За одно поколение?! В такое поверить невозможно, несмотря на авторитет и апломб Холмса. Даже Уотсон не поверил. И правильно сделал. Дело в том, что обе даты — и начала и конца «славянизации» по Холмсу — совершенно не вписываются в исторические реалии средневековых Балкан. Похоже, не желая признавать свою беспомощность, прославленный сыщик вновь морочит нам голову.

Во-первых, совершенно не соответствует действительности утверждение Холмса, что после неудачной осады Константинополя в 626 году «греки принялись шаг за шагом отвоевывать родные края». Не до того было грекам. Шедшая в то время с переменным успехом тяжелейшая война против персов плавно перешла в бесконечную безнадёжную войну с арабами, в ходе которой арабы тоже не раз осаждали Константинополь. После 626 года Византия напрягала все силы на азиатских театрах военных действий, где речь в прямом смысле шла об её выживании. Иногда в периоды затишья удавалось уделить толику внимания Сицилии и югу Италии, но Балканы совершенно выпали из сферы её текущих забот. А с 80‑х годов VII века северные районы Балкан, как раз те, где ныне звучит славянская речь, от Византии навсегда отрезали булгары Аспаруха и Кубера. После этого все нечастые войны Византии за «родные края» севера Балкан ограничились кампаниями на территории Болгарии и не выплёскивались за её границы. На Балканском полуострове под контролем Византии реально оставалось только доступное её флоту южное побережье — в первом приближении территория современной Греции. Кстати, это объясняет, почему там и только там удалось сохраниться греческому языку. На север Балканского полуострова византийцы и носа не совали, там под прикрытием булгарского кордона безраздельно хозяйничали авары. Только уже не старые, а новые, которые говорили по-славянски и, хозяйничая, по-хозяйски навязывали свой язык местному населению.

Во-вторых, славянизация Балкан и Балтийского Поморья началась вовсе не так уж и рано — не «гарантированно до», а как раз после «Смуты» и вследствие неё как результат смены власти в каганате. Славянский язык распространился по всей территории каганата уже новыми аварами. Может быть быстро, может быть не очень, но в любом случае, разумеется, не за двадцать четыре года. Да и спешить было некуда. Для Паннонии процесс насильственной славянизации, начавшийся в 30‑х годах VII века, мог длиться вплоть до её завоевания франками, а для Карпатской котловины — до самого венгерского нашествия. То есть, на Дунае время «славянизаторов» не поджимало: в их распоряжении было минимум полтора, а то и почти три столетия. А для Балкан и Поморья говорить о точной дате окончания славянизации вообще не имеет смысла. Там процесс ничем не прерывался и естественно завершился, когда славянизировать стало уже некого.

Если со сроками славянизации каганата что-то проясняется, то по-прежнему запутан вопрос, кто всё-таки был распространителем славянского языка в Аварском каганате. Не имея ответа, Холмс как заведённый продолжает вбивать в голову Уотсона, да и наши головы заодно, свой парадоксальный тезис: «Конечно же, новый [славянский] язык распространили повсюду отнюдь не переселенцы с Припяти, Днепра или Днестра, как уверяют нас слависты…». Но кто же тогда?! Ни Холмс, ни Коломийцев так и не дают ответа. Новых авар они не признали, а других кандидатур не предложили. Между тем кто-то должен был сначала принести славянский язык «с Припяти, Днепра или Днестра» на Средний Дунай, а потом распространить его оттуда «повсюду», по крайней мере в границах каганата.

Касательно принесения, по элементарному здравомыслию очевидно, что принести (пра)славянский язык в ядерные области Аварского каганата на Среднем Дунае могли только (пра)славяне, они же «виниды» Фредегара, они же создатели пражско-корчакской (с учётом исторического предшествования вероятно всё-таки более правильно называть её корчакско-пражской) культуры, которым археологически нет альтернатив. В этой связи вновь приходится вернуться к логичному выдвинутому мной выше предположению, что обитатели лесной зоны Восточной Европы «с Припяти, Днепра или Днестра» сопровождали и обслуживали авар в их циркумкарпатском походе начала 560‑х, а впоследствии поддерживали в рабочем состоянии северокарпатский путь — до покорения склавинов в 580‑х годах единственную транспортную нить, связующую старую восточную и новую западную части Аварии. Нечто вроде «дороги жизни» для авар. Кстати, здесь же объяснение того, что ареал корчакско-пражской культуры вытянулся колбаской по северным склонам Карпат. Именно вдоль той нити.

Что же до распространения, то Холмс следующим образом формулирует требование-условие к распространителям славянского языка в каганате: «Такому условию идеально соответствуют лишь “аварские губернаторы” – конные воины, по долгу службы главенствующие над всеми подвластными племенами. С одной стороны, они живут среди этих бедолаг, активно с ними контактируют. С другой, перед нами отнюдь не феодалы, которым в вечное владение переданы отдельные поместья с подданными. Сегодня такой витязь мог оказаться в Моравии, а завтра очутиться с новым заданием в Галиции или на Балканах. Главное: его регулярно призывали на сборы. Надзирающие всадники несомненно участвовали во всех военных кампаниях и дальних походах кочевой армии. Следовательно, они постоянно встречались друг с другом, тесно общались в ходе решения различных задач, непрерывно обновляя свой словарный запас. А это важнейшее условие для сохранения языковой общности». Но сформулированное Холмсом требование-условие невыполнимо. Невозможно губернаторствовать в некой области и при этом регулярно призываться на сборы, «главенствовать над подвластными племенами» и участвовать «во всех военных кампаниях и дальних походах кочевой армии». Тут уж либо-либо. Либо ты управляющий провинцией и постоянно живущий в ней штатский чиновник вроде губернаторов в царской России. Либо служивый витязь, охраняющий государеву особу и защищающий рубежи страны наподобие киевских былинных богатырей. Что же касается языковой общности, то таковая сохранялась, например, в необъятной Российской империи, хотя никто в ней губернаторов не призывал на сборы и не заставлял участвовать в переходах через Альпы. Языковая общность формируется и сохраняется сама по себе при наличии централизованного государства. Это достаточное условие. Но не единственное.

