Владимир Егоров
КОГДА
ВОЗНИКЛА КИЕВСКАЯ РУСЬ?
В журнальном варианте:
Егоров В.Б. Когда
возникла Киевская Русь? История в
подробностях, 2012, № 3.
В книжном варианте:
Владимир Егоров.
Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
Приложение I: Когда возникла Киевская Русь? Алгоритм. 2012.
Памятник Кию с
братьями и сестрой в Киеве на берегу Днепра
Оглавление
Летописи без археологии
Летописная легенда об основании Киева знакома нам еще со школы, поэтому вряд ли стоит пересказывать трудовые подвиги братьев Кия, Щека и Хорива с сестрой Лыбедью на днепровских берегах. Легендарность, а точнее сказочность летописных «основателей» Киева вольно или невольно, но очень ярко проявилась в памятнике им, установленном на набережной Днепра в ознаменование «1500-летнего юбилея» города. Три дюжих молодца с копьями и луком наизготовку сгрудились на корме утлой лодчонки, похожей на индейское каноэ, которую почему-то принято громко называть ладьей, а их сестрица, вероятно ввиду очевидного дефицита свободного места, балансирует на жердочке на задранном вверх носу, изображая нечто вроде живой ростры. Между прочим, гребцов на лодчонке не видно, да и места им там не нашлось бы ― челнок не иначе как самоходный, эдакий ковер-самоплыв. Непонятно, для схватки с кем навострены копья и натянут лук. Если бы поблизости были или хотя бы подозревались враги, то вряд ли так, взобравшись повыше и широко раскинув руки, подставлялась бы им великолепной мишенью ростра-Лыбедь. Более того, вокруг наверняка вообще нет ни одной живой души, потому что даже вполне мирное проплывающее мимо судно кильватерной волной если и не опрокинуло бы лодчонку с ее чересчур высоким и смещенным назад центром тяжести, то уж непременно заставило бы сестренку больно сверзнуться с шестка. В общем, сплошные нескладушки-неладушки. К сожалению, не только в памятнике. Далеко не все складно и ладно с самим полуторатысячелетием «матери градам русским».
На удивление кратко и невыразительно освещает возникновение столицы древней Руси официоз советских времен ― Большая советская энциклопедия: «Киев основан в 6–7 вв. н.э. как центр восточнославянского племени полян. Впервые упоминается в русских летописях под 860 в связи с походом Руси на Византию». Впрочем, сейчас мало кто в вопросах истории обращается к Большой советской. Не говоря уже о том, что просто устарела (последнее издание было завершено в 1978 году), слишком уж немоден в наше время политический угол зрения ее составителей. Авторитета этому основному в прошлом источнику знаний вряд ли добавляет откровенная дезинформация: на самом деле ни в одной русской летописи Киев не упоминается под 860 годом. Похоже, энциклопедия вводила нас в заблуждение и относительно времени возникновения Киева. В более позднем российском Большом энциклопедическом словаре 1998 года содержание статьи о Киеве в основном повторяется, но с одним очень существенным для нас изменением: за прошедшие два десятка лет «племенной центр полян» состарился… сразу на полтора столетия! Теперь он считается основанным уже не в шестом-седьмом, а в пятом веке. Как мы увидим далее, столица Украины резко состарилась в одночасье, в мае 1982 года.
Чуть более пространную информацию об основании Киева дает самая демократичная и общедоступная из энциклопедий, Википедия: «Считается, что славянское поселение на месте Киева возникло в конце V века, что фиксируется находками византийских монет того времени, однако, городская жизнь и наличие укреплений («града») уверенно фиксируются археологами лишь с VIII века». Разумная в сущности идея дать возможность любому эрудиту поделиться через Википедию с человечеством своими познаниями много выиграла бы, если бы энтузиасты-авторы давали себе труд сначала подумать, что они напихивают в несчастную Вики, а впихнувши, хотя бы разок перечитали запихнутое. Может быть тогда в процитированной статье славянское поселение не «фиксировалось» бы византийскими монетами, а город, с такой помпой отпраздновавший в 1982 году свое 1500‑летие, не столь уверенно «фиксировался» бы археологами только с VIII века, то есть максимум 1300 лет назад. Вот такая вот то ли «фиксация», то ли фикция…
Так все-таки когда же был основан Киев? Сразу следует четко оговорить, что речь пойдет не о времени возникновения первых человеческих поселений на берегах Славутича, а именно о возникновении города Киева, ставшего впоследствии столицей Древней Руси. Замечание существенное. Люди жили на днепровских берегах с незапамятных времен. То тут, то там вырастали поселения земледельцев, давно оценивших плодородие лесостепных черноземов, возникали стоянки охотников, время от времени высовывавших нос из небедных дичью лесов, раскидывались кочевья степняков, забредавших со своими табунами с просторов причерноморских степей. Поселения, стоянки и кочевья образовывались, жили своей жизнью и умирали. Потом появлялись новые и вновь бесследно исчезали. На днепровских берегах сменялись этносы, культуры и языки. Хуже обстояло с городами. Хотя на побережье Черного моря и в устьях впадающих в него рек греки охотно основывали свои колонии еще с VI века до н.э., днепровскому устью в этом не повезло. Единственный в нижнем Поднепровье греческий город Ольвия стоял на берегу Днепро-Бугского лимана, скорее на Южном Буге, чем Днепре. Но вот, в конце концов и в среднем Поднепровье вырос город, да не просто город, а стольный град Древней Руси, «племенной центр полян», «мать русским градам». Вырос, это ― факт. Вот только когда?
По современным научным понятиям населенный пункт может считаться городом, если в нем есть администрация, какая-никакая экономика (торговля, ремесла и т.д.) и постоянно функционирующая связь с другими городами. Для средневекового европейского города, как правило, подразумевается еще наличие фортификационных укреплений. Исторический момент возникновения города обусловлен проявлением в населенном пункте всех этих признаков. Но для определения возраста любого населенного пункта существует еще одно обязательное условие: с момента его возникновения проживание населения в нем должно быть непрерывным. Поселение может менять свое название, но жизнь в нем не должна прерываться. Например, Византий греки основали в VII веке до н.э., в IV веке н.э. он был переименован в Константинополь, сейчас называется Стамбулом. Но это все один и тот же город, жизнь в котором бурлила все двадцать шесть веков. Стало быть, Стамбулу более двух с половиной тысяч лет. И наоборот. Если город умер, а спустя какое-то время, измеряемое поколениями, возродился на том же месте, то это уже другой город, даже если он принял прежнее имя.
В советской историографии годы рождения городов было принято устанавливать по датам, под которыми они впервые упомянуты в наших летописях. В частности, именно так «установлено» время основания Москвы. Понятно, что города далеко не всегда удостаивались внимания летописцев непосредственно после возникновения. Обычно упоминание города в летописи ― свидетельство того, что город уже существует, а не того, что он только что возник. Это с одной стороны. С другой стороны, безусловным свидетельством существования городов летописные строки можно было бы считать, если бы нашим летописям можно было безоговорочно верить. К сожалению, нельзя. В «Повести временных лет» (далее в тексте для краткости ПВЛ) под 862 годом упоминаются города Новгород, Белоозеро, Изборск, а спустя еще два года Полоцк и Ростов. Уж кто-кто, а Великий Новгород перерыт археологами так основательно, как ни один другой город в России, и сейчас можно считать установленным, что на самом деле он возник где-то в середине X века. А прочие города на землях Древней Руси начали появляться лишь с XI века. Врет ПВЛ: в 860‑х годах не было ни Новгорода, ни Белоозера, ни Изборска, ни Полоцка, ни Ростова. Так что и в отношении Киева верить летописям, по крайней мере в вопросах хронологии, не стоит, однако заглянуть в них небезынтересно.
Формально самое раннее датированное упоминание в ПВЛ Киева можно найти в статье 862 года, посвященной призванию Рюрика, то есть синхронно с первым упоминанием Новгорода. Однако свойственный ПВЛ сумбур в изложении материала, особенно в случае конкретно этого перенасыщенного событиями года, позволяет допустить и такой вариант, что Аскольд с Диром наткнулись на «мал городок» Киев по пути из Новгорода в Царьград лишь спустя пару лет после «призвания Рюрика», то есть в 864 году. Однако в Большой советской энциклопедии указана еще одна, более ранняя дата: 860 год.
В советской историографии общепринято и считается само собой разумеющимся, хотя и без каких-либо оснований, что летописный поход Аскольда и Дира на Царьград, датируемый ПВЛ 866‑м годом, ― это и есть хорошо известный из византийских хроник реальный набег руси на Константинополь 860 года. На самом деле в касающихся этого события византийских документах нет имен ни Аскольда, ни Дира, никоим образом не помянут и Киев. Но даже если волюнтаристски поставить знак тождества между летописным походом Аскольда с Диром и реальным нападением руси 860 года, все равно утверждение Большой советской, что «Киев впервые упоминается в русских летописях в 860 году», есть вранье. В ПВЛ 860 год вообще не отмечен никакими событиями. Таким образом, главная советская энциклопедия потчует нас бессовестной ложью, и эта ложь весьма симптоматична. Она служит косвенным признанием того, что ПВЛ в отношении конца первого тысячелетия не исторический документ, а сборник мифов и легенд с совершенно произвольно проставленными в нем «датами» неких мифических событий, участниками которых, соответственно, являются мифические персонажи вроде семейства Кия, Аскольда и Дира, Рюрика с братьями и Вещего Олега. У автора энциклопедической статьи (энциклопедиста!) наша летописанина за IX век до такой степени не вызывает доверия, что он предпочитает вставить выдуманную, но коррелированную с византийскими хрониками дату, а не явно черным по белому проставленную в ПВЛ! Исправлять датировки ПВЛ по другим, заслуживающим доверия, документам и тем более пытаться соединить византийскую хронологию с отечественными летописными мифами — занятие пустое и неблагодарное. Мифы лучше вообще оставить литературоведам, а в историографии пользоваться документами, непосредственно византийскими, арабскими и хазарскими, которые хотя и более скупы в отношении событий на далекой Руси, но, по крайней мере, не ангажированы и не фальсифицированы касательно фактов древней русской истории.
В связи с первым упоминанием Киева в летописях интересен такой еще казус. По версии ПВЛ, Киев был основан семейством Кия, но время его жизни и соответственно дата основания города обойдены там молчанием. Что, впрочем, естественно: мифы не знают дат. Однако время жизни Кия сумел «вычислить» академик Б. Рыбаков, и по его «расчетам» получилось, что Кий жил и основал названный в его честь город во времена императора Анастасия Дикора, то бишь в начале VI века н.э. [1]. Увы, все «расчеты» Рыбакова ― не более чем историко-математический курьез, о котором серьезные историки стараются стыдливо не вспоминать, особенно в связи с именем прославленного академика. А может быть не такой уж и курьез ― «расчеты» были предъявлены общественности непосредственно накануне официального празднования 1500‑летия Киева. Не по заказу ли властей предержащих? Кто ж теперь ответит, но результат слишком уж похож на типичную школьную подгонку под ответ.
Широко распространено мнение, что 1500‑летие Киева выдумал тогдашний первый секретарь ЦК компартии Украины В. Щербицкий. Ой ли? Хотя последнее слово в такого рода вопросах в пределах вверенной ему советской республики безусловно было за ним, вряд ли партийный босс был способен лично изобрести подобное. Кто-то из украинских научных или околонаучных кругов должен был «подкинуть идею». И вот тут «расчеты» светила советской академической науки оказались как нельзя более кстати. Но поскольку в наше время связывать имя Рыбакова с этой курьезной подгонкой под ответ считается моветоном, пришлось подыскать другие «научные основания». Вот как, например, объясняет, уже без ссылок конкретно на Б. Рыбакова, высасывание из пальца «советскими учеными» идеи 1500‑летнего юбилея его города киевский археолог М. Сагайдак: «Большинство влиятельных советских ученых отсчитывали историю Киева от первого упоминания славян в византийских летописях. Так и возникла эта дата "1500 лет", которую пышно отпраздновали еще в советское время» [2]. Прямо как у Владимира Владимировича… нет‑нет, не Путина ― Маяковского: «Мы говорим Ленин, подразумеваем ― партия…». Вот и мы говорим Киев, подразумеваем… славян. Вероятно тех самых, которые, по словам, приписываемым мэру Киева Л. Черновецкому, «еще десять тысяч лет назад лазили по днепровским склонам, мечтая о независимой Украине». А чтобы не продирать шаровары на днепровских кручах, эти древние украинцы скоренько их замостили и соорудили «мать городам», вот только почему-то не украинским, даже не славянским, а русским. Ошибочка, видать, вышла.
