Владимир Егоров

К Киевской Руси в обход
«Повести временных лет»

Размышления над книгой А. Толочко «Очерки начальной руси»

Памятник Владимиру Крестителю в Киеве

Оглавление

О происхождении ПВЛ и деяниях её авторов

О вычитании SYK из SYNГ

Об in cash и au naturel

О норманнах и евреях

О неизбывности бертинских заблуждений

Об очень маленькой Киевской Руси

О Самбате и Петровском ботике

Об имени Игоря

О Днепре и Куре

О вопиении имён

О «чёрных ящиках» и «чёрных дырах»

О поглощающей историков пучине

Об уместности вспомнить Лонгфелло

Случилось невероятное, невозможное, невообразимое… Событие лично для меня вселенского масштаба, которое я, к стыду своему, чуть не прозевал. Спасибо моему читателю Дмитрию Павельеву, приславшему ссылку на статью на сайте Lenta.ru [1], в которой в форме интервью с её автором была по существу представлена книга историка, член-корреспондента Национальной академии наук (далее НАН) Украины Алексея Толочко «Очерки начальной руси» [2]. И хвала Интернету! Книга нашлась в свободном доступе, полном объёме и на прекрасном русском языке.

Слово «очерки» в названии книги не только позволило автору использовать более свободную манеру изложения отнюдь не очеркового материала, но и, вероятно, в какой-то мере призвано было послужить своеобразным извинением par avance перед учёным миром. Ведь изложенное классически строгим академическим языком, содержание книги выглядело бы ещё более шокирующим и вызывающим. Формат очерков «демократизировал» книгу, сделал её более доступной и позволил автору затронуть несколько связанных, но всё же разных тем, разнесённых по очеркам-главам.

Счастливое сочетание таланта исследователя с литературным даром обеспечили очевидный успех смелого эксперимента — изложения в общедоступной манере серьёзного «широкоформатного» исторического материала, коренным образом ломающего общепринятые представления о нашей древней истории. И хотелось бы видеть в этом успехе первую ласточку грядущих перемен в академической исторической науке. И реальный шанс на появление настоящей, а не «фейковой» истории Киевской Руси, которой нас до сих пор потчуют учебники истории и энциклопедии.

О происхождении ПВЛ и деяниях её авторов

Название первой главы «О происхождении и деяниях русов» явно копирует латинскую классику, в частности небезызвестную «Гетику» Иордана, чьё официальное название «О происхождении и деяниях гетов» [3]. Правда, из-за погони за классикой название, на мой взгляд, не совсем точно отражает содержание. Первый «очерк» на самом деле посвящён скорее происхождению «Повести временных лет» (далее ПВЛ) и деяниям авторов и исследователей этой повести. Поскольку этим же предметам немало строк посвятил и ваш покорный слуга, понятен мой пристрастный интерес к новой книге и в особенности этой главе.

Ещё лет десять тому назад, подхватив почин одного из первопроходцев решительной критики ПВЛ А. Никитина, по существу положившего начало её дезавуированию [4], я посмел написать: «На мой взгляд, “Повесть” [имея в виду ПВЛ и подчёркивая таким образом её беллетристический характер – В.Е.] вообще не следовало бы рассматривать в качестве исторического источника [подчёркнуто мною здесь – В.Е.], но я отдаю себе отчет, что мой взгляд — не взгляд медузы Горгоны, а голос мой — отнюдь не труба иерихонская, и возопит он в пустыне» [5]. Однако вопреки моему тогдашнему пессимизму вопить в одиночку в пустыне критики нашей так называемой «Первоначальной летописи» моему дилетантскому голосу пришлось не так уж долго: что такое десятилетие по историческим меркам? Пустячок. И вот, по прошествии этого пустячка прогремел-таки трубный глас иерихонский! «Очерки» огласили ПВЛ такой же приговор: «Ее [ПВЛ] сообщения по большей части легендарны или вовсе выдуманы, и никакими достоверными источниками, которых мы не знали бы сегодня, летописец не располагал… Это выдающееся литературное произведение, но совершенно недостоверная история. Никаких причин продолжать основывать на нем наши знания о прошлом не существует [подчёркнуто мной – В.Е.]». Наконец-то всё то, о чём я безнадёжно долдонил последнее десятилетие, весомо прозвучало из уст профессионала, да не просто профессионала, а член-корреспондента НАН; да не просто член-корра, а сына главного историка и археолога Украины академика Петра Петровича Толочко; да не просто сына академика П. Толочко, а, наконец главное, руководителя Центра исследований Киевской Руси Института истории Украины НАН. Куда уж профессиональнее, куда уж весомее!