Есть в нашей истории другой пример сохранения языковой общности в отсутствии явно выраженной государственной централизации. В Киевской Руси после Мономаха и в Московии во времена татаро-монгольского ига единство языка сохранялось в условиях глубокой феодальной раздробленности. В значительной степени фактором, сдерживающим языковую дивергенцию, была единая на всю Русь православная церковь. Однако разговорный язык по городам и весям уже существенно отличался от старославянского языка церкви, но тем не менее сохранял относительное единство. Вероятно важную роль в этом сыграл институт лествичного княжества. Этот уникальный феномен сложился на Руси как общее вотчинное владение всей страной одной династией, условно Рюриковичами, с сиюминутным наделением их феодальными владениями в соответствии с лествичным правом. На Руси действительно князья колесили по стране, наследуя всё более богатые и значимые уделы, меняя за свою жизнь до десятка княжений. И принимали участие в военных кампаниях и дальних походах объединённого русского войска (хотя чаще грызлись и дрались между собой). Но их-то никак не назовёшь губернаторами, в смысле назначенцами. Их никто не назначал, и они никому не подчинялись, ни перед кем не отчитывались. Они были хоть и временной, но верховной и абсолютной властью в своих владениях. Не представителями какого-то верховного властителя-кагана, а суверенными правителями, для которых даже великий князь был лишь первым среди равных, ведь из них любой со временем сам мог стать великим князем [35].

Вот и ситуация в позднем Аварском каганате выглядит подозрительно похожей. Элитой новых авар должны были стать прямые потомки Само, вероятно не уступавшие численностью Рюриковичам с учётом отмеченной Фредегаром плодовитости династа. И очень может статься, что утверждение энциклопедий о «распаде» державы Само после его смерти, распаде без всяких следов этого «распада», следует понимать как естественный процесс феодального дробления каганата при новых аварах (уже не пастухах-кочевниках, а земледельцах и землевладельцах!), по мере того как плодились поколение за поколением наследники первого правителя. В конце концов «Самонычам» стало не хватать наделов внутри основной территории каганата, и они начали захватывать себе новые на дальней периферии. В том числе той, где ещё, возможно, сохранялась власть старых авар, всё дальше оттесняя последних. В том числе и той, которая до того не слишком интересовала кочевников из-за непригодности к кочевью и пастушеству, но была вполне пригодна для земледелия.

Как бы то ни было, распространять славянский, то есть свой родной, язык по всей территории Аварского каганата выпало на долю потомкам по материнской линии тех заброшенных аварами в Центральную Европу и принесших туда свой язык праславян — «винидским бастардам», волею судеб превратившимся в новых авар.

◄ ● ►

Здесь хочется сделать ещё одно лирическое отступление по поводу весьма любопытной приведённой Коломийцевым выдержки из Константина Багрянородного: «…по повелению василевса Ираклия, эти хорваты [так называемые белые хорваты, которых Константин располагает “за Венгрией у границ Франции” – В.Е.], пойдя войною против аваров и прогнав их оттуда [из Далмации], по воле василевса Ираклия и поселились в сей стране аваров, в какой живут ныне». Не упустим случая посмеяться над неискоренимым византийским снобизмом: для Константина с его имперской колокольни всё, что происходит в мире, может происходить только по велению басилевсов. Между тем, вспомним, именно при Ираклии авары осаждали Константинополь. В то время Византия ни в коей мере не контролировала Далмацию и всю нынешнюю Хорватию с Сербией, где полновластными хозяевами была как раз авары. Не случайно Константин проговаривается, что поселились переселенцы всё-таки «в стране авар». И уж тем более Ираклий никоим образом не мог что-либо повелеть белым хорватам в их для него недостижимо далёкой то ли Богемии, то ли Силезии, то ли Саксонии. Если хорваты действительно отвоевали Далмацию у авар, то речь может идти только о смене в тех краях власти старых авар на власть новых, выступавших уже под «племенным» именем хорватов. И, разумеется, не было никакого массового переселения. Основное население Далмации, как и всех Балкан, осталось прежним, что объективно подтверждают антропологи и генетики. Просто вместо старых пришли новые властители, называвшиеся хорватами и говорившие по-славянски.

Итак, при Ираклии (то есть в период с 610 по 641 год) в Далмации хорваты победили авар и стали властителями страны. Судя по приведённой Коломийцевым цитате из Д. Алимова: «…для носителей хорватской этнической идентичности противопоставление себя аварам было особенно значимо» — противостояние аварам сами хорваты воспринимали как антагонистическое. Однако «…далматинская элита VIII-IX веков представляла собой всадников, которых хоронили вместе с аварскими поясами и франкским оружием». Аварское иго вроде бы сброшено, власть у их врагов хорватов, но новая хорватская элита всё ещё носит аварские пояса. Это ли не подтверждение того, что пришлые хорваты — это те же новые авары, которые, будучи антагонистами старых, тем не менее, старательно переняли у них внешнюю показную аварскую атрибутику? Правда, оружие у них франкское, но тому есть понятные причины. Во-первых, элита хорватов, то есть новых авар, — это потомки не только степняков, но и франка Само. Во-вторых, это уже не кочевники, а скорее потомственные земледельцы, феодалы, и государство своё они строят по канонам не только и не столько авар, сколько более опытных в государственно-феодальном строительстве соседей: византийцев и особенно франков.

Подтверждение того, что новые авары были уже не кочевниками, а осёдлыми земледельцами, даёт, сам того не подозревая, Холмс: «Кроме всего прочего, период Смуты, как мы знаем, закончился тем, что царственные всадники широко расселились по всей Карпатской котловине. Судя по поздним аварским могильникам, степняки крепко держали в своих руках все плодородные земли в долинах рек Савы и Дравы вплоть до начала IX века». Старым аварам, то есть степнякам-кочевникам, нет резона «широко расселяться» на плодородных, тем более заболоченных землях долин Савы и Дравы. Им подавай пастбища. Заселять плодородные земли скорее с руки осёдлому населению, земледельцам. Но ведь наши новые авары, хотя и считали себя аварами, на самом деле, выросшие при матерях в славянской среде, по воспитанию и менталитету были осёдлыми земледельцами, а не кочевниками-пастухами! Именно им, родившимся и жившим среди осёдлых пахарей и знающим цену житу, с руки осваивать новые территории, которые старым аварам были неинтересны, — в первую очередь плодородные пахотные земли. Включая их в своё государство (может быть правильнее уже говорить не о целом государстве, а об отдельных феодах-«княжествах»?) и устанавливая там свою власть над местными обитателями, они заодно заставляли их переходить на свой язык.