Не сошелся свет клином на ПВЛ и византийских хрониках. Есть, оказывается, и другие тайные источники исторического знания, правда доступные только избранным. И вот одна из таких избранных, киевовед Н. Попова, в интервью, данном киевской русскоязычной газете «Сегодня» по случаю 1525‑й годовщины столицы Украины, приоткрыла священную тайну: «То, что наш город якобы основали в 482 году, ― условная дата, просто этим временем датируется первое письменное упоминание о Киеве» [3]. Условность даты у Поповой, конечно же, подразумевала, что на самом деле город гораздо древнее. Заметим себе, что «рассекреченная» киевоведом дата не просто старше результата «расчетов» Б. Рыбакова, она абсолютно точно совпадает с годом, отсчет от которого дает 1500‑летие Киева как раз в 1982 году, когда и состоялись юбилейные празднества на днепровских берегах. И никакие изыски академиков, не говоря уже о волюнтаризме первых секретарей, тут, оказывается, абсолютно ни при чем ― все по науке, в соответствии с неким «первым письменным упоминанием». Н. Попова не раскрывает свой сверхсекретный источник, а жаль! Может быть, если его изучить повнимательнее, то выяснилось бы, например, что таинственное «первое письменное упоминание Киева» было сделано на… чистейшей украинской мове?
Поскольку секретные источники доступны только отдельным киевоведам, нам, простым смертным, приходится довольствоваться общедоступной литературой. Желательно помимо ПВЛ и украинских газет. Круг таковой не слишком широк. Самые ранние упоминания Киева можно найти в двух документах X века: так называемом «Киевском письме» и опусе византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей», его девятой главе под названием «О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь». Вероятно вторичны по отношению к ним появляющиеся тоже с X века упоминания Киева (Куябы) у арабских географов.
«Киевское письмо», найденное в 1962 году в Каире, написано на иврите и датируется X веком, возможно его первой половиной [4]. По адресанту письма, еврейской общине Киййов, и именам его подписантов можно, во-первых, судить о существовании в X веке некой местности или населенного пункта (следует подчеркнуть, что о городе как таковом ничего не говорится) под названием Киййов и, во-вторых, полагать членами еврейской общины Киййов прозелитов, в основном хазар с примкнувшим к ним славянином Гостятой, что в целом не противоречит современным представлениям об этническом составе Киева того времени. Впрочем, об этом разговор еще впереди.
Второе письменное упоминание Киева, у Константина Багрянородного, и снова не города, а скорее местности Киова или Киоава относится примерно к тому же времени, середине X века. У Константина административным центром некого полюдья «Славинии», в котором обитают безымянные правители (архонты) руси, служит крепость Самват в той самой Киове / Киоаве.
Вероятно практически одновременные упоминания Киева в двух столь разных и разноязыких документах не случайны. Это вам не ПВЛ, которая соврет ― недорого возьмет. Пожалуй, мы можем с уверенностью полагать, основываясь на двух названных документах, что в X веке Киев существовал: он являлся административным центром полюдья, торгово-ремесленным центром по оснащению русских торговых караванов в Византию, купеческо-ростовщическим центром со связями, простирающимися аж до Каира, и, наконец, имел некую фортификацию ― крепость Самват. То есть, налицо сочетание всех перечисленных выше условий существования средневекового города.
Итак, по данным различного происхождения и достоверности мы имеем несколько дат возникновения Киева. В порядке их старшинства:
● 482 год (Н. Попова и официоз);
● начало VI века (Б. Рыбаков);
● 864 / 862 / 860 год (ПВЛ с «коррекцией» Большой советской энциклопедии);
● первая половина X века («Киевское письмо»).
● середина X века («Об управлении империей»).
При всем богатстве выбора ответа на вопрос о времени основания Киева так и нет, что воленс-ноленс заставляет нас обращаться за реальной датой возникновения столицы Киевской Руси к археологам. Вряд ли археологию можно отнести к точным наукам, но во многих случаях точность, гарантируемая ею благодаря привлечению действительно точных наук, вполне достаточна для того, чтобы если и не установить абсолютную истину, то, по крайней мере, отделить зерна от плевел, разделить историю и мифы. Особенно если некий миф, который якобы история, вписан в какую-нибудь беллетристику, которая якобы летопись. Например, написано в ПВЛ, что новгородцы в 862 году призвали в князья некого Рюрика. Хотя к тысячелетию этой даты в Великом Новгороде тоже был с помпой открыт соответствующий памятник, она столь же липовая, как и полуторатысячелетие столицы Украины. Коли Новгород, как точно установлено археологами, только возник в середине X века, да еще минимум лет двадцать-тридцать ему понадобилось на то, чтобы дорасти до статуса стольного города, способного принять княжение, то реально призвать кого бы то ни было к себе новгородцы могли только спустя век с лишним после даты, проставленной в ПВЛ. Правда, в некоторых летописных сводах есть иная версия основания Новгорода, по которой Рюрик был призван в Ладогу, а спустя пару лет собственноручно основал Новгород. Это чуть облегчает ситуацию, но проблемы все равно не решает: остается почти вековой зазор между археологически реальным возникновением города и «призванием» его основателя. Вот и верь после этого так называемым летописям. Впрочем, не устаю это повторять: ПВЛ вопреки распространенному и даже официальному мнению вовсе никакая не летопись [5].
Обращение к археологии для решения вопроса о возрасте Киева не лишено смысла ― матушку русских городов копали-перекапывали с ничуть не меньшим усердием, чем Великий Новгород. Однако, в отличие от Новгорода, однозначный ответ на вопрос об археологическом времени возникновения Киева найти совсем не просто, причем проблемы киевской археологии, мешающие ей сказать свое веское слово в решении загадки времени основания города, происходят не столько от недостатка имеющихся материалов, сколько от избытка их интерпретаций.
Археология без фальсификаций
Первым серьезным «копателем» Киева был М. Каргер (1903–1976), археолог и историк архитектуры. К сожалению, при обращении к трудам Каргера, в целом до сих пор сохраняющим научную ценность, необходимо иметь в виду «руководящую роль КПСС», то есть прямое руководство историческими науками, не исключая археологию, из Политбюро, а во времена раскопок Каргера ― еще и из сталинского кабинета.
Один из крупнейших советских историков и археологов, академик, директор Института истории и секретарь Отделения истории АН СССР, кавалер двух орденов Ленина и лауреат двух Сталинских премий Б. Рыбаков (1908–2001) сам немало покопался в украинской земле, но раскопками непосредственно на территории Киева вроде бы не занимался. Это однако не помешало ему сделать одно из самых сенсационных открытий в киевской археологии ― так называемый «город Кия». Ну совсем как Леверье, открывший Нептун «на кончике пера». Есть, правда, небольшая разница. Существование Нептуна вскоре было подтверждено астрономом Галле и в наше время сомнению не подлежит. На подтверждение существования «города Кия» немало трудов положили киевские археологи, в первую очередь ученик Бориса Александровича П. Толочко, но не в пример Нептуну «город Кия» так и остался околонаучной сенсацией, а сам «князь Кий» ― летописным мифом.
С именем Толочко, академика Украинской академии наук, заведующего отделом археологии Киева Института археологии Академии наук Украины, а впоследствии и директора этого института связана в основном вся археологическая деятельность в Киеве 70‑х и 80‑х годов прошлого века. П. Толочко ― самый большой авторитет в киевской археологии советских времен, а в настоящее время, пожалуй, и главный историк Украины. Крупная и неоднозначная фигура Петра Петровича безусловно достойна отдельных монографий, а его активная общественная и публицистическая деятельность в наши дни по противодействию националистическим и даже шовинистическим тенденциям в современной Украине, может быть, в исторической перспективе будет оценена не ниже его научных результатов в киевской археологии. Но, тем не менее, здесь нас интересуют именно последние. Притом не забывая все о той же «руководящей роли КПСС» и академической иерархии, так как директор советского академического института, конечно же, не мог не следовать текущим идеологическим установкам и не поддерживать основополагающие концепции академического руководства.
В настоящее время национальная украинская археология вроде бы освободилась от советских идеологических пут, но зато оказалась стреноженной, едва ли не еще больше, национализмом и русофобией, вольготно процветающими на «самостийной». Лишь немногие ученые смогли противостоять политической моде и идеологическому давлению, оставаясь верными общечеловеческой этике. Тем интереснее и важнее в плане интересующего нас вопроса, археологии Киева, публикации руководителя Подольской археологической экспедиции Института археологии Национальной академии наук Украины М. Сагайдака и старшего научного сотрудника Херсонского областного краеведческого музея М. Подгайного, к которым мы будем обращаться.
Не находиться под идеологическим прессом в исторических оценках археологических данных в советские времена можно было только вне СССР, а в постсоветские в отношении древностей Киева ― вне Украины. Поэтому мы особенно внимательно прислушаемся к мнению зарубежных, но не украинских историков и археологов, в сферу интересов которых попадала Киевская Русь и ее столица. Вопросам археологии Киева посвящены публикации профессора Мюнстерского университета в Германии Э. Мюле (E. Mühle), профессора Берлинского университета Гумбольдта в Германии Ю. Кальмера (J. Callmer) и профессора Центра истории и цивилизации Византии в Коллеж де Франс во Франции К. Цукермана (C. Zuckerman). Следует также упомянуть известного американского нумизмата, авторитетнейшего ученого в области обращения древних монет Т. Нунана (T. Noonan).
И в России, и в Украине, и далеко за их пределами, в частности, в Израиле с развалом СССР и падением идеологических оков в распутывание древней истории Киева включились исследователи-любители разной степени профессионализма, и вряд ли было бы разумным просто отмахнуться от их дилетантских изысканий. Иногда и в массе песка, а то и грязи, несомых бурными потоками любительских фантазий, нет-нет да блеснет крупица золота.
Пересказывать и анализировать результаты исследований многочисленных археологических экспедиций далеко выходит за пределы возможностей дилетанта-расследователя и вряд ли отвечает интересам любителей-читателей. К счастью, всесторонний и, на мой взгляд, объективный обзор и анализ публикаций на эту тему сделал и представил во вполне удобоваримой форме профессор Э. Мюле [6], и мы с благодарностью воспользуемся его результатами, взяв их за основу и дополнив выводами других зарубежных археологов. Тогда на долю автора останутся только частные комментарии по ходу дела.
Согласно тексту ПВЛ, изначальный Киев располагался «на горе». Безоговорочно веря летописям, археологи свои изыскания истоков города сосредоточили на приднепровских киевских горах: Замковой (Киселевке), Старокиевской (Андреевской) и Лысой (Юрковице). В таком порядке мы в них и «покопаемся».
Поселение на Замковой горе М. Каргер отнес к VIII–Х векам и называл городищем, хотя в его отчете о раскопках какие-либо данные об укреплениях отсутствуют. П. Толочко выделил на Замковой горе два культурных слоя: верхний IX–X веков и нижний, который сначала датировал VI–VIII веками, но потом вдруг передвинул его возникновение на V век, хотя лишь незначительная часть найденной там керамики принадлежит VI–VII, а преобладающее число фрагментов относится к VII–VIII векам. На основании таких никак не обоснованных передатировок нижнего слоя Толочко посчитал Замковую гору древнейшим ядром города. Трудно отделаться от впечатления, что скоропалительные «исправления» дат ему понадобились для археологического обоснования «города Кия», который, как мы помним, должен был, по мнению Б. Рыбакова ― прямого академического начальника Толочко, ― возникнуть на рубеже V и VI веков «при императоре Анастасии».
Ну да бог с ними, с Кием и Рыбаковым, а что же верхний слой? Для него обнаруженные материалы интерпретируются как «принадлежавшие преимущественно бедному населению, которое занималось земледелием, охотой и рыболовством». Прямо скажем, не слишком городские занятия. Несмотря на это П. Толочко делает вывод о наличии в поселении зажиточных жителей на основании… одного клада с херсонесскими монетами и дирхемом 943 года. В том же духе одна-единственная литейная форма служит у него доказательством существования целой ювелирной мастерской. Понятно, что Э. Мюле не принимает определение Толочко поселения IX–Х веков на Замковой горе как «довольно развитого», «центральной части феодального города», в котором якобы жили представители киевской верхушки.