Вероятно тут подходящее место для небольшого этнографического наблюдения. История раннего средневековья не оставила нам принципиальных различий между двумя славянскими народами: сербами и хорватами. Говорили они на одном языке, практически не различались по быту, одежде и народным традициям. Конечно, между современными сербами и хорватами есть одно, всего лишь одно, но радикальное и решающее различие: вероисповедание. Сербы и хорваты крестились примерно в одно время — в IX веке. Но после раскола христианства в начале XI века Сербия и Хорватия оказались в разных «зонах влияния», в результате чего сербы стали православными, а хорваты — католиками. Но до конца X века никаких различий между сербами и хорватами найти не удаётся. Тем не менее, единый праславянский народ существовал в Аварском каганате VI–VIII веков в виде двух разных «племён». Причём территориально оба «племени» располагались чересполосно, но почему-то всегда парами. Холмс Коломийцева, представляя нам «первичные праславянские племена», располагал сербов на берегах Южного Буга, а хорватов чуть западнее, в предгорьях Карпат. Позже некие белые сербы обнаруживаются в Саксонии на землях будущей Лужицы, где до сих пор живут под своим этнонимом (чаше в германизированном виде «сорбы»), а где-то рядом «за Венгрией у границ с Францией» в Судетах Константин Багрянородный помещает белых хорватов. Наконец, на современных картах Сербия и Хорватия вновь угнездились рядышком, но уже на Балканском полуострове. Вот так всегда вместе, всегда рядом, и всегда врозь!

С учётом общего, до сегодняшнего дня, у обоих этих народов языка, который и зовётся сербско-хорватским [36], вряд ли будет большой смелостью предположить, что исторически, до разделения на католиков и православных, это был один народ с общей исторической судьбой. Или точнее две ветви одного народа, но в то же время ветви разные, имевшие какое-то принципиальное различие, не позволявшее им слиться в течение многих веков проживания бок о бок в разных частях Европы. Может быть ответ нам даст физическая карта? Во всех трёх упомянутых регионах соседского проживания сербы всегда занимали равнинные и даже заметно заболоченные области, а хорваты — горные и предгорные. Конечно, трудно указать точные места проживания всех древних сербов и хорватов. Но весьма вероятные места обитания сербов — юг Полесья с верховьями Южного Буга, современная Нижняя Лужица и долины Савы и Дравы современной Сербии — сплошь равнинные болотистые места. На первичное место обитания хорватов напрашиваются Карпаты [37]. Сложнее уточнить место «за Венгрией у границ с Францией», но всё же это в основном гористые районы от северных склонов Альп современной Австрии до чешских Судет и немецкого Гарца. Наконец, безусловно к горным регионам относится и Далмация. В этой связи любопытно, что П. Шафарик предлагал объяснение этнонима сербов как «сеятелей», а М. Фасмер объяснял этноним хорватов как «стражей скота». Сербы — равнинные земледельцы, хорваты — горные пастухи. Впрочем, справедливости ради, и у сербов, и у хорватов есть масса других этимологий.

Просто послесловие

Жалко, невероятно жалко, что своё захватывающее расследование — выражаясь фигурально, настоящую бочку отличного интеллектуального мёду — Холмс неожиданно в самом конце так опрометчиво испортил своей гаремной гипотезой — воистину небрежно шмякнул в эту бочку ложку дёгтя. Как тонко подметил экранный Штирлиц, в памяти от беседы остаётся последняя фраза. Соответственно, от книги (в нашем случае даже четырёх книг) — самая последняя глава. У завершающей тетралогию Коломийцева — глава донельзя неудачная, по существу едва ли не перечёркивающая все неоспоримые достоинства многих и многих предыдущих глав. Гаремная гипотеза Холмса никоим образом не сообразуется с историческим контекстом, не выдерживает элементарной критики с лингвистической точки зрения и, наконец, просто не в ладах со здравым смыслом.

Начать хотя бы со здравого смысла. Явно далеко за его пределами сама мысль, что общеславянский язык (не просто некий тайный код, даже не пиджин, а именно полноценный и, ох, какой непростой язык!) мог быть придуман внутри какого-то гарема его обитательницами. Как акцентировалось выше, это предполагает существование одного общего на всю Аварию гарема, что само по себе просто нелепо. Непредставимо. Невозможно. История не знает подобных примеров, в том числе и у известных кочевых народов. А нравы номадов не претерпевали заметных изменений веками и тысячелетиями. Тем не менее, обязательность для его гипотезы именно такого «централизованного» гарема вынужден был скрепя сердце признать и сам Холмс. Кроме того, для сложения нового полноценного языка такой гарем, надо полагать, должен был функционировать достаточное время. Холмс обошёл сторонкой необходимую продолжительность этого времени, но, опять же по здравому рассуждению, речь должна была бы идти не о неделях и не о месяцах. Однако столь долгий срок не вписывается в исторический контекст.

Единственное объяснение появлению у авар так необходимого Холмсу единого на всю Аварию гарема, которое он смог придумать, свелось к тому, что во время циркумкарпатского рейда рубежа 50‑х / 60‑х годов VI века аварам якобы необходимо было охранять свои гаремы в сложных необычных для кочевников условиях лесистых северных склонов Карпат, из-за чего они на время похода объединили их для упрощения охраны. Однако этот рейд, как и любой рейд, не мог длиться десятилетия. По принятой самим Холмсом хронологии аварских завоеваний, авары добрались с Верхнего Днестра на Верхнюю Эльбу не более чем за два-три года: антов в Северном Причерноморье авары покорили в самом конце 50‑х годов, а на восточной границе Австразии появились в самом начале 60‑х. Могли ли наложницы за пару-тройку лет (!) создать в таком гипотетическом объединённом гареме новый полноценный язык? Со всей очевидностью нет. Да и, возвращаясь к здравому смыслу, зачем он им был там нужен? Объяснение Холмса, что обитательницам «супергарема» было нужно некое секретное непонятное господам-аварам средство общения между собой, смехотворно. Для такого общения за глаза достаточно скромного пиджина, и творить новый полноценный язык не имело смысла, даже если бы наложницы были на это способны. Да и о какой секретности может быть речь? Любой секрет, известный хотя бы одной мающейся от безделья женщине, мгновенно перестаёт быть таковым. И последнее. Если даже допустить невозможное — создание за столь короткий срок забитыми неграмотными обитательницами «супергарема» совершенно нового языка, — как этот язык смог сохраниться? По завершении молниеносного циркумкарпатского рейда авары в Потисье наверняка перешли к своему обычному образу жизни, и объединённый гарем, следует полагать, был разобран ими в частные гаремы или вовсе распущен. А те частные гаремы в Карпатской котловине быстро пополнились и в дальнейшем продолжали пополняться местными девушками и женщинами, которые, как настаивал сам Холмс, никоим образом не могли быть носителями ни праславянских, ни балтских, ни балто-славянских языков — обязательного, опять же по настоянию Холмса, условия возникновения общеславянского языка.