Однако на самом деле и липовые датировки, и чересчур смелые экстраполяции Толочко интересны только для оценки методов работы украинских археологов, но не возраста Киева, поскольку между древним слоем и слоем IX–X веков отмечен отчетливый стерильный слой глины. То есть для Замковой горы не выполняется условие непрерывности заселения. Если стольный Киев начинался с поселения на Замковой горе, то начинался он не ранее IX века, а городом стал и того позже.
На Старокиевской горе исследованное М. Каргером языческое капище было датировано VIII–Х веками. П. Толочко, поначалу согласившись с Каргером, позже сдвинул время появления капища к VI–VII векам. Снова видим характерное произвольное старение датировок (на два века!). Цель все та же: новые даты дают возможность Толочко признать капище Старокиевской горы культово-религиозным центром другого «изобретения» Б. Рыбакова ― «полянского союза племен». Однако, по мнению Э. Мюле, находки в раскопе капища — остатки печи, фрагменты лепной керамики и глиняное пряслице — никак не дают оснований для этого. В любом случае, для определения возраста города нужен не столько культовый, сколько урбанистический центр.
Городской центр древнего Киева ПВЛ (в статье 945 года) локализует в северо-западном углу Старокиевской горы. Действительно здесь обнаружены остатки небольшой древней крепости площадью около двух гектаров, которая тоже претендовала на право называться «городом Кия». Уже Каргером было доказано наличие рва вокруг крепости, однако решающий вопрос о времени его возникновения так и остался невыясненным. Во рву обнаружены фрагменты лепной керамики VIII–Х веков, но киевский археолог С. Килиевич по этим фрагментам почему-то датировала ров VII веком. Школа Толочко?
Внутри крепости найдены четыре жилые постройки, с которыми та же самая история: Каргер датировал их по фрагментам лепной керамики VIII–Х, Килиевич по тем же фрагментам — VII–IX, а Толочко — даже VII–VIII веками. Прямо-таки соцсоревнование по старению крепости в соответствии с соцобязательствами Б. Рыбакова! Еще одно жилище, в котором обнаружена печь с хорошо сохранившейся керамикой типа корчак, Толочко относит к V–VI векам, а Мюле считает, что в остатках этой постройки имеется единственная находка, возможно, восходящая к VI–VII векам. Для П. Толочко эта единственная к тому же сомнительная находка вкупе с несколькими случайными вещами, которые вообще не имеют отношения к району крепости, служит решающим аргументом в пользу того, что Старокиевская гора была непрерывно заселена с V–VI веков. Вновь откровенные натяжки, служащие основой для последующей фальсификации. Средства оправдываются целью, даже двумя. Во-первых, стремлением к удревлению «матери градам русским». Этим занимались советские украинские археологи, этим с еще большим энтузиазмом занимаются современные украинские историки. Во-вторых, необходимостью обоснования концепций Б. Рыбакова, не подлежавших сомнению в СССР и прочно закрепившихся на знаменах «незалежной» украинской истории. По этому поводу даже Э. Мюле не смог удержаться от едкой реплики: «Это скромное археологическое свидетельство [жилая постройка с печью внутри крепости – В.Е.] подтверждает, по мнению киевских археологов, верность высказанного в 1960‑х годах акад. Б.А. Рыбаковым мнения, что летописная легенда об основании Киева отражает реальный исторический процесс и что легендарный Кий был “крупной исторической фигурой” рубежа V–VI веков».
На Старокиевской горе рядом с крепостью раскопан древний могильник, отдельные находки в котором, относящиеся к X веку, позволяют судить о связях местного населения со Скандинавией и империей франков. М. Каргер, опираясь на них, также делал вывод о тесных связях обитателей Киевщины тех времен с Халифатом. Вспомним, в полном согласии с этим выводом Каргера именно с Х века имя Куяба появляется у арабских географов. Все это однако ничуть не мешает Толочко видеть в найденных в могильнике предметах восточного происхождения доказательство существования «международной западно-восточной торговли через Киев уже в VIII–IX веках». С чего бы? Не с того ли, что так надо? Если Киев IX века ― малюсенькая крепостишка размером меньше двух футбольных полей без постоянного населения, то как он мог в таком непрезентабельном виде оказаться центром «межплеменного полянского союза», а затем и столицей огромного могущественного государства, якобы созданного Вещим Олегом? То-то и оно! «Надо, Федя, надо»…
Могильник на Старокиевской горе преподнес археологам интересный сюрприз. Он перестал выполнять свои функции кладбища где-то в конце X века, но сюрприз не в этом. Прекращение функционирования могильника имеет вполне логичное объяснение. Как только на Старокиевской горе не в тенденциозных умозрительных построениях украинских историков, а в реальности появился настоящий средневековый город, он немедленно выплеснулся за ров древней слишком тесной для него крепостишки, а естественно ограниченный с двух сторон склонами горы, мог расширяться только на территорию могильника. Археологам давно известен этот город, он даже имеет собственное название ― «город Владимира» ― по времени возникновения в правление Владимира I как раз в конце X столетия. Вероятно не случайно начало распространения города на могильник совпадает с крещением Руси, давшем Владимиру «этическое обоснование» уничтожения новой застройкой старого языческого кладбища. По свидетельству Константина Багрянородного, уже в середине X века, то есть когда могильник еще функционировал, из Киева в Константинополь ходили торговые караваны руси. Так вот, сюрприз могильника Старокиевской горы заключается в том, что в его захоронениях напрочь отсутствуют предметы византийского происхождения. Стало быть, либо император врал не хуже ПВЛ, либо… столица руси первой половины X столетия, то есть Самват Багрянородного, не имеет никакого отношения к крепостце на Старокиевской горе. Что ж, такое вполне возможно.
На третьей киевской горе, Лысой, археологам известно еще одно поселение со своим могильником и, предположительно, укреплением. М. Каргером оно датировалось IX–X веками, а П. Толочко и тут «в своем стиле» относит самые старые погребения могильника Лысой горы к VIII веку. Российский археолог Г. Лебедев, соглашаясь с Каргером относительно времени жизни поселения, высказывает любопытное предположение [7], что это была крепость, построенная Вещим Олегом, она же Самват Константина Багрянородного. М. Подгайный тоже связывает появление поселения и могильника на Лысой горе с захватом Киева Вещим Олегом, но указывает, ссылаясь на западных археологов, что они возникают одновременно только в самом начале X века и, следовательно, позже времени летописного Олега [8]. Со своей стороны не хочу касаться персонально вещего князя ― личности, тем более мифические, для нас не релевантны, ― но предположение, что комплекс Лысой горы и был Самватом Багрянородного, то есть столицей полюдья «Славинии», мне представляется заслуживающим внимания. К сожалению, в общедоступной литературе слишком мало информации об археологических объектах Лысой горы, но время существования и расположение поселения с могильником над гаванью Киева неплохо соответствуют описанию Багрянородного.
Подол, низменная часть Киева у впадения в Днепр реки Почайны, широкое устье которой издревле служило торговым портом города, привлек внимание археологов относительно недавно. ПВЛ нас заверяет, что до середины X века люди на Подоле не селились, поэтому искать там истоки Киева археологи, традиционно безоговорочно верившие летописям, считали бессмысленным. Когда же у них руки (с лопатами) наконец дошли до Подола, выяснилось, что ПВЛ в очередной раз бессовестно всех обманула. На Подоле мощный культурный слой уходит в глубину до рубежа IX и X веков (древнейшая дендродата для постройки в районе Житного рынка ― 887 год). Э. Мюле так обобщает результаты работы Подольской экспедиции М. Сагайдака: «Подол первой половины Х в. был значительным торговым и ремесленным районом с развитой застройкой и сложившейся уличной системой». Но… в спор с Мюле и, тем самым, своим коллегой Сагайдаком вновь вступает П. Толочко. Основываясь на давних случайных находках отдельных вещей (одна византийская монета 537 года и керамика, отнесенная им самим к VII–VIII векам), он заселяет Подол уже в VI–VIII столетиях. (Кстати, на будущее полезно запомнить дату начала заселения Подола у Толочко ― VI век.) Не правда ли, знакомая картина: керамика в лучшем случае седьмого века, а Подол заселен уже в шестом! Между тем, канадский археолог В. Мезенцев ту же керамику датирует IX–X веками (то есть опять на целых два столетия позднее оценок Толочко!). К этому остается добавить, что одиночная потерянная кем-то на берегу монета никак не может быть свидетельством постоянного заселения всего Подола того времени. То есть мы видим еще одну неуклюжую попытку Толочко археологически подтвердить рыбаковский «город Кия». Не мытьем, так катаньем. Невзирая на ПВЛ, в которой Кий «сидел на горе». Видимо Толочко тоже не слишком-то верит ПВЛ. А вот Рыбакову верит. Понятно, по должности.
А что же все-таки говорят археологи, не обязанные по должности верить Б. Рыбакову и брать соцобязательства по археологическому обеспечению его теорий?
Подводя итоги анализу археологических находок на территории столицы Украины, шведский археолог Ю. Кальмер приходит к ошеломляющему выводу, что IX век ― «один из наименее интересных периодов в истории этой издревле заселенной местности», и относит начало самого раннего «урбанистического» этапа истории города только к 880‑м годам [9]. Практически совпадающее мнение высказывает французский профессор К. Цукерман: «…масштабные археологические раскопки… в Киеве, показали, что история города берет начало в конце IX в., а к середине X в. он превращается в важный городской центр». И наконец более развернутое, но столь же далеко отстоящее от концепций Рыбакова и их «подтверждений» украинскими археологами заключение немца Э. Мюле: «Картина, которая складывается в результате обозрения материалов исследований о киевском комплексе поселений последней четверти Х в., показывает ряд маленьких, топографически обособленных поселений… Политико-административная и культово-религиозная роль этому поселению как центру в VII–VIII вв. еще не принадлежала. Датировка решающих археологических комплексов — оборонительного рва и капища — остается до сих пор неясной. Не исключено, что оба они возникли только в течение IX века… Отчетливо зафиксированы… военно-политические функции города как центра в Х веке. В то время поселение [на Старокиевской горе – В.Е.] становится центром киевского конгломерата поселений… Подол… в середине Х в. со своими усадьбами, частоколами и улицами выступает уже как развитый район города с выраженным торгово-ремесленным характером. На Лысой горе в районе позднего Копырева конца поселение зафиксировано только в Х веке. Было ли поселение на Лысой горе укреплено, неясно».
Оппозиция всего мира украинской археологической школе столь одиозна, что признание этого факта пробивает себе дорогу даже на Украине. Один из пока немногочисленных примеров такого признания ― резюме публикаций В. Мезенцева, Э. Мюле и К. Цукермана херсонским краеведом М. Подгайным: «…создаётся впечатление, что украинские историки в вопросах трактовки раннего периода существования Древнерусского государства противостоят всему мировому научному сообществу. В качестве показательного примера можно сослаться на трогательное единство мнений американских и европейских ученых по вопросу о возрасте городища на Старокиевской горе. И те, и другие уличают киевских археологов в заведомо ложной датировке находок с целью искусственно завысить возраст Киева…».
Тем не менее, противостояние П. Толочко и его школы
консолидированному мнению западных археологов продолжается. Увы, новых
аргументов у Толочко нет, и это противостояние все больше становится похожим на
спор глухих. Но все-таки выслушаем возражения Толочко [10]: «Если
бы И. Каллмер, а вслед за ним и К. Цукерман потрудились изучить труды
киевских археологов, то они бы увидели, что культурные слои Киева, датирующиеся
VІІІ–ІХ вв., обнаружены на значительной площади, исчисляющейся десятками
гектаров». Судя по результатам, Петр Петрович, потрудились. Это
Вы не потрудились даже правильно написать фамилию и инициал Ю. Кальмера [11],
не говоря уже об утруждении себя изучением его труда. Никто ведь не отрицает,
что территория нынешнего Киева обитаема с незапамятных времен. И не посевные
гектарами мерим. Город-то где? Однако послушаем Толочко дальше: «Дендродата
одной из построек Подола ―
Что ж, приходится констатировать, что серьезных возражений
европейским оппонентам у П. Толочко не нашлось. Поэтому предоставим
последнее слово Б. Рыбакову. Будучи един в двух лицах ― искренне
увлеченным историей человеком и академиком-секретарем Отделения истории
Академии наук СССР ―
Древний Киев без мифологии
Рассказывают, Главное политуправление Советской Армии однажды издало приказ пресекать слухи о том, что Киев основан евреями, и утверждать, что Киев основали славяне [13]. Не знаю, издавалось ли подобное распоряжение Президиумом Академии наук, но если не печатная буква, то крепкий дух его постоянно витал в академических кругах советских историков, особенно на Украине. Этим духом проникнут не только первый приведенный выше тезис академика-секретаря, но и целая концепция Б. Рыбакова о неком «полянском союзе племен», якобы образовавшемся вокруг Киева и давшем начало Киевской Руси. В этой концепции племена восточных славян политически зреют без всякого вредоносного влияния извне; окончательно созрев, они объединяются вокруг самого спелого в их среде племени полян; Киев, основанный в начале VI века полянским князем Кием, становится политическим центром этого племенного союза; со временем главенство в союзе каким-то образом прибирает к рукам тоже славянское, но более южное племя русь, однако на троне остаются потомки Кия, чья династия пресекается только с гибелью Аскольда и Дира от руки захватчика Киева Вещего Олега. Строго говоря, эта концепция мало согласуется даже с ПВЛ, где Кий княжит не в большом племенном объединении, а всего лишь «в роде своем», если и вовсе не трудится от зари до зари перевозчиком; Киев ― не крупный политический центр союза племен, а «мал градок», платящий дань хазарам; Аскольд и Дир ― не наследственные правители древней полянской династии, а худородные «находники» не южного славянского, а северного варяжского племени. Не лучше она согласуется и с археологией. Город Киев, тот, который стал столицей Древней Руси, как мы уже успели выяснить, возникает отнюдь не в рыбаковские «времена Кия», а на полтысячи (!) лет позже. Что же до великого «полянского объединения племен», то никаких следов не только «объединения», но и самих «полян» археологами не найдено.
В VIII–X
веках, то есть в период расцвета в среднем Поднепровье рыбаковского «полянского
союза», Днепр служит границей между двумя обширными археологическими
культурами: луки-райковецкой на правобережье и роменско-боршевской по левому берегу. Первая традиционно сопоставляется
с летописными древлянами, вторая ― северянами. Для приютившихся, если
верить ПВЛ, на днепровских берегах между теми и другими полян места
просто-напросто не остается. Ничем археологически не отличается Киевщина
IX–X веков от
остального правобережья Днепра. То есть, повсюду на правом берегу живут одни
древляне, а на левом ― одни северяне. Никаких «полян».
Обе археологические культуры, луки-райковецкая и роменско-боршевская, считаются славянскими, но если первая наследует безусловно славянской прага-корчакской культуре и тем самым является славянской, если так можно выразиться, во втором поколении, то предшественница второй из них ― пеньковская ― вызывает у ряда археологов определенные сомнения в своей стопроцентной «славянскости». В любом случае, поскольку обе археологические культуры в X веке сливаются в единую древнерусскую, славянские компоненты оказываются абсолютно преобладающими в последней. Но не единственными. Насколько можно судить по доступной открытой печати, из земли Киева удалось извлечь лепную керамику прага-корчак и луки-райковецкую, то есть славянскую разных периодов, и гончарную салтово-маяцкую, то есть хазарскую. Конечно, этих данных слишком мало, чтобы делать окончательные выводы, но они позволяют представить себе предположительную картину рождения «матери градам русским», наиболее вероятную с учетом всего, чем мы располагаем сегодня.
В VI–VII веках на территории нынешнего Киева периодически возникали, какое-то время жили и вновь исчезали небольшие славянские поселения, перемежавшиеся со стоянками забредших кочевников, в разные периоды алан, авар и булгар. В периоды относительного мирного затишья в причерноморских степях оседлым обитателям среднего Поднепровья удавалось добираться до Черного моря и совершать кое-какие торговые сделки в ближайших греческих полисах, вероятно Ольвии, Керкинитиде и Херсонесе. Возможно, наоборот, какие-то византийские купцы, проплывая по Днепру, заплывали в прибрежные славянские поселения. Но последнее маловероятно: что для греков такого притягательного в этой глухомани, до которой добираться надо через каскад труднопроходимых порогов? Скорее всего, единичные греческие монеты, найденные в киевской земле, были привезены местными «предпринимателями», время от времени добиравшимися до ближайших византийских владений. В VII веке какие-то славяне приобрели опыт более дальних походов, вплоть до византийской столицы, сопровождая авар под стены Константинополя в 626 году. Да вот беда, нет оснований утверждать, что те славяне были с берегов Днепра.
В середине VII века хазары захватили Крым. Вероятно к концу того же столетия под власть хазар попало и среднее Поднепровье. На территории Киева арабские монеты VIII–X веков, найденные по одиночке и в составе одного большого клада (200 монет), позволяют предположить, что именно этот период соответствует на Киевщине «хазарскому игу» ПВЛ. Оказавшись в Хазарском каганате, в VIII веке среднее Поднепровье до некоторой степени приобщилось к восточной цивилизации, но только в качестве сателлита и данника. Судя по количеству найденных в Киеве арабских монет, поток материальных ценностей в тот период шел главным образом с Днепра в Хазарию в форме различных даней и поборов, но был несоизмеримо меньшим в обратном направлении. Похоже, хазарам днепровские кручи понадобились не столько как торговый центр, торговать в котором было просто не с кем, а удобное место для пограничного укрепления далеко не первостепенного значения. Выглядит вполне вероятным, что именно хазары уничтожили старое славянское поселение на Замковой горе и построили свою небольшую крепость на Старокиевской.
Фактическая оккупация Поднепровья в 830‑е годы венграми вынудила хазар перенести западную линию пограничных укреплений с Днепра на Дон, где они построили новую более серьезную крепость Саркел. Отпавшее от хазар и лишенное связи с Черным морем, среднее Поднепровье вновь на полвека превратилось в захолустье с редким и довольно подвижным населением, наиболее оседлую часть которого составляли, по-видимому, местные луки-райковецкие и роменско-боршевские славяне.
Но вот, на рубеже IX и X веков произошло сразу несколько важных для будущего Киева событий. С хазарского благословения печенеги изгнали венгров из Причерноморья, вследствие чего Киевщина возвратилась под крыло Хазарии. Днепр, до того полностью заблокированный оккупировавшими его берега полуоседлыми венграми, снова превратился в торговый путь местного значения, на котором, однако, все еще сохранялась опасность подвергнуться нападению кочевников-печенегов. Вследствие активизации судоходства по Днепру в устье Почайны все чаще стали появляться корабли с его верховьев (из Смоленска-Гнездова) и, возможно, даже с Волхова (из Ладоги и Рюрикова городища). Благодаря удачному сочетанию всех этих факторов кучка заброшенных сел на днепровских кручах постепенно преобразилась в оживленный восточный городок. Не европейский средневековый, а именно восточный, хазарский. Как констатирует Э. Мюле и даже признает Б. Рыбаков, в этом городке не было кремля и посада, линий укреплений и дворцов знати. Киев начала X столетия больше походил на большой разноязыкий восточный базар и караван-сарай. Разрастаясь благодаря торговле руси с хазарами, вероятно в первую очередь работорговле, город сначала выдвинулся от первых хазарских лавок и складов товаров у торговых пристаней устья Почайны на Подол, позже забрался на заброшенную Замковую гору, а затем вольготно раскинулся на весь Копырев конец. В жилищах того времени, раскопанных в этих районах Киева, найдена характерная хазарская гончарная керамика салтово-маяцкого типа и славянская луки-райковецкая глиняная посуда ручной лепки.
Растущий город влек к себе сельских жителей. Молодой Киев вбирал в себя окрестное аборигенное население, что, с одной стороны, поддерживало его рост, а с другой, ― постепенно, но неуклонно меняло этнический состав обитателей. Сначала пришлые окрестные славянские селяне подстраивались под местные порядки и даже, судя по одному из подписантов «Киевского письма» Гостяте, становились иудеями-прозелитами, но по мере увеличения их доли в населении и веса в жизни города потихоньку начинали устанавливать свои порядки. Киев постепенно превращался из хазарского города в славянский, что хорошо иллюстрируют могильники Старокиевской Горы. Там, на пустынном в то время южном ее склоне за крепостью, подальше от обжитых Подола и Копырева конца сначала разместилось хазарско-аланское кладбище («Могильник III» Каргера), но позже рядом возник и потеснил его древнеславянский могильник («Могильник I»). Наконец, появление в начале X века еще одного могильника («Могильника II») вместе с поселением на Лысой горе, которые историки и археологи почти единодушно связывают со скандинавами, ознаменовало новый этап в жизни к тому времени уже в основном славянского Киева.
Однако хазарская «закваска» ощущалась в Киеве как минимум до XI века, что нашло свое отражение в «полянах» ПВЛ, которые: «…имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее ― что дают». Характерно, что в ПВЛ порядки у «полян», то есть жителей Киева, разительно контрастируют с нравами, сохранявшимися у древлян и северян, то есть сельских жителей киевских окрестностей: «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое…», «…браков у них [северян] не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены». Как видим, киевские «поляне» все еще соблюдают иудейские порядки в семье и даже кошерные правила питания, в то время как окрестные славяне живут в соответствии со своими древними традициями, не гнушаясь многоженством и не брезгуя есть все подряд ― и «чистое», и «нечистое». Таким образом, «поляне» ПВЛ изначально оказываются «подолянами», то есть жителями киевского Подола и Копырева конца, в основном хазаро-иудеями. Двести лет спустя, то есть во времена, когда писалась ПВЛ, когда Киев стал большим средневековым славянским городом, а его центр переместился в «город Ярослава», уничтожив тем самым старые могильники Старокиевской горы, этникон «поляне», по-видимому, распространился на всех обитателей этого престижного района города, сохранившего старое название «поля вне града». Если это так, то «поляне» ПВЛ ― это не этноним, не некое славянское племя Киевщины, а топоним, вероятно первоначально относившийся только к хазарскому населению Киева, а позже распространившееся на всех коренных киевлян независимо от этнической и религиозной принадлежности. В начале X века в многонациональный конгломерат «полян» влился третий компонент ― варяжская русь. Захватив в Киеве командные ― в прямом и переносном смысле ― высоты, он дал полянскому конгломерату народов свое имя, что постфактум констатировала ПВЛ: «поляне, ныне зовущиеся русью».
Основной денежной единицей восточной Европы в VIII и IX веках был арабский серебряный дирхем. Клады с арабским серебром надежно маркируют европейские торговые пути того времени, к концу указанного периода практически монополизированные русью. Таким образом, клад с дирхемами ― очень надежное свидетельство того, что на землю, в которой он был зарыт, ступала нога купца руси. Распределение найденных археологами многочисленных кладов с арабским серебром 786–900 годов дает выразительную картину: такие клады есть в Ладоге, окрестностях Новгорода, Ростова и даже в Подмосковье. Вот только в Киеве их нет. По заключению одного из ведущих российских археологов В. Янина, в течение двух последних третей IX века (так называемая «вторая фаза» обращения дирхемов) район нижнего и среднего Днепра выпадает из зоны монетного обращения восточной Европы, а начало функционирования знаменитого летописного пути «из варяг в греки» можно отнести только к X веку. Отметим еще раз явное расхождение с ПВЛ, где этот путь существует веком раньше, если не со времен св. Андрея Первозванного. На самом деле в IX столетии среднее Поднепровье находилось вне европейских торговых путей, не было в то время, никакого пути «из варяг в греки», и корабли руси не приставали к причалам Почайны. Этот летописный путь проявляется лишь в начале X века зарытыми в киевской земле дирхемами, отметившись первым кладом 907 года как раз на Лысой горе и множась потом на остальной территории города.
Нетрудно представить, что купцы руси, обосновавшейся в конце IX века в Гнездове, спускались по Днепру в район Киева для торговли с местными хазарами. Можно даже предположить, что, воспользовавшись уходом венгров с днепровских порогов, они ходили мимо Киева к Черному морю и, проходя мимо, «положили глаз» на перспективное место ― быстро растущий город. А в какой-то удобный момент, не довольствуясь ролью заезжих гостей, «наложили лапу» на его торговый порт, для чего поставили свое поселение на контролирующей гавань Лысой горе. Так провинциальный славянско-хазарский город, пополнившись торговой факторией руси, начал свое превращение в «мать градам русским».