Коломийцев (не без помощи пары американцев) придумал, что возникший в недрах коммунистически обобществлённого аварского гарема общеславянский язык был языком смешанным, «смесью» некого балтского языка с неким индоевропейским, ранее подвергшимся воздействию алтайских языков и запечатлевшим в себе какие-то их особенности. Сам термин «смешанный язык» не общепризнан в среде лингвистов (об этом можно посмотреть соответствующую статью Википедии). Он спорен и в общечеловеческом смысле, потому что практически все современные языки, кроме, может быть, изолированных языков аборигенов с окраин цивилизованного мира, так или иначе смешанные. В этом общечеловеческом смысле общеславянский тоже можно считать языком смешанным. Однако формально для языковедов это не так. Например, по определению Википедии: «Смешанный язык возникает в условиях полного двуязычия, когда представители группы достаточно хорошо владеют обоими языками, чтобы сопоставлять их элементы и заимствовать те или иные в новый стихийно конструируемый ими язык». Трудно себе представить полное двуязычие (именно двуязычие, то есть «достаточно хорошее» владение двумя языками) в аварском «супергареме». То есть, там отсутствовало это обязательное условие возникновения смешанного языка.

Но даже если допустить «смешанность» общеславянского, то в числе смешанных в нём компонентов никак не может быть аварский язык, что принципиально для гаремной гипотезы Холмса. Неважно был ли для авар один из алтайских языков (вероятные кандидаты тюркский или монгольский) изначально родным, либо на него они перешли с какого-то индоевропейского (сарматский, как допускают некоторые российские языковеды, или скифский, как придумал Коломийцев). В любом случае в контакт с балтами авары могли вступить, уже будучи носителями какого-то алтайского языка. Но, вот незадача, как раз самые характерные особенности общеславянского, отличающие его от соседних индоевропейских языков (открытые слоги и восходящая звучность), совершенно не свойственны алтайским языкам. И наоборот, черты, характерные именно для алтайских языков (гармония гласных, запрет на скопления согласных в начале слова), в общеславянском как раз отсутствуют.

В итоге гаремная гипотеза Холмса оказывается несостоятельной со всех точек зрения. И эта ложка дёгтя тем более обидна, что мёд-то в бочке в целом был совсем неплох!

◄ ● ►

По моему разумению, из медовой бочки можно с удовольствием и пользой посмаковать, непредвзято осмыслить и поставить в безусловную заслугу Коломийцеву (хотя бы за то, что они были явно обозначены и снабжены обильными цитатами из древних хронистов и анналистов) следующие положения и заключения Холмса:

· постулирование активного принудительного перемешивания населения Восточной Европы в империях скифов, сарматов, гуннов и авар;

· предположение о рождении протославянских археологических культур с их на удивленье бедным материальным выражением из рабских трудовых лагерей кочевников;

· утверждение о неславяноязычности населения левобережья Нижнего Дуная, получившего в имперских хрониках название склавинов (археологическая культура ипотешть-кындешть-чурель);

· тезис о проникновении авар в Карпатскую котловину не с юга по Дунаю, а с севера в обход Карпатских гор;

· определение границ Аварского каганата в пору его расцвета в VI–VII веках с гораздо бóльшим охватом территорий, чем принято считать;

· присвоение «древностей антов» местным аварским правителям-надсмотрщикам за покорёнными народами, в частности теми же антами;

· концепция распространения общеславянского языка из политического центра каганата, Карпатской котловины, на всю территорию Аварии в её самом расширенном понимании, то есть фактически на весь известный ареал бытования этого языка.

Объяснение Холмсом бедности, чтобы не сказать убогости, приписываемых праславянам археологических культур тем, что это были культуры рабов, насильно согнанных поработителями-кочевниками в нечто вроде трудовых концлагерей, может казаться обидным предполагаемым потомкам этих рабов и потому весьма скептически ими восприниматься. Но, увы, пока что это единственное имеющееся объяснение никем не объяснённой, да иначе и вряд ли объяснимой той самой убогости в сравнении с одновременными соседними археологическими культурами. (Отдельный вопрос, выходящий за рамки собственно истории: так ли постыдно исторически рабское происхождение, и каково мнение на этот счёт, например, современных афроамериканцев.)

Вследствие активного принудительного перемешивания кочевниками населения востока Европы Холмс полагает бессмысленными попытки определения языковой принадлежности археологических культур того времени, в том числе корчакской. В какой-то мере с этим можно согласиться, тем более что языка носителей тех культур мы всё равно никогда не узнаем. Но вряд ли стоит доводить любое утверждение до крайностей. В конце концов, где-то должен был изначально существовать тот праславянский язык, который внутри Аварии (но не внутри какого-то гарема!) превратился в общеславянский и затем распространился по всей её огромной территории. По-моему просто глупо отвергать в качестве носителя такого языка корчакское население, тем более что убедительной альтернативы ему у Холмса так и не нашлось. Похожая ситуация, кстати, и с ипотешть-кындешть-чурельскими склавинами. Отвергая их славяноязычность и настаивая на их полиэтничности, следовало бы предложить адекватную языковую альтернативу. Холмс этого не сделал, а ведь, на мой взгляд, сюда, особенно с учётом «многонациональности» склавинов, так и напрашивается вульгарная латынь как универсальный язык, объединивший все народы Римской империи, включая самые отдалённые её окраины, на которые ступала нога римского легионера. Косвенно, но настойчиво на такое же заключение наводит современный румынский язык.

Тезис о проникновении авар в Карпатскую котловину с севера в обход Карпат — спорное, но в то же время одно из самых интересных предположений Холмса. Оно прямо вытекает из датировки, принятой для хроники Григория Турского (и ретранслированной в труд Фредегара), первого нападения авар на Австразию 561 или 562 годом. Если верить этой дате, то авары появились на границах государства Сигиберта I за несколько лет до их водворения в Карпатскую котловину, которое произошло, согласно общепринятому историками мнению, не ранее решительного столкновения гепидов с лангобардами в 567 году. И этим датам, и тезису Холмса очень хочется верить, хотя, к сожалению, всегда остаётся вероятность неточностей в хронологии древних источников, о чём у нас еще будет возможность порассуждать ниже.

Холмс вслед за В. Носевичем, но ещё смелее раздвинул границы Аварского каганата периода его расцвета далеко за пределы, отводимые каганату ортодоксальной историей. Лишь на западе они более-менее совпали с общепринятыми. У Холмса каганат, запихиваемый традиционными картами в Карпатскую котловину, на севере выплеснулся к самому Балтийскому морю, на юге накрыл север Балкан и Иллирию, на востоке простёрся до Дона или даже Волги. Конечно, у Аварии не было маркированных в современном смысле границ, они достаточно динамично менялись на протяжении её истории. Но для нас важнее лингвистическая маркировка, которая дожила до наших дней в виде исторического ареала распространения славянских языков. Тем не менее, как представляется мне, некое отражение восточных и южных географических границ «Великой Аварии» нам могут дать известные места кочёвок булгарских орд так называемой «Великой Булгарии», особенно если справедливо моё предположение, что они были спроважены или оттеснены на периферию каганата новыми аварами. На востоке это Волга от среднего течения до низовьев (соответственно орды Котрага и Батбаяна), на юге — современные Болгария и Македония (соответственно орды Аспаруха и Кубера).

Здесь я позволю себе первое небольшое «лирическое» отступление.

Меня давно заинтриговал и до сих пор не даёт спать спокойно некий феномен Древней Руси, почему-то не привлекший внимание историков. Между Киевом и Великим Новгородом по прямой около тысячи (!) километров. Межу тем, после «призвания князей-варягов», то есть якобы сразу после образования государства Русь, из Новгорода в Киев, как по накатанному тракту, один за другим отправляются в славные походы Аскольд с Диром, Олег с Игорем, Владимир Креститель и Ярослав Мудрый. В итоге первые владыки Древней Руси — Олег, Игорь, Владимир и Ярослав — были и новгородскими, и киевским князьями. Но это ещё цветочки. Если верить «Повести временных лет» (чего я, пользуясь случаем, вновь категорически не советую), то Древняя Русь при Рюрике локализовалась вокруг Новгорода и включала помимо столицы только Изборск и Белоозеро. Но уже правнук Рюрика Владимир Святославич оставил в наследство своим сыновьям не только Новгород (Вышеславу) и Киев (Святополку), но и Полоцк (Изяславу), Ростов (Ярославу, затем Борису), Владимир-Волынский (Всеволоду), Тмутаракань (Мстиславу), Смоленск (Станиславу), Псков (Судиславу) и Муром (Глебу). Масштабы потрясают! Ещё можно понять стремление расширить пределы государства на благодатный юг до Киева и дальше до южных морей, Чёрного и Каспийского, но как понять, как осмыслить стремление первых владык Руси в бесконечно далёкое Среднее Поволжье? Что вообще толкнуло их собрать под одним скипетром Новгород, Киев, Ростов, Муром и Тмутаракань? И как им это удалось за относительно короткий срок? Тем более что в наших летописях о завоевании Олегом, Игорем, Святославом или Владимиром Ростова, Мурома или Тмутаракани нет ни слова, все эти города словно были некой естественной «нагрузкой» к Новгороду и Киеву. Словно общность этих разбросанных по Восточной Европе городов и весей ни у кого не вызывала сомнений. Вот и спрашивается, не было ли эта общность исторической памятью о действительном прошлом единстве этих и других мест в рамках какого-то предыдущего государственного образования, включавшего едва ли не всю Русскую равнину? А теперь дополнительно вспомним, что ещё отец Владимира Святослав Игоревич совершенно неожиданно для читателей «Повести временных лет» вдруг заявил у болгарского Переяславца, что именно там, то есть на Дунае, «середина земли» его! И теперь уже невозможно отделаться от подозрения, что таким государственным образованием был, по крайней мере вполне мог быть, Аварский каганат или хотя бы его восточная часть в процессе феодального дробления. Например, та же Великая Булгария.

Однако вернёмся к Коломийцеву и Холмсу.

Венец расследования и важнейшая их догадка — возникновение общеславянского языка внутри Карпатской котловины и его распространение оттуда по всей территории каганата некими «губернаторами». Лично я, признавая её огромную значимость, могу принять лишь частично. От себя я сознательно и принципиально исключаю возникновение и оставляю только распространение языка из политического центра Аварии на её периферию и столь же сознательно и принципиально заменяю неких «губернаторов» Холмса своими новыми аварами в качестве распространителей и общеславянского языка, и так называемой аваро-славянской «мартыновской» культуры. Это прямо следует из решительного отказа от не выдержавшей проверки на прочность по всем осям гаремной гипотезы, вместе с которой уходят с исторической сцены «губернаторы» Холмса — гипотетические дети того самого не существовавшего объединённого «супергарема», открывая дорогу истинным властителям великого Аварского каганата в пору его наивысшего расцвета — восставшим против власти старых авар и победившим винидским бастардам во главе с потомками Само. Вероятно они частично переняли от старых авар внешнюю атрибутику, наглядно продемонстрированную нам Мартыновским кладом, а от Само и франков — организацию государства, уже не степного и кочевнического, а осёдло европейского. Именно этим можно объяснить заметное расширение границ каганата в VII веке: новые авары проявили интерес к новым землям, которые были непригодны для кочёвок и потому не привлекали внимания старых авар. Так благодаря новым аварам каганат распространился на север и на юг.

Интересным косвенным подтверждением принятия новыми аварами франкской модели государства служит тот факт, что в числе заимствованных атрибутов такой модели оказались имена правителей. Во-первых, властители большинства славянских государств, наследовавших Аварии, звались не каганами, а князьями [38], титул же этот — безусловно германского происхождения. Во-вторых, известные нам имена властителей Великой Моравии, самого раннего безусловно славянского государства и наследника государства Само, построены по германскому двухосновному принципу: Мой‑мир, Рости‑слав, Свято‑полк, Пред‑слав (просто для сравнения, имена правителей франков в эпоху восстания винидов Само: Теодо‑рих, Сиги‑берт, Хильде‑берт и др.).

◄ ● ►

Гаремная гипотеза Холмса в значительной мере базируется на его же сомнительном утверждении об аварах как замкнутой касте, в которой были строго запрещены браки с иноплеменниками и иноплеменницами. Доказательства этого нет, да вероятно и быть не может. Тут снова полезно обратиться к истории и нравам кочевников, которые, как уже отмечалось выше, не менялись тысячелетиями. Никакие хорошо известные истории кочевнические народы — ни арабы, ни хазары, ни татаро-монголы — кастовой замкнутостью не отличались. Жёнами пророка Мухаммеда были женщины из разных племён, в том числе побеждённых мусульманами [39]. Хазарский каган собирал в своём гареме дочерей всех подвластных ему правителей. Жёнами Чингисхана были не только монголки (Борте, Кулан), но и татарка (Есуй), и китаянка (некая цзиньская княжна), и многие другие девушки со всех концов его бескрайней империи. Из жён Аттилы история до нас донесла имя только последней из них, и имя это не гуннское, а вне сомнений германское.

Вряд ли и авары страдали какой-то кастовой замкнутостью. Тем более что (и в этом я соглашусь с Холмсом) число истинных (старых) авар, весьма вероятно, сильно сократилось после страшной эпидемии и катастрофических поражений от армии Приска в самом конце VI века. В седьмой век каганат вступил в сильнейшем политическом и этническом кризисе. Хвалёная аварская армия была практически уничтожена, настоящие авары были едва ли не на грани вымирания. Всё это позволяет именно этом моментом датировать начало процесса замещения старых авар новыми, завершившегося к середине века взлётом могущества каганата под властью новых правителей. Этот процесс замещения мог происходить и по-мирному эволюционно, и по-революционному кроваво, хотя, скорее всего, как обычно и бывает в жизни, всего было понемногу. Вполне ожидаемо к началу VII века в Аварии уже был весьма высок процент полукровок, рождённых во всех его регионах местными женщинами, удостоившимися внимания заезжих аварских господ. Со временем появились и квартероны, и метисы с самыми различными процентами аварской крови. Больше всего аварских метисов разной степени метисации должно было появиться на «винидском» северо-западе каганата, где они просто стали рождаться раньше, ведь именно в этот «угол каганата» авары сначала пришли с востока и уже оттуда продвинулись в Потисье и на Средний Дунай.