Принадлежность комплекса из поселения и могильника на Лысой горе «находникам» руси не вызывает сомнений у Г. Лебедева, вроде бы принимается западными, и даже не оспаривается украинскими археологами. Отдельный вопрос, было ли это поселение, как полагает Лебедев, Самватом. У Багрянородного Самват ― безусловно крепость, точнее замок (καστρον), однако наличие укреплений у поселения Лысой горы Э. Мюле не считает доказанным. Присутствие или отсутствие фортификаций само по себе не может быть решающим фактором для атрибуции поселения скандинавам. Торговые фактории руси в восточной Европе в основном имели характер так называемых «открытых торгово-ремесленных поселений», либо вовсе не имеющих укреплений, либо укрепленных чисто символически. Вероятно такие фактории без постоянного населения, чьи обитатели в случае опасности в любую минуту могли сняться с места, серьезной фортификации просто не требовали. Например, у Ибн Фадлана в описании фактории руси 922 года в Булгаре нет ни малейших намеков на какие-то укрепления. Торговая русь живет там в коллективных гостиных домах и, судя по всему, в них же хранит свои товары. Рядом у причалов стоят корабли, в любой момент готовые унести хозяев подальше от опасности, а когда придет время, то и в последний путь, послужив топливом для погребального костра. Таким образом, наличие укреплений не принципиально для признания поселения на Лысой горе оплотом руси в Киеве. Но оно совершенно необходимо для отождествления его с Самватом. С другой стороны, есть иные версии места расположения «крепости Киоавы». В. Янович полагает, что Самват находился в устье не Почайны, а Лыбеди на так называемом Бусовом поле [14]. Наконец, даже среди специалистов бытует этимологизация слова «самват» из хазарского языка, где оно якобы означает «высокое укрепление». А ведь такая этимологизация, к сожалению неизвестного происхождения и сомнительной достоверности, но вполне соответствующая определению Самвата у Багрянородного как замка, вообще указывает скорее не на Киев, а на его ближайшего соседа, ставшего в наше время городским предместьем, ― Вышгород. Ведь это сохранившееся до наших дней название представляет собой практически точную «кальку» с хазарского «высокого укрепления». Идентичность Вышгорода с Самватом тем более вероятна, что Багрянородный знает город Руси Вусегард [15]. Единственный «пустячок», которого не хватает Вышгороду, чтобы стать общепризнанным Самватом, это археологическое подтверждение его существования в середине X века, причем обязательно с крепостными стенами. Тогда он имел бы безусловное преимущество перед Лысой горой, не говоря уже о «городе Кия» ― убогой крепостишке на Старокиевской горе с могильником без скандинавских захоронений во времена Багрянородного.
Уступая очевидности фактов, Б. Рыбаков все же отчаянно пытается спасти свое любимое детище, следующим образом объясняя, почему его «город Кия» оставался маленькой крепостцой с начала шестого века до конца десятого: «Рождающиеся города ― это не сказочные палаты, возникающие в одну ночь». Действительно, за одну ночь города не возникают, но речь-то не об одной ночи, не об одном годе и даже не об одном веке! Никакого прогресса за… почти полтысячи лет! Видимо, эта неувязочка смущает самого академика, и он ищет, ищет объяснение: «Град князя Кия на горе не разрастался в то время; тогда была пора не строительства, а походов, не производства, а трофеев. Но историческая роль Киева начиная с этого времени непрерывно возрастает». Так попытка объяснить неувязку только множит несуразности. Владыки и их подручные сами никогда не занимались производством, но всегда охотно использовали и его продукты, и трофеи от походов для своих собственных нужд. В число этих нужд входило, не в последнюю очередь, престижное жилье. Но в Киеве VI–IX веков почему-то не было хором, ни княжеских, ни воеводских, ни боярских. А вот после корсуньского похода Владимира I (стало быть, заметим себе, рыбаковская «пора походов, а не строительства» еще не закончилась!) как по мановению волшебной палочки появляются не только каменная Десятинная церковь, но и княжеские палаты, общественные здания. Что же касается исторической роли захолустной крепостишки без постоянного населения, якобы непрерывно возрастающей пять веков, то тут, как нынче модно выражаться, no comment. Откровенная ерунда, правда, совершенно необходимая для удержания на плаву еще одной выдумки академика ― «полянского союза племен», якобы объединившихся вокруг Киева. Когда роль Киева возросла на самом деле, без всяких перезрелых племен и их союзов, о нем как большом торговом городе тут же заговорили «всяки языци»: и хазары, и греки, и арабы ― все дружно в X веке. А до этого ― молчок! Неподкупная археология объясняет: говорить было не о чем.
Киевская Русь без Киева
Определение реального возраста Киева важно само по себе, особенно для киевлян и Украины, но есть у этой проблемы и более широкий аспект, затрагивающий всю русскую историю. Совершенно очевидно, что если IX век ― самый неинтересный период в истории Киева (Ю. Кальмер), если военно-политические функции города как центра отчетливо зафиксированы только в Х веке (Э. Мюле), если только к середине X века Киев превращается в важный городской центр (К. Цукерман), то, спрашивается, где же тогда центр языческой Киевской Руси, где столица государства Аскольда и Дира, Олега и Игоря? Есть «город Владимира», есть «город Ярослава», есть недвусмысленные археологические следы деятельности последующих киевских правителей, а вот «городов» Аскольда и Дира, Олега и Игоря нет. Нет стольного града Киева второй половины IX и первой половины X веков. Если бы дело было только в ущемленной национальной гордости украинцев, то, посочувствовав славянским братьям, мы могли бы оставить эту проблему им. Но такой конфуз киевской археологии в очередной раз, и очень серьезно, ставит под сомнение достоверность ПВЛ. А поскольку ПВЛ остается единственным источником сведений о начальной Руси, то под сомнением оказывается вся история дохристианского русского государства, наша общая древняя история. Упорное сопротивление археологической очевидности со стороны советских, а в последние годы украинских историков вызвано не только по-человечески понятным стремлением отодвинуть как можно глубже в древность истоки Киева, но и отчаянным желанием спасти, реабилитировать ПВЛ, ибо с потерей Киева второй половины IX и первой половины X веков мы теряем не только целый век нашей древней истории, но, что самое ужасное, остатки доверия к ПВЛ как летописи Древней Руси.
Мне не раз доводилось высказывать свое личное твердое убеждение, что ПВЛ ― не летопись [16]. Ее автор сам назвал свое творение повестью. Уверен, любой объективный неангажированный читатель, давший себе труд прочитать хотя бы ее начало, согласится с авторским определением ее жанра. Собственно ПВЛ, а именно текст так называемой «недатированной части» летописных сводов и всех их статей с годовой маркировкой [17] в пределах IX и большей части X веков не имеют к летописанию никакого отношения. Все это, если не считать выписок из переводов на староболгарский язык пары византийских хроник, ― чистая беллетристика, эклектический сборник мифов и легенд в основном историко-патриотической тематики с более чем условными, проставленными задним числом и ошибочно вычисленными датами, причем достоверность реальной подоплеки мифологии ПВЛ неуклонно падает с удалением мифов вглубь веков.
«Основатель» Киева и «полянской династии» Кий был мифической фигурой уже во времена написания ПВЛ. Похоже, очень древнее местное предание считало его перевозчиком. Однако после того как то ли торговые караваны днепровской руси, то ли уже дружины первых киевских князей добрались до Дуная и обнаружили на моравских берегах городок Киевец, сформировался миф о «князе Кие», ходившем «к царю» и на обратном пути основавшем еще один малый дунайский Киев.
Миф может жить очень долго и в любое время, даже в наши дни,
обрастать новыми подробностями. Причудливая фантазия Б. Рыбакова не
ограничилась изобретением для Кия собственного «города» и подвластного ему
«союза племен», но добавила к ним еще и… исторический прототип в лице некого
Хильбудия. В «Готской войне» Прокопия Кесарийского в событиях, относящихся к
530 году, повествуется о двух тезках Хильбудиях. Чтобы соотнести летописного
Кия с общечеловеческой историей, Рыбаков лихо скрестил обоих протагонистов
Прокопия, благо один из них был римским военачальником, то есть «почти
княжеского звания», а другой ― антом, то есть, в понимании Рыбакова,
«славянином». Вот только непонятно, невнимательно прочитал Прокопия
По-своему спасти изобретенную Рыбаковым связь Хильбудия с Кием пытается В. Янович. Получается еще смешнее. Не смущаясь авторитетом академика, Янович возвращает Кию статус перевозчика, точнее строителя киевской переправы, в которой якобы использовались некие сваи, якобы называвшиеся в древности киями. Соответственно, Хильбудий превращается в… Кий‑будия, где «будий», согласно Яновичу, по-украински и по-польски означает «строитель». Не знаю, есть ли в украинском и польском языках конкретно слово «будий», вот только в древнерусском его точно не было. Да, корень «буд‑» имеется в современном украинском (например, по-украински будинок ― «дом»). Есть он и в польском, и вот тут-то как раз зарыта собака. Корень «буд‑» заимствован украинским из польского, а тем, в свою очередь, ― из немецкого, в котором Bude ― «дом, барак, хибара, лачуга». Таким образом Кий из рыбаковской помеси римлянина с антом превращается в немца. Впрочем, бог с ними, этимологиями, ведь и без всякой лингвистики, в которой, прямо скажем, Янович не силен, его Кий‑будий ― это в лучшем случае «строитель киев», если в таком словосочетании вообще есть какой-нибудь смысл, а не переправ, пусть даже свайных.
В итоге полянского князя-славянина из Кия как-то не вышло. Тем более, не будем тратить время на его братьев и сестру. Большинство современных историков считают их персонажами мифическими, рожденными народной фантазией для объяснения киевских микротопонимов. Только неуемный Б. Рыбаков нашел Кию, Щеку и Хориву, если и не прототипы, то некие фольклорные аналоги ― Куара, Мелтея и Хореана ― в древнеармянской «Истории Тарона» З. Глака, жившего в IV веке. Поскольку Рыбакова, к сожалению, уже нет в живых, предлагаю читателю, в качестве домашнего задания, самому придумать, как Куар мог превратиться в Кия, Мелтей ― в Щека, куда подевалась Лыбедь, когда на самом деле жил Кий: в IV (Куар), V (официальная дата основания Киева) или VI (Хильбудий) веке,― и кем все-таки был Кий: римлянином, антом, немцем или армянином? Информация к размышлению при выполнении домашнего задания: согласно Беде Достопочтенному (673–735), имена волхвов, принесших в Евангелии от Матфея дары новорожденному Иисусу, ― Каспар, Мельхиор и Валтасар. Рекомендуемый ответ домашнего задания: Киев был основан до Рождества Христова по предсказанию волхвов римским императором армянско-немецкого происхождения, который, вне всякого сомнения, был «славянской национальности».
Однако оставим троицу братьев с сестрой на берегу Днепра и аккуратненько ― не перевернулось бы ненароком их шаткое каноэ ― уберемся подальше: от начала «полянской династии» сразу к ее гипотетическому концу. Вина в таком скачке не наша, а ПВЛ. Никакие иные правители Киева между Кием и Аскольдом с Диром не удостоены ее вниманием. Если, конечно, они вообще существовали.
В околонаучной литературе арабскому географу аль‑Масуди активно приписывают упоминание в его «Золотых копях и россыпях самоцветов» некого славянского короля Дира. Но серьезные историки про «короля Дира» молчат и наверное не случайно. Ссылки на аль‑Масуди смахивают на обыкновенную «утку». Много ли у нас отыщется даже профессиональных историков, прочитавших аль‑Масуди от корки до корки в оригинале? До сих пор при обращении к арабским источникам наши историки ссылаются на А. Гаркави (1839–1919), то есть переводы столетней давности. Весь список советских арабистов ограничивается единственным именем А. Новосельцева (1933–1995). При таком положении дел беспределен простор не только для новых исследований, но и для фантазий. Вот только в отношении аль‑Масуди все это, вероятно, не принципиально. Ведь он писал свои «Золотые копи…» в первой половине X века ― слишком поздно для Дира ПВЛ, но, пожалуй, слишком рано, чтобы знать о существовании Киева.
Принадлежность Аскольда и Дира к «полянской династии» Кия постулирована польским историком XV века Я. Длугошем на неизвестных основаниях. В ПВЛ они оба ― простые дружинники Рюрика, захватившие власть в Киеве по пути в Константинополь. Кому верить, Длугошу или ПВЛ? Судя по именам, скорее варяжским, чем славянским, в данном случае я бы поверил ПВЛ. Хотя нет, сомнения в Длугоше вовсе не обязывают верить ПВЛ, которая заставила загадочную парочку вместе приплыть в Киев, вместе в нем править, вместе ходить на Царьград, вместе погибнуть от руки коварного Олега, но почему-то похоронила порознь [18]. Как объясняются причины такой неразлучности при жизни и посмертной раздельности? Никак. Были ли соправители братьями, отцом и сыном, верными друзьями или просто случайными попутчиками? Неизвестно. Есть ли хоть какие-то свидетельства помимо ПВЛ их похода на византийскую столицу? Ни в одном византийском документе, вообще ни в одном документе кроме ПВЛ их имена не встречаются. Как справедливо заметил ленинградский филолог О. Творогов, известная атака руси на Константинополь 860 года связана в ПВЛ с именами Аскольда и Дира вследствие недоразумения. Расставив задним числом даты в ПВЛ, некий киевский летописец усмотрел, что дата нападения, ошибочно приуроченная им к 866 году, попала на вычисленное им же время правления Аскольда и Дира (862–882). Поэтому он от себя добавил их имена в статью 866 года, пересказывающую греческую хронику за 860 год.