Если отказаться от недоказуемой и маловероятной кастовой замкнутости авар, то следует ожидать, что аварские метисы постепенно разбавляли чистокровную правящую элиту. Так как быть аваром всё ещё оставалось престижным, полукровки старались выглядеть и вести себя как настоящие авары. Может быть некоторые из них сами себя считали аварами. Они вполне могли быть двуязычными, полагая необходимым в дополнение к родному языку освоить «государственный» аварский. Тут необходимо сделать существенную оговорку: родной язык у них в разных регионах Аварии был разным, что исключало появление в Аварии некого общего для всей страны смешанного языка. Процесс замещения старых авар новыми резко ускорился после этническо-демографического кризиса рубежа VI–VII веков. Затем ситуация в каганате, в том числе языковая, резко изменилась вследствие восстания винидов. Отмеченные Фредегаром их постоянные победы над аварами, возможно включая часть примкнувших к тем прочих метисов, позволили винидам в конце концов захватить власть в каганате, вследствие чего их речь уже без всякого смешения быстро стала общим языком всех новых авар и фактически государственным языком каганата.

Здесь уместно сделать ещё одно небольшое «лирическое» отступление и порассуждать о времени восстания винидов.

Фредегар датирует его, как всю свою хронику, годом правления сидевшего на троне государя, а именно Хлотаря II («На 40-м году правления Хлотаря некий человек по имени Само, франк родом из Сеннонской округи, вместе с другими купцами отправился к тем склавам , которые известны как виниды. Склавы уже подняли восстание против авар… Несколько раз они, под его руководством, воевали с гуннами, и его благоразумие и храбрость всегда доставляли винидам победу»). Этот сороковой год правления Хлотаря согласно принятой хронологии франкского королевства соответствует 623 году. Лично у меня тут есть сомнения, которыми я хотел бы поделиться, хотя они непринципиальны и для концепции Коломийцева, и для её коррекции моими новыми аварами.

Дату начала восстания, 623 год, невозможно не соотнести с осадой аварами Константинополя в 626 году — даты слишком близки. Если виниды к моменту осады уже подняли своё восстание и всегда, как утверждает Фредегар, одерживали победы, то непонятно, как аварский каган в условиях победоносного внутреннего восстания, которое никак не удавалось усмирить, решился со всей армией отправиться осаждать далёкий Константинополь. Тут явно что-то не так. Возможно, с Фредегаром, а возможно, с хронологией Меровингов у Григория Турского. Коломийцев на своём сайте в дискуссии с одним из комментаторов его книг настаивает на точности этой хронологии: «Надо заметить, что данный летописец [Григорий Турский – В.Е.] для французов представляет собой примерно то же, что Нестор и “Повесть временных лет” для восточных славян. Вся ранняя история Франции строится на хронологии и последовательности событий Григория Турского. Вы не меня пытаетесь в неточности уличить — вы французскую историю желаете полностью разрушить. А надо сказать, что над ней трудилось множество весьма талантливых современных историков. Которые каждое слово Григория Турского изучали чуть ли не под микроскопом… Вы можете, конечно, настаивать на своей версии датировок. Но тогда вам придётся вступить в полемику с ведущими современными французскими историками. Пока вы убедительно их не опровергли, выпустив для этого пару-тройку научных монографий, я предпочту опираться на общепринятые датировки событий ранней истории Франции, а не на ваш альтернативный вариант». Я не собираюсь вступать в полемику с французскими историками, тем более выпускать на эту тему научные монографии, я всего лишь хочу обратить внимание на очевидные проблемы в хронологии Григория-Фредегара конкретно в связи с восстанием винидов. Кстати, в «Повести временных лет» Нестора, которую отечественные несреднестатистические историки также изучали под микроскопами и нещадно редактировали, полным-полно не только ошибок в датировках, но и откровенной лажи (чтобы не сказать вранья) [40].

Итак, как же каган мог решиться увести «всю королевскую рать» под Константинополь, когда дома под ним шатался трон? Чисто теоретически можно допустить такой сценарий: каган, будучи тем ещё авантюристом, плюнул на племенные традиции и славное кочевническое прошлое и решил, взяв Константинополь, перенести туда свою столицу, слить оставшуюся под его властью часть каганата с Империей и править этакой Великой Аваро-Византией. А там и с такой мелочью, как непокорные виниды, можно будет разобраться уже в совершенно иных условиях. Но лично мне в такой сценарий верится плохо. Более вероятным представляется другой.

Из двух опорных дат — 623 и 626 годы — позволю себе, считая вторую более достоверной, усомниться в первой. Строго говоря, первая дата вообще никем не названа. Фредегар привязал к 40‑му году правления Хлотаря II первое появление Само у винидов, лишь по ходу заметив, что «склавы уже подняли восстание против авар». То есть, восстание, вроде бы, началось до появления Само у винидов. Но это если Фредегар не ошибался. Гргорий Турский до этого времени не дожил, и «шпаргалок» у Фредегара не было. А когда он писал свою хронику, события 623 года были уже «преданиями старины». Дата же осады Константинополя зафиксирована синхронными византийскими хрониками, и их манускриптам, да простят меня Коломийцев с французскими историками, веры больше, чем памяти Фредегара. Поэтому более вероятным представляется сценарий, в котором восстание склавов, винидов в том числе, началось после неудачного штурма Константинополя, а поводом к нему послужили поражение авар и массовая казнь каганом склавов, в числе которых вполне могли быть виниды. При этом к 626 году в винидской среде уже могло быть какое-то брожение, ещё не оформившееся в открытое восстание, а Само к тому времени действительно мог уже пару-тройку лет обретаться среди винидов, успеть заслужить уважение и продвинуться в их лидеры. Такое развитие событий, кстати, делает более вероятным выдвижение винидами в руководители вспыхнувшего восстания человека, уже прижившего среди них и делом доказавшего право на руководство, чем странное оказание такого доверия только что приблудившемуся чужаку в сценарии Фредегара.

◄ ● ►

Конечно немного обидно за Холмса: взявшись за расследование появления на нашей планете славян и их языка, он, увы, потерпел первое в своей практике фиаско. Кто-то даже может посчитать, что зря он не прислушался к русской поговорке и сел не в свои сани. А вот я так не считаю. И полагаю, мы должны выразить благодарность ему и Коломийцеву за их интересное и поучительное следствие. Проделана огромная работа (целая бочка мёда!) и проделана не напрасно несмотря на отчётливую горчинку от ложки дёгтя. Многое, очень многое в нашей славянской истории благодаря Коломийцеву прояснилось и стало понятней. Выводы Холмса, зачастую весьма неожиданные, о многом заставили задуматься, во многом усомниться. Да чёткого и однозначного ответа на все вопросы долгое расследование так и не дало. Но в конце концов всё не так печально. И ситуация отнюдь не плачевная и не тупиковая. Осталось совсем чуть-чуть. Может быть надо всего на всего признать наконец победу восстания бастардов Фредегара, и всё станет на свои места.

На своё законное археологическое место в корчакский ареал вернутся славянская прародина и праславянский язык.

Своё законное политическое место новых славяноговорящих полновластных властителей каганата займут загадочные «губернаторы».

И они, новые авары, «на законных основаниях» разнесут всей Новой Аварии не какую-то невнятную и невесть откуда взявшуюся лингву франку, а родную для них славянскую речь. Здесь даже можно, если нравится, без ущерба для дела допустить в новой имперской речи — общеславянском языке новых авар — некий «аварский акцент» их предков по отцовской линии, он ничего принципиально не меняет.

Наконец, окраины каганата, включая контролируемые «булгарскими казаками» дальние пограничья, получат возможность естественной славянизации в фактически Славянском каганате «от Карпат до самых до окраин» без лишней и ненужной спешки ускоренными двадцатичетырёхлетними курсами.

А далее… Где-то на просторах этого Славянского каганата заложатся основы будущей Руси. И возможно именно историческая память о прошлом величии «Славянского каганата» заставит Святослава Игоревича воскликнуть на берегах Дуная «Здесь середина земли моей!», а его потомков — восстановить это величие в границах от Балтийского моря до Чёрного и от Дуная до Волги.

Между прочим, Коломийцев на своём сайте вроде бы намекал, что может «вернуться на сцену» и продолжить своё расследование в этом направлении. Что ж, ждём с нетерпением…

Сентябрь 2017

На главную ▬››

---

[1] Клуб исторических детективов. ▬››

[2] И. Коломийцев ошибается, считая, что учёные «различают речь готов, вандалов, бургундов и прочих». Не различают. Правда, справедливости ради следует признать, что лишь о готском, единственном письменном среди восточногерманских языков, источники дают достаточно полное представление. Кроме них известно, например, написанное вульгарной латынью вандальское название молитвы «Господи, помилуй!» – Froja Armes. Вот для сравнения готские слова: frauja – «господин» и arman – «сжалиться», «посочувствовать». (Замена «au» на «o» объясняется тем, что дифтонг /au/ классического периода в вульгарной латыни произносился как монофтонг /o/. Кроме того, лингвисты не определились относительно произношения готского «au», которое тоже, возможно, монофтонгизировалось под влиянием латыни.)
Тем более, вопреки другому заблуждению Коломийцева, лингвисты не находят существенных различий между диалектами остготов и вестготов, если таковые вообще существовали.

[3] Кажется, ремарку Тацита «венеты переняли многое из их [бастарнов] нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам» Холмс с Коломийцевым готовы понимать в том смысле, что многократно разорявшие римские провинции и привыкшие к разбойной жизни бастарны, добравшись до Припяти и Днепра, приобщили к этому «благородному занятию» тамошних аборигенов. Что ж, возможно. Вот только неувязочка с горами. Из-за них всё-таки гораздо более вероятным представляется, что Тацит имел в виду покрытые в то время густыми лесами Карпаты. Ближе к тексту и, главное, гораздо ближе к Риму. Честно говоря, не очень-то верится, что знания и интересы Публия Корнелия простирались аж до Припяти.

[4] Коломийцев считает, что татарское иго – это ещё цветочки. Русь татар худо-бедно пережила, сарматы же зарубинецкую культуру извели полностью. А гунн оказался не только «хуже татарина», но даже страшнее сармата.

[5] В литературе культура называется то вельбарской, то вельбаркской. Поскольку в археологии принято давать названия культурам по местам их первого обнаружения, то для отрытой в польском Вельбарке (Wielbark) культуры я буду придерживаться варианта названия с «к».

[6] Вообще-то слово «спалы» очень балтское. По-литовски spaliai – «костра», от которой произошло название октября spalis. Также стоит обратить внимание на слово spalva – «цвет», «окраска» с массой производных. В этом плане «цветные» спалы как бы противопоставляются собственно балтам, то есть «белым» – именно это значение имеет балтский корень balt-.

[7] G. Köbler. Gotisches Wörterbuch (4. Auflage). 2014. ▬››

[8] Любопытно, что вроде бы венгерское слово puszta самими венграми произносится не /pu∫ta/, а /pusta/, то есть так же, как русское «пусто». Славянская этимология слова очевидна.

[9] Авторы Википедии зачастую не в ладах с логикой, на что мне уже не раз приходилось обращать внимание читателя. Что делать, нет худа без добра, но и добра без худа тоже. Привлекая широчайший спектр авторов, Википедия предоставляет пользователю доступ к огромным объёмам информации, но, увы, нередко за счёт её качества.

[10] На мой взгляд, здесь Холмс, пользуясь снисходительностью Коломийцева, откровенно «передёрнул». Но к этому вопросу мы ещё вернёмся.

[11] Т. Сулимирский. Сарматы. Древний народ юга России. 2008.

[12] Читая «Повесть временных лет». 2007:
◦ В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком. 2010.
◦ На авторском сайте: Читая «Повесть временных лет». ▬››

[13] Восточногерманской глагольной приставке совершённости действия ga- соответствует западногерманская ge-. В латынь форма gepedes могла бы проникнуть, например, из наречия бавар, либо аламаннов, с которыми гепиды жили рядом в Паннонии и вместе вторгались на территории Рима.

[14] О том, когда возникла Киевская Русь, см.:
◦ В. Егоров. Когда возникла Киевская Русь? (В книге В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей. 2012).
◦ На авторском сайте: Когда возникла Киевская Русь? ▬››

[15] Переход германского глухого спиранта в славянский звонкий плозив действительно возможен, даже вероятен. Более того, он возможен даже внутри германского языкового сообщества. Например, общегерманское þeud, из которого получилось готское þiud, в верхненемецком превратилось в deut, откуда современная суффиксальная форма самоназвания немцев Deutsch.