С учетом всего сказанного, наиболее естественным выглядит признание абсолютной легендарности неразлучной парочки. На мой взгляд, есть очень простое объяснение проникновению имен Аскольда и Дира в ПВЛ и только ПВЛ, причем именно в тандеме. Слишком уж они похожи на имена сводных братьев, сыновей Одина ― Скьольда и Тюра (Тира). Варяжская русь принесла эти имена на киевскую землю вместе со своим фольклором. После обретения русью главенства в Киеве появилась фактическая основа для персонификации в этих именах всей руси, пришедшей с Новгородчины и прибравшей к рукам власть на Киевщине, что позже нашло отражение в мифологии ПВЛ.
Столь же легендарен следующий правитель Киева Вещий Олег. Подобно Аскольду с Диром у него тоже есть двойник в скандинавских сагах ― Одд Стрела. Одду прорицательница предсказала смерть от своего коня. Такую же кончину кудесник предсказывает Олегу. Чтобы избежать предначертанной гибели, Одд убивает коня. Олег после предсказания расстается со своим боевым другом и больше никогда не подходит к нему. Одд много путешествует по свету, посещает Бьрмию, Финнмарк и Грецию. Олег вместе с Рюриком приходит в соседящий с Финнмарком и Бьярмией Новгород, а потом совершает поход на Царьград. Одд женится на дочери великого конунга, убивает его врагов и расширяет границы земель, а после смерти конунга становится правителем большой и богатой страны. Олег, породнившись с Рюриком и убив Аскольда и Дира, становится правителем Киевской Руси и расширяет ее пределы. Одд возвращается домой, и змея, выползшая из черепа его коня, исполняет пророчество. Такая же смерть настигает Олега.
Подобно Кию, Аскольду и Диру Вещий Олег не известен никому в мире кроме автора ПВЛ. Вплоть до того, что византийские хронисты прозевали нападение на них флота в 2000 (!) кораблей и не заметили приколоченный к воротам их столицы чужой щит.
Мифичность Олега очень выразительно подчеркивает множественность его могил. Киевский автор ПВЛ похоронил вещего князя у себя, на горе Щекавице, где в его времена было городское киевское кладбище, кстати, существующее и поныне. Ладожская версия ПВЛ упокоила Олега неподалеку от Ладоги, на берегу Волхова. Безымянный автор «Кембриджского документа» оставил прах Олега покоиться на Кавказе. Но ведь Вещий Олег не христианский святой, чтобы растаскивать его мощи по всему свету. Между прочим, наиболее распространенная версия киевского захоронения на самом деле маловероятна по «чисто техническим причинам». Автор ПВЛ уверяет нас, что могила Олега на Щекавице еще существовала в его время. Это совершенно неправдоподобно. Языческое захоронение князя ранга, присвоенного ему ПВЛ, должно было бы представлять собой громадный курган, а не какую-то могилу на христианском кладбище. Вот если только вся гора Щекавица и есть надмогильный курган Олега, насыпанный руками согнанных на похороны владыки подданных его разноплеменной империи? Такое погребение было бы достойно великого князя. А то могилка на кладбище! Вот волховская «Олегова могила» ― это, по крайней мере, настоящий курган, хотя и вряд ли достойный столь великого и славного повелителя. Остается только сожалеть, что неизвестно, кто под ним похоронен.
Как написано в ПВЛ, Вещий Олег, властвуя над полянами, древлянами, северянами и радимичами, «начал ставить города». Благое дело. Вот только нет этих городов, не нашли археологи городов на Руси времен Олега. «Города Олега» нет в самом Киеве, городов периода, отведенного ему для княжения в ПВЛ, нет на территориях ни полян, ни древлян, ни северян, ни радимичей. Ни одного города времени правления Олега во всей древней Руси, кроме Старой Ладоги, но ту «поставили» лет за сто до его рождения, да Рюрикова городища, которое к полянам и иже с ними никакого отношения не имеет. А ведь ПВЛ называет конкретные подвластные Олегу городá. Князь, приколотив щит к царьградским воротам, взял с греков дань для Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова, Любеча, не считая «других городов», очевидно тех, которые он «поставил». Поскольку все вышеперечисленные города археологически начали возникать только лет через 70–80 после того как коварная змеюка дождалась своего часа в конском черепе, то, надо думать, и остальные «поставленные Олегом» города на самом деле тоже ставились без всякого его участия.
В итоге нет ни одного реального следа бурной деятельности великого князя. Ни в стране, ни за рубежом. Особенно показательно отсутствие «города Олега» в самом Киеве. Выше говорилось, что археологи нашли и уверенно очертили «город Владимира» и «город Ярослава». Но «города Олега» в Киеве нет, как нет и других «поставленных» им городов. А ведь Олег, утверждает ПВЛ, княжил в Киеве 33 года, столько же, сколько Ярослав и лишь на два года меньше Владимира, причем княжил в отличие от них в идеальных условиях: «имел мир со всеми странами», собирал дань со множества подвластных народов, получил огромный выкуп с Византии. И, купаясь в богатстве, даже не построил себе мало-мальски приличный дворец? Ну, хорошо, допустим, сам был он бессребреником, закаленным воином, ночевал на открытом воздухе, укрывшись попоной от опального коня. Но неужели все его окружение тоже состояло из аскетов? Не в одиночку же Олег командовал двумя тысячами кораблей! Не собственноручно сдирал дань со множества подвластных стран и народов! Не самолично прорабствовал при «постановке городов»!
Первый правитель Руси, чье имя появляется у византийских хронистов ― Игорь. С этого момента как будто прорывает плотину: в греческих документах фигурируют имена всех князей Киевской Руси ПВЛ, правивших после Олега: Игоря, Ольги, Святослава и Владимира. Уж очень странно! До Игоря греки не знают ни одного киевского архонта, даже случайно, эпизодически (хотя, как мы помним, у Рыбакова «Киев начал играть свою историческую роль с момента своего возникновения», то есть с VI века!). Зато начиная с Игоря ― полный кворум архонтов, даже местами с отметками о родственных отношениях. Так, Константин Багрянородный и Лев Диакон считают Святослава сыном Игоря, так же, как ПВЛ и, что, пожалуй, существеннее, как «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Некий византийский документ XI века вроде бы называет Ольгу супругой «отправившегося в плаванье против ромеев русского архонта», вероятнее всего Игоря, то есть опять-таки в унисон с ПВЛ. И еще одна параллель греческих хроник со «Словом о законе и благодати», которое, прославляя Игоря и Святослава, никак не связывает их с Киевом! И византийские авторы, знакомые с Игорем, Ольгой и Святославом, вообще не знают никакого Киева до середины X века [19]. А во впервые упомянутой Багрянородным Киове / Киоаве, еще раз подчеркну, скорее стране, местности, нежели городе, сидят безымянные архонты руси, совместно владеющие полюдьем «Славинии».
Вся деятельность Игоря Старого, отраженная в документах вне наших летописей, проходит в Причерноморье и никоим образом не затрагивает Киевщину. Игорь появляется на историческом горизонте около 940 года коварным нападением на хазарский Самкерц. Точно неизвестно, какой город хазары звали Самкерцем, но во всех вариантах идентификации он стоит на берегу Керченского пролива. Авторитетный историк Хазарии А. Новосельцев [20] даже допускает, что Самкерцем у хазар назывались населенные пункты по обе стороны пролива. Далее, Новосельцев считает, что берега Керченского пролива в IX веке безусловно контролировались хазарами, а Таматарха (она же Тмутаракань ПВЛ) в конце первой половины Х века, то есть на момент нападения Игоря, была, вероятно, либо независимой, либо находились под контролем Византии и Хазарии.
По археологическим данным, Таматарха VII–Х веков была населенным торговым городом, то есть вполне подходила для организации очередной торговой фактории, по совместительству пиратской базы, позволяющей руси удерживать контроль над Черным морем. Независимость Таматархи с прилегающей областью от Хазарии и Византии во время нападения Игоря на Самкерц можно рассматривать как косвенный признак ее подчинения руси. В этом случае она могла служить базой для нападения, а Самкерц следует искать на другом берегу пролива, например, в Керчи, благо к тому же побуждает созвучие ее нынешнего названия с Самкерцем [21]. Если же Таматарха находилась под контролем двух государств, то тогда она, во-первых, могла быть тем самым Самкерцем, а во-вторых, ясное дело, являлась предметом постоянных раздоров Хазарии и Византии. В таком случае Игорь, позарившись на «плохо лежащий» кусок, опрометчиво встрял в спор грандов. Впрочем, в мудрости и рассудительности Игорю отказывает даже ПВЛ.
После временного успеха в Самкерце, достигнутого внезапностью, Игорь терпит полное поражение от подоспевшего регулярного хазарского войска и, подчиняясь требованию победителей, вынужден начать войну с Византией. Впрочем, какая там война! Такое же нападение исподтишка на прибрежные малоазийские городки, грабеж, жуткие зверства и такой же печальный конец после прибытия к месту действия византийской армии и флота. Во всем этом для нас интересно только одно: все известные византийские свидетельства сходятся на том, что улепетывал Игорь с жалкими остатками своего флота… к Керченскому проливу. Оттуда начал, там и закончил с позором свое пиратство. Похоже, действительно его база была где-то в том районе. И вновь Киев абсолютно ни при чем. Потому нет в Киеве «города Игоря». Нет там и его могилы. По версии ПВЛ, Игорь погребен где-то под Искоростенем. Византийский хронист Лев Диакон казнил и схоронил его у каких-то немцев. Хазары считают, что напавший на Самкерц предводитель руси после поражения от Византии в отчаянии ушел с остатками своего войска на Кавказ и закончил свои дни на берегах Куры в нынешнем Азербайджане. В общем, темное дело темной личности, никогда ничего общего не имевшей с «матерью градам русским».
Ольгиным городом ПВЛ называет Вышгород, но и в самом Киеве приписывает ей целых два терема: «городской» и «загородный». Внутри рва цитадели Старокиевской горы еще М. Каргером найден фундамент некого ротондообразного сооружения, позже нашелся и фундамент какого-то солидного сооружения вне вала. Датировка ротонды у разных археологов варьируется в очень широких пределах. Как всегда, рекорд давности у П. Толочко. По его словам, в этом сооружении могли жить еще Аскольд и Дир. Ясное дело, Ольга ― тем более. Ладно, при большом напряжении фантазии можно представить себе круглый такой теремок княгини, но чтобы Аскольд и Дир вместо того, чтобы срубить себе добротный скандинавский дом, а потом отгрохать достойные победителей Царьграда хоромы, поселились и все время жили в ротонде… Нет, тут моей фантазии явно недостаточно. К тому же археолог и специалист по древней русской архитектуре П. Раппопорт считает датировку этой ротонды даже X веком «в высшей степени спорной». Еще хуже с «загородным» теремом, его Раппопорт относит и вовсе к рубежу X–XI веков. Конечно, все это не мешает украинским историкам считать Ольгу первой строительницей каменных сооружений Киева. Но даже если с ними согласиться, полтора терема ― вот и весь «город Ольги» ― всё же маловато для города, имеющего почти полутысячелетний возраст и почти вековой столичный стаж. Тем не менее, археологические данные в трактовке западных археологов подтверждают, что по хронологии ПВЛ именно во время правления Ольги «поселение на Старокиевской горе становится центром киевского конгломерата поселений» и в нем проявляются «военно-политические функции города как центра». То есть археологически столицей чего-то Киев становится как раз при летописной Ольге.