[16] Этот ляп Трубачёва, к сожалению, Холмс с Коломийцевым проглотили и были вынуждены для объяснения выдуманного западногерманского влияния приплести к дулебам бастарнов, хотя к V веку (terminus post quem для появления дулебов) нигде никаких бастарнов давно уже нет.

[17] По Балатону проходит граница двух римских провинций: Первой и Второй Паннонии, куда так стремились авары.

[18] Румынский оригинал выглядит так: Ipoteşti-Cândeşti. Произношение близко к русскому.

[19] Вообще-то надо учесть, что во времена Иордана авар на Среднем Дунае ещё не было. Так что, если убрать с карты мешающее аварское пятно, то склавинская полоса вполне могла бы растечься на освободившееся место.

[20] Между прочим, четыреста лет спустя точно так же «союзники» Византии печенеги отвлекали от разбоя в византийских пределах венгров, зачищая с тыла их кочевья, и в итоге изгнали их из Причерноморья.

[21] Наиболее известна этимологизация слова «варяг» из древнескандинавского vár ― «клятва», «обет», имея в виду присягу басилевсу. Более подробно об этом: В. Егоров. О варягах и колбягах, «королях» и «капусте». 2010. На авторском сайте ▬››

[22] О корнях Иордана есть разные мнения. Некоторые считают их готскими, но всё же более вероятно его аланское происхождение.

[23] В полном исландско-английском словаре Клисби-Вигфуссон отыскались dapr ― «грустный», «печальный» (тогда Дабрагаст – «печальный иностранец»?) и kella ― «(пожилая) женщина» (Келагаст – «гость старушки»?). Вряд ли эти древнескандинавские слова имеют отношение к делу. По крайней мере, я смысла не улавливаю: Федот, да не тот.

[24] Имя основателя «державы Само» обычно выводят из славянского корня со значением «сам» или «самый». Однако, согласно Фредегару, Само был франком. Кроме того, в латинском оригинале его хроники формы имени Само в косвенных падежах Samonis и Samonem говорят об основе не samo, а samon, очень похожей на общегерманскую со значением «вместе» (дат. sammen, голл. samen, гот. samana) и «собирать» (нем. sammeln). Строго говоря, в русский язык его имя должно было бы перейти в форме «Самон» аналогично другим подобным именам на латыни: Cicero → Цицерон, Cato → Катон, Plato → Платон, Pluto → Плутон и т.п. (согласный тип 3 склонения в латыни). Но не будем ломать традицию.

[25] Что и требовалось доказать (лат.).

[26] Попутно ещё об одном заблуждении Холмса с Коломийцевым: готы не были создателями этой культуры, они сумели воспринять провинциально-римские традиции, придя в Северное Причерноморье, но никак не могли принести их туда с собой со своего родного весьма далёкого от цивилизации севера!

[27] Может быть поэтому археологические сивашовцы вполне обходились без стремян, что было бы немыслимо для старых авар – прирождённых наездников и воинов.

[28] За исключением Дакии (культуры Хлинча), где либо сохранили власть старые авары, что почти невероятно, либо, что более реально, управляли новые авары из гепидских бастардов, признававшие верховенство «винидских» новых авар и их кагана.

[29] Коломийцев уже представлял эту гипотезу более узкой профессиональной аудитории на сайте «генофоонд.рф» в статье «Кто такие славяне»  ▬›› , где она встретила весьма прохладный приём мэтра отечественной археологии Л. Клейна и уничтожающе враждебный – историка О. Губарева (правда, Губарев оговорился, что он «далёк от темы происхождения славянства», от содержательной критики книг Коломийцева уклонился и не погнушался грубым оплёвыванием его дилетантства).

[30] Лингвокультурологический тезаурус «Гуманитарная Россия». ▬››

[31] Х. Бирнбаум. Славянский, тохарский, алтайский: генетическая связь и ареально-типологическое влияние. 2003. ▬››

[32] Важно, что оба слова, баян и эцэг(и), именно монгольские. Их тюркские аналоги – бай и ата – похожи, но выглядят как сокращения монгольских. Так что, если тут имело место заимствование, то только из монгольского в тюркский. А главное, носители тюркского языка не могли оперировать «полными» вариантами этих слов. Это мог делать только монголоязычный народ, которым, надо полагать, и были авары.

[33] Л. Клейн. «О гаремной гипотезе происхождения славян». Критический разбор статьи И. Коломийцева «Кто такие славяне». (См. сноску выше.)

[34] Самые ранние известия о древнепрусском языке в германских источниках относятся к XIV–XVI векам, когда пруссы уже были в большой степени германизированы. В летто-литовских языках лингвисты отмечают сильное прибалтийско-финское влияние, что само по себе выглядит естественным, учитывая их близкое и долгое соседство. Но это ещё не всё. Гораздо удивительнее то, что, например, имена большинства князей Великого княжества литовского имеют вовсе не балтскую, а… германскую этимологию. Я уже обращал на это внимание ранее (см. на авторском сайте: Заметки со стороны. ▬›› ), а более подробно эту тему развил А. Дойлидов. ▬››

[35] А ведь на самом деле «великий князь» – титул относительно поздний. Первые князья Древней Руси по свидетельству синхронных источников носили титул кагана. Считается, что в подражание Хазарскому каганату. Однако трудно отделаться от мысли: а не был ли этот титул пережитком времён «распада», а точнее феодального дробления Аварского каганата при новых аварах?

[36] В настоящее время все бывшие югославские республики дружно открещиваются от совместного прошлого, в том числе и в языковом вопросе. Так, официальным языком Хорватии стал некий хорватский, а Черногории — черногорский. Но для лингвистов всё это не более чем диалекты и говоры единого языка, причём диалектные различия внутри государств оказываются зачастую больше различий между государственными языками.

[37] В «Саге о Хервёр» местом смерти одного из героев саги Хейдрика указаны Harvaða fjöll. В древнеисландском fjöll — «горы», «холмы» (ср. англ. fell), а Harvaða с учётом германского передвижения согласных можно интерпретировать и как Карпаты, и как Хорватские горы. Возможно, таким образом сага проявляет нам неочевидную в других (не германских) языках историческую связь хорватов с Карпатскими горами.

[38] Хотя… чисто гипотетически можно допустить, что титул кагана, который носили первые князья Киевской Руси был унаследован от Аварского Каганата. В конце концов, разве Перещепинский клад не позволяет нам предполагать, что Полтавщина была когда-то политическим центром каганата, либо его части в процессе распада?

[39] Как известно, Джувайрия была сначала пленницей, Сафия и Райхана — иудейками, а Мария происходила из египетских коптов.

[40] См. на авторском сайте ▬››:
◦ Читая Повесть временных лет.
◦ Каганы рода русского.
◦ Когда возникла Киевская Русь?
и др.