Но… хотя Киев проявляется наконец как политический центр, результатов княжения Ольги в нем мягко говоря не слишком заметно, а следов Святослава, который фигурирует в ПВЛ в качестве сына Игоря и Ольги, в новой столице и вовсе почему-то нет. Нет в Киеве ни «города Святослава», ни его могилы. Правда, последнему факту ПВЛ находит традиционное фольклорное объяснение с нападением печенегов на княжескую дружину у днепровских порогов, обеспечившем хана Курю чашей из черепа князя. Гибель Святослава от рук печенегов подтверждает Лев Диакон, но, разумеется, и на сей раз без всякой привязки к Киеву, порогам и вообще Днепру, равно как и без чаш из черепов. ПВЛ тоже косвенно признает отсутствие Святослава в Киеве: не любил, дескать, князь этот город, стремился душой на Дунай. Насчет Дуная все верно: известная византийцам деятельность Святослава проходит в Крыму, Болгарии и пограничных с Болгарией областях самой Византии. Весьма вероятно, перед этим князь совершает поход на Хазарию. Факт разгрома Хазарии русью, приписываемого в ПВЛ Святославу, подтверждают арабские историки, не называя однако конкретно имен ее предводителей. Еще раньше Константин Багрянородный знает Святослава «сидящим» в некой Немогарде, под которой принято понимать Новгород. На самом деле, поскольку во времена Багрянородного Новгород Великий еще, можно сказать, в пеленках, речь может идти о предтече Новгорода, Рюриковом городище, или Невогарде-Ладоге. Но в любом случае не Киеве.
Стоит обратить внимание на то, что наши былины не знают в истории Руси князей до Владимира Красно Солнышко, а скандинавские саги ― конунгов Гардарики до Вальдамара. Первый город, более-менее достойный зваться столицей, «матерью градам», раскопанный археологами в Киеве, ― это «город Владимира» на Старокиевской горе. Его строитель, Владимир, ― первый правитель Руси, чей прах действительно упокоился в Киеве. Первые монеты Киевской Руси были отчеканены при Владимире. Наконец, Владимир считается крестителем Киевской Руси. Суммируя сказанное, я думаю, можно не колеблясь утверждать, что Владимир I был не только (и может быть не столько) крестителем, но и основателем Киевской Руси. Вопреки ПВЛ. Но в соответствии с былинами и сагами, то есть народной памятью. Соответственно, Киевскую Русь практически с самого ее рождения можно считать государством христианским. Разумеется, сказанное не означает, что до того не было языческой Руси. Просто та была не киевской.
Древняя Русь без ПВЛ
Итак, еще и еще раз: ПВЛ ― не летопись, а беллетристика на исторические темы. Как романы Александра Дюма или Валентина Пикуля. Хотя и не роман, а всего лишь повесть. Безоглядно верить ПВЛ, по крайней мере в отношении событий IX–X веков, ни в коем случае нельзя. Не следует считать реальными историческими лицами ни Кия со Щеком, Хоривом и Лыбедью, ни Рюрика с Синеусом и Трувором, ни Аскольда с Диром, ни Вещего Олега. Соответственно все их описанные в ПВЛ деяния, как героические, так и постыдные, ни в коем случае не есть наша русская история.
Итак, еще и еще раз: Киевская Русь возникла не ранее середины X века и практически сразу как государство христианское. Но, вне сякого сомнения, Русь существовала и до того. Не христианская. И, главное, не киевская. Если мы хотим представить себе историю докиевской языческой Руси, то надо забыть про ПВЛ, отложить в сторону учебники истории, изданные на русском и особенно украинском языках, а вместо них вооружиться имеющими отношение к делу свидетельствами чужеземных авторов и данными археологии, тоже желательно не украинской. Увы, всего этого по состоянию на сегодняшний день слишком мало, чтобы написать заново начальную русскую историю во всей ее полноте, но все же достаточно, чтобы расставить некоторые реперные точки и набросать, пока очень фрагментарно, грубый эскиз истории языческого русского государства.
Впервые Византия столкнулась с русью где-то в конце тридцатых годов IX века. Из тех далеких времен до нас дошли два связанных с ней документированных события: ее нападение на малоазийский город Амастриду, упомянутое в пространном «Житии св. Георгия Амастридского», и посольство русского кагана к византийскому императору Феофилу II, о котором известно из Бертинских анналов. Последние особенно важны тем, что вроде бы косвенно фиксируют у руси некое государственное образование ― так называемый Русский каганат. Хотя на самом деле ни о каком русском каганате не говорится ни в них, ни в одном другом известном нам документе. Но в Бертинских анналах и более поздних арабских географических трактатах правитель руси именуется каганом. А дальше срабатывает стереотип: раз есть каган, то должен быть и подвластный ему каганат. Но Русский каганат упорно ускользает и от историков, и от археологов. О его гипотетическом месторасположении ведутся давние ученые споры. В соответствии с отстаиваемыми ими концепциями древней Руси разные историки хотели бы видеть его на Тамани, в Крыму, в среднем Поднепровье, в Приазовье, междуречье Дона и Днепра, на Волхове и верхней Волге. В нашу задачу не входит встревать в ученый диспут. Однако, поскольку среди кандидатов на резиденцию русского кагана в IX веке фигурирует Киев, придется вновь вернуться к киевской археологии под углом зрения Русского каганата.
Конечно, основной апологет днепровской дислокации каганата ― П. Толочко: «Одним из доказательств в пользу того, что походы на Византию и ее черноморские владения осуществлялись в ІХ веке из Киева, служат находки в нем византийских монет. Наиболее ранние из них принадлежат императорам Михаилу ІІІ (842–867), Василию Македоняну (867–886), а также Василию І и Константину (876–879). Монеты названных императоров найдены и в других пунктах среднего Поднепровья. В Ладоге или Рюриковом городище подобных свидетелей русско-византийских контактов для того времени нет». Ну, что касается монет, то они отнюдь не служат доказательством «русско-византийских контактов» ни в Ладоге, ни в Киеве. Мы уже выяснили, что одиночные византийские монеты в киевской земле лишь подтверждают контакты киевлян IX столетия, скорее всего хазарских купцов, с греческими городами северного Причерноморья. К походам руси они вряд ли имеют отношение. Однако, если Толочко прав в отношении Ладоги, то и Старую Ладогу тоже надо вычеркнуть из числа претендентов на право быть столицей каганата. Зато М. Подгайный считает весьма вероятным, что каган руси, отправивший посольство 838 года в Константинополь, или его наследник, похоронен в кургане № 47 гнездовского могильника под Смоленском. В этом уникальном погребении найдены золотая монета Феофила II ― того самого византийского императора, который принимал посольство кагана руси и переправил его к императору франков, ― и дорогие вещи центрально-европейского и средиземноморского происхождения. Подгайный не без оснований рассматривает их как дипломатические дары Феофила и Людовика послам и через них пославшему их кагану.
Следующий тезис Толочко: «Из сообщений о походах русов на Константинополь и в Закавказье можно сделать вывод о сравнительно большом их государственном образовании, располагавшем значительными людскими и материальными резервами. О малозаселенном волховско-ильменском крае в ІХ веке этого не скажешь. К тому же, он находился на невероятно далеком для раннего средневековья расстоянии от Византии и Закавказья, чтобы можно было осуществить даже простое путешествие в эти страны, а не то, чтобы предпринять военную экспедицию… если он [Русский каганат] и существовал, то находился, безусловно, не на севере, а на юге восточнославянского мира. Скорее всего, на среднем Днепре, а его политическим центром был Киев». Киев как политический центр «восточнославянского мира» в IX веке не выдержал проверки археологией, не будем к этому возвращаться. Да и русь там появляется, как мы выяснили, только в следующем столетии. В отношении ильменского края Толочко просто не объективен: окрестности Ильменя в IX веке были заселены достаточно густо. Кстати говоря, не такие уж «значительные людские и материальные резервы» нужны для пиратских рейдов; примером тому и новгородские ушкуйники, озоровавшие на Каспии, и запорожские казаки, державшие в страхе города Порты. Расстояния тоже не были помехой в варяжские времена. Русь из северных краев регулярно совершала путешествия на Каспий: в VIII–IX веках по пути «из варяг в хвалиссы» на север Европы из прикаспийских стран потоком текло арабское серебро. Из арабских источников для второй половины IX и первой половины X веков известны четыре грабительских похода руси в Каспийское море: между 864 и 884 годами, между 909 и 914 годами, в 913/914 и 943/945 году. Если в Черное море удобнее организовывать походы из Киева, то на Каспий ― из Ладоги и особенно с верхней Волги. Хотя на самом деле, трудно не согласиться с Толочко в том, что хочется видеть неуловимый Русский каганат поюжнее, поближе к Константинополю и Кавказу, но не в Киеве, а в районе Керченского пролива, где в конце концов обнаруживается база Игоря.
Жаль, что не нашли поддержки в ученом сообществе гипотезы Г. Вернадского о приазовской Руси и Е. Галкиной о русском каганате в междуречье Днепра и Дона с соответствующей атрибуцией относящегося к этой территории варианта салтово-маяцкой археологической культуры как «алано-русской» [22]. Ведь из этого каганата до Керчи рукой подать! Беда, правда, еще и в том, что свой каганат Галкина, последовательная антинорманистка, населяет аланской русью, ничего общего не имеющей со скандинавами, так как не имеет пересечений со Скандинавией сама салтово-маяцкая культура. Между тем, Бертинские анналы, впервые упомянувшие русского кагана, не оставляют сомнений в том, что его послы, прибывшие в 838 году в Константинополь и годом позже оказавшиеся в Ингельгейме, были шведами. Нет нужды вдаваться в бесплодную полемику, был ли сам русский каган шведом, славянином или даже украинцем, по каким-то непонятным причинам направившем в Константинополь послами шведов [23]. В любом случае неоспоримо присутствие шведов в окружении этого кагана. Следовательно, земля столицы Русского каганата обязана хранить археологические следы этого присутствия. Но самая ранняя из атрибутируемых скандинавам киевских находок в христианского облика захоронении на Старокиевской горе относится к концу IX века. Если бы Киев был столицей Русского каганата уже в 30‑е годы IX века, то для того времени в его почве остались бы какие-никакие следы скандинавов, хотя бы в захоронениях. Но их нет.
Характерной чертой ранней руси стал камерный погребальный обряд, появившийся в Скандинавии в конце IX века и в течение X века распространявшийся с севера на юг по восточной Европе. По результатам исследований камерных погребений К. Михайлов делает следующий вывод [24]: «По-видимому, камеры ― это дохристианский погребальный обряд новой социальной и, в какой-то мере новой для Восточной Европы этнической, группы ― руси. Эта группа формируется в городах, она, отличаясь от окружающих славянских и финно-угорских племен, имеет ярко выраженную североевропейскую составляющую и связь с международной торговлей… Выявленное единство погребального обряда древнерусских камер, заключающееся в характерных конструктивных особенностях, составе инвентаря и наборе обрядовых действий, позволяет предположить, что за этими погребениями стоит достаточно сплоченная, но территориально дисперсная группа населения. В Х веке единственная известная нам группа с подобными характеристиками и эклектичной культурой называлась русью». Поразительно, но мельком отмеченная Михайловым «сплоченность» руси находит неожиданное и тем более значимое подтверждение у Ибн Русте, который отмечал удивительную для этих речных пиратов начала X века способность к объединению и совместному выступлению: «И если какое-либо их [руси] племя поднимается против кого-либо, то вступаются они все. И нет тогда между ними розни, но выступают единодушно на врага, пока его не победят». Возможно, именно возникновение этой общности, появление на большом пространстве единого торгово-пиратского братства дает нам право отныне называть это братство IX–X веков не варягами, не скандинавами, а русью.
Мне представляются важными такие отмеченные К. Михайловым особенности руси, помимо подтверждаемой Ибн Русте «сплоченности», как «территориальная дисперсность» и постепенное, но неуклонное распространение к югу ареала ее погребений. Такие погребения найдены в бассейне реки Великой (Псков), ростово-ярославском Поволжье (Тимерёво), верхнем (Гнёздово) и среднем (район Киева) Поднепровье, в бассейне Десны (Чернигов), на Волыни. Если камерные погребения, как считает Михайлов, ― это могилы рядовых дружинников руси, маркирующие места их массового проживания, то даже в X веке обжитая русью территория видится на карте отдельными небольшими и весьма удаленными одно от другого пятнами. Логично предположить, что в IX веке эти пятна были еще меньше и реже. И тут напрашивается перспективный, на мой взгляд, вывод: Русский каганат не был обязан концентрироваться на ограниченной территории и жаться к какому-то политическому центру. Как вода, выплеснутая на ровный пол, в конце концов растекается по нему и собирается отдельными каплями в чуть заметных углублениях, так и русь растеклась по Русской равнине и осела в немногих удобных местах временными торговыми факториями, они же «открытые торгово-ремесленные поселения» советской археологии, они же пиратские базы. Эти фактории-базы в массе своей жили недолго, возникали, исчезали, перетекали с места на место, не успевая оставить после себя археологически ощутимые следы, так называемый культурный слой. Только благодаря немногим крупнейшим долгожителям, таким как Гнездово, Тимирево или Шестовицы, нам удалось получить археологическое представление об этом уникальном явлении восточноевропейской истории.
При таком подходе Русским каганатом можно себе представить всю Русскую равнину, точнее всю совокупность торговых факторий, редко разбросанных по берегам рек и озер вдоль основных водных путей на этом огромном пространстве. Множество эксклавов без явной метрополии. Каганат без территории. А может быть, и каган без каганата!
У начальной руси есть что-то общее с ушкуйниками и казаками. Точнее наоборот: ушкуйники и казаки ― это наследники той начальной руси, спорадическое возрождение давнего речного братства, рецидивы речной пиратской вольницы. И если такие вольные братства возникали и успешно функционировали на окраинах сложившихся государств, даже Российской империи, то с каким размахом они могли развернуться, не стесняемые в VIII–IX веках никакими государственными образованиями на вольных просторах Русской равнины! И если Степан Разин для придания себе «политического веса» распускал слух, что с ним идет царевич Алексей, а Емельян Пугачев прямо назвался императором Петром III, то что мешало предводителям ватаг начальной руси называться цесарями или каганами? И если запорожские казаки считали для себя возможным и даже «прикольным» посылать издевательские письма турецкому султану, почему не мог такой самозваный каган отправить, хотя бы и полушутя, посольство к византийскому императору?
Есть у начальной руси что-то общее и со степняками-кочевниками. Только русь не кочевала кругами по безбрежным степям без дорог на лихих скакунах, а утюжила туда-сюда бесконечную водную гладь по руслам судоходных рек на крутобоких ладьях. В таком сопоставлении становится уместным у руси титул кагана, становится понятным, почему не могут найти археологи ни сам каганат, ни его столицу. Не было у такого каганата четко очерченных границ, а у кагана постоянной резиденции. Да и наследственного правителя-кагана тоже могло не быть. Как в какой-то момент нашелся в глубинке Великой степи Чингисхан и запылила степь под копытами десятков тысяч коней, направляемых рукой «потрясателя вселенной», точно так же стоило найтись на речных просторах восточной Европы предприимчивому и талантливому предводителю, назвавшему себя, например, каганом, и вспенивались буруны под форштевнями сотен выстроившихся в кильватер ладей.
Русский каганат, если он существовал, должен был образоваться до 838 года, чтобы успеть послать послов к Феофилу. В Киеве скандинавов еще не было и в помине, не было скандинавов ни в Гнездове, ни в Тимиреве, ни даже в Рюриковом городище. Пока они только в Ладоге. И тем не менее, русь появилась в Черном море. Двадцать лет спустя она посмела напасть на Константинополь. Еще через два десятилетия в Константинопольском патриархате появилась митрополия Росия ― разумеется, без какой-либо привязки к Киеву. Проходит еще двадцать лет, и к рубежу IX и X веков русь не только закрепилась на берегах Черного моря, но и монопольно хозяйничала в его акватории. По словам аль‑Масуди, относящимся к тому времени: «В верховьях хазарской реки [Волги] есть устье, соединяющееся с морем Найтас [Черным морем], которое есть Русское море; никто кроме них [руси] не плавает по нему, и они живут на одном из его берегов». И все это время никаких видимых следов каганата!
Такой вот странный каганат ― для Людовика Немецкого и западных европейцев все еще остающийся «нормандским», но на самом деле уже ставший русским. Не было у него границ, не было столиц. Столица там, где причалил корабль самозваного кагана [25], может быть на только что захваченной русью новой базе. Сегодня здесь, а завтра ― там. Может быть молодая шустрая Русь превратила в свой «каганат» весь необъятный простор великой равнины с густой сетью судоходных рек ― торных дорог, ведущих от богатых пушниной северных краев к теплым морям и многим странам, изобилующим всяческим добром и серебряными дирхемами, где предприимчивому купцу и смелому пирату всегда есть чем поживиться. И разбросала на этом просторе по берегам рек и озер свои фактории ― опорные базы в торговых походах и пиратских рейдах. И, что немаловажно, сумела обрести ту самую «сплоченность», чувство общности, принадлежности к великому братству, назвавшемуся русью. И, наконец, выработала и сохранила ощущение неразрывного единства этого необъятного пространства, заставившее русских киевских каганов X–XII веков приложить титанические усилия, чтобы вновь объединить это пространство, виртуальный Русский каганат, в реальное единое средневековое европейское государство ― Киевскую Русь.
Считается, что Русский каганат исчезает в 80‑е годы IX века. Не потому, что это где-то написано ― как я уже говорил, нигде об этом загадочном образовании вообще нет ни слова. Русский каганат обязан был исчезнуть в означенное время, чтобы освободить место Киевской Руси в соответствии с хронологией ПВЛ. Но на самом деле, вовсе не обязанный следовать этой фиктивной хронологии, Русский каганат мог существовать, то виртуально, то почти реально, вплоть до 30‑х годов X века, когда его каган Игорь безрассудно вляпался в войну с Хазарией нападением на Самкерц. Тяжелейшие поражения Игоря сначала от хазар, а затем от греков лишили Русский каганат своего кагана, практически всего флота и всех причерноморских баз-факторий. Обезглавленный каганат вновь откатился на север, потерял выходы к Черному и Каспийскому морям, и, как следствие, на четверть века русь практически исчезла из византийских и арабских хроник. Лишь благодаря дотошности Константина Багрянородного мы знаем о некой очень далекой от Византии Внешней Руси. Поскольку события этого времени в Русском каганате покрыты мраком, их можно восстанавливать очень-очень гипотетически, опираясь на нашу не внушающую доверия ПВЛ и те результаты скрытых внутренних процессов, которые явились миру, когда русь снова выплыла из небытия в мировой историографии.
Точно не известно, где и как закончил свои дни бедолага Игорь. Может быть, он действительно решил обосноваться с остатками дружины в среднем Поднепровье и погиб под Искоростенем, «примучивая» то ли древлян, то ли, если поверить Льву Диакону, каких-то немцев. Во всяком случае, одна из жен Игоря, варяжка Ольга, которая сумела удержать власть над частью руси (и может быть даже объявила себя каганессой?), приняла судьбоносное для будущей Руси решение постоянно обосноваться в тех краях ― на киевской или, что более вероятно, вышгородской фактории. Таким образом, часть руси, оставшаяся под рукой каганессы, стала осваивать оседлую жизнь и перешла к строительству средневекового европейского государства, которому предстояло превратиться в Киевскую Русь. Вероятно, государство строилось по византийскому образцу, о чем косвенно свидетельствует визит Ольги в Константинополь. Причиной такого выбора могла быть объективная необходимость для Ольги отстранить от государственного руля заправлявших в Киеве хазарских купцов, противопоставить хазарскому купеческому караван-сараю феодальный город, иудейской религии ― православие, а аморфному каганату ― централизованное европейское государство. В этом контексте можно принять на веру утверждения ПВЛ о христианстве Ольги и об устроении ею погостов. Но можно и не принимать ― объективных подтверждений ни тому, ни другому все равно нет.
Пока Ольга обустраивалась на Киевщине, правивший в Немогарде Святослав, сын Игоря от другой жены, вероятно славянки, судя по данному ею сыну имени, в соответствии с добрыми варяжскими традициями начал мстить обидчикам за отца и, судя по тому, что мы знаем, подошел к делу весьма серьезно. Сначала сыновья кара настигла «неразумных хазар», причем именно кара, кровная и кровавая месть! Святослав не завоевывал земли, не «примучивал» племена, он просто смерчем пронесся по Хазарии, все круша и разрушая на своем пути. Месть хазарам удалась на славу! Оставив Хазарию в руинах и, надо полагать, восстановив черноморские базы руси на таманской и крымской землях, принадлежавших поверженной Хазарии, Святослав был готов переключиться на второго обидчика отца ― Византию. Но где-то в Крыму, в районе Херсонеса, его перехватил Калокир и уговорил, известно какой ценой, слегка изменить планы: вместо прямого удара на Константинополь «прогуляться» по Болгарии. Святослав «прогулялся». И здесь мы видим то же самое: сокрушительный разгром за разгром болгарских, а потом и византийских войск, страшные массовые казни и ни малейшей заботы об удержании захваченных территорий, особенно поразивший Цимисхия отказ от обороны балканских клисур и оказания помощи осажденной Преславе. Но создается впечатление, что после блистательного победного марша по Болгарии и Византии Святослав просто не знал, что делать дальше. Отмщение свершилось, и он словно в растерянности простоял в Доростоле, так и не приняв решения. Возможно тогда, во многом вероятно под влиянием Калокира и примера мачехи, у него наконец-то зародилась мысль о создании своего государства. Но взять Константинополь, на что его подзуживает Калокир, он понимает,― совершенно нереально, а идти в Киев ― нет желания: ни далекий чужой Киев, ни мачеха в нем ему «не любы». Может быть, он и вправду готов был бы остаться на Дунае, но, восстановивший против себя болгар и выдавленный из Болгарии Цимисхием, оказался вынужденным вернуться на одну из своих черноморских баз, теряя по дороге, а возможно и на самой базе, остатки войска от голода, холода и укусов бывших союзников-печененгов. Один из таких укусов оказался смертельным для самого Святослава.
Преследуемые печенегами, остатки дружины Святослава были вынуждены бежать, возможно под предводительством Свенельда, к киевской каганессе и тамошним товарищам по русскому братству. Можно предположить, что там объединенные дружины Свенельда и Претича успешно отбились от преследовавших печенегов, после чего Киев окончательно утвердился в качестве главного южного центра руси. Усилиями Ольги он быстро набирал силу параллельно с другим не менее быстро росшим конкурентом Новгородом, где, надо полагать, остались братья и сыновья Святослава. Один из них, Владимир, стал самым известным правителем Древней Руси; другой, Ярополк, известен нам только из ПВЛ. Столкновение Новгорода с Киевом, Владимира и Ярополка с киевской родней, сыновьями и внуками Ольги, стало только вопросом времени. Кстати, возможно, одним из потомков Ольги, сыном или внуком, был Олег [26], в ПВЛ ― Олег Древлянский, погибший в столкновении с Ярополком, своим двоюродным братом или племянником.
В противостоянии русско-варяжского Новгорода и русско-хазарского Киева у последнего не было никаких шансов. А. Буровский, ссылаясь на ПВЛ, подсчитал, что новгородские войска брали [27] Киев пять раз: в 864 году (Аскольд и Дир), 882 году (Олег), 980 (Владимир), 1017 и 1019 (Ярослав) [28]. Цель подсчетов Буровского ― показать активность и боевитость северных славян Руси по сравнению с южными, что он делает весьма выразительно: «…новгородцы входят в Киев, как в пустой хлев, из которого сбежали пастухи». Простим Буровскому пастухов, которым, конечно же, нечего делать в хлеву, и оставим в стороне воинскую доблесть новгородцев, ни в коей мере не оспариваемую, просто не имеющую отношения к нашей теме. То, что новгородцы (правда, все же не столько славяне, сколько новгородская русь) действительно как минимум трижды при Владимире и Ярославе завоевывали Киев, вероятно свидетельство не столько доблести новгородцев, сколько нежелания воевать киевлян, которые между двумя захватами Киева Ярославом успели сдать свой город еще и полякам. Как справедливо замечает все тот же Буровский, киевляне ни разу не подходили к стенам Новгорода или Кракова. На самом деле они даже ни разу не выходили из стен Киева. Вряд ли дело в пассивности и небоевитости южных славян, скорее в адаптивности киевского хазарского купечества, принявшего каганессу, но, в отличие от новгородского русского, не желавшего ни воевать, ни встревать в княжеские разборки, как считал И. Ольшаницкий, однако умевшего извлечь свою выгоду при любой власти. Так что захватить Киев Ярополку с Владимиром проблемы не составило. А там уже дело дошло до «междусобойчика», после которого Владимир Красно Солнышко остался единственным «каганом всея Руси». И сделал своей столицей Киев в качестве разумного и достижимого компромисса между синицей в руках ― Новгородом и журавлем в небе ― Дунаем. И даже, может быть, если верить скандинавским сагам, женился на неродной бабке Ольге. Не от брака ли двух равноапостольных святых ― Владимира и Ольги ― родилась Киевская Русь? Во всяком случае, возникла Киевская Русь как раз во время их правления.
Февраль 2007
На главную ▬››