Правда, воспев дифирамб приговору, вынесенному ПВЛ Толочко-сыном, всё же решаюсь сделать к нему оговорку: на мой взгляд, ПВЛ можно считать выдающимся литературным произведением только на общем фоне древнерусской литературы своего времени. На самом деле ничего литературно выдающегося в ПВЛ нет. А вот в конструировании «совершенно недостоверной истории» её авторы действительно преуспели и достигли выдающихся результатов. Кстати, Толочко полагает автором ПВЛ и единственным её творцом, написавшим произведение от корки до корки, Сильвестра — игумена киевского Выдубицкого монастыря, «семейного» монастыря Владимира Мономаха, — полностью отказывая, в частности, «Нестору-летописцу» в праве даже на скромный вклад, на какое-либо соавторство в ПВЛ.

Решиться на оговорку мне помогает сам Алексей Петрович, вольно или невольно заронивший сомнения в искренности своих оценок литературных достоинств ПВЛ. Иначе трудно объяснить его пожелание сдать столь выдающееся, по его мнению, литературное произведение в архив: «Красочная летописная повесть о странствиях народа русь и его князей из Скандинавии в Киев должна быть сдана в архив, туда, где уже больше двух столетий пылятся, вместе с рассказом Дудо Сен-Катенского, “троянские” и “римские” предания о происхождении других европейских народов». Я же, хотя и не признавал за ПВЛ особых художественных достоинств, всё же в своё время предлагал решить её судьбу более гуманно: «Отдавая должное масштабности ПВЛ как первой отечественной fantasy, нельзя не задаться простым, но совершенно естественным вопросом: почему эта компилятивная фантастика считается русской Историей?! <…> Несмотря на отсутствие глобального ответа, есть простое частное решение проблемы: переставить ПВЛ на другую полку — и дело с концом! Право, Нестору и Автору‑3 [одному из авторов ПВЛ по М. Алешковскому или, как считает Толочко, Сильвестру — какая разница? – В.Е.] будет гораздо уютнее рядом с А. Дюма-отцом и В. Скоттом, а Рюрик, Аскольд, Дир и Вещий Олег хорошо уживутся в компании с королем Артуром, шевалье д’Артаньяном и доблестным рыцарем Айвенго. Эта компания незаурядных персонажей по-прежнему будет любима детьми и большинством взрослых, но учить историю наши дети должны по другим учебникам, где fantasy и фантазиям все-таки не место» [6].

Однако, оставляя в стороне художественные достоинства и авторство «выдающегося литературного произведения», здесь хочется сосредоточиться на его содержании и жирно подчеркнуть давно напрашивающийся вывод: пора выполнить завет Никитина и, прислушавшись к главному украинскому специалисту в истории Киевской Руси, окончательно дезавуировать ПВЛ как источник наших знаний о прошлом и, главное, как «основание нашей истории» — потому что из-за неё, утверждает он в своих «Очерках», «в современных изложениях ранней истории Киевского государства мы имеем дело, по сути, с рассказанной “научным языком” летописной легендой». А отказываясь от ПВЛ — фактически единственного источника этой летописной легенды, — надо, как следствие, полностью перечеркнуть привычную для нас начальную историю Киевского государства, растиражированную в школьных и вузовских учебниках и защищённую многими учёными диссертациями.

Критическая позиция автора «Очерков» в отношении ПВЛ основывается на принципиальном постулате отсутствия у киевских летописцев каких-либо местных документов и письменных свидетельств, содержавших сведения о прошлом руси как этноса и Руси как государства. Все таковые источники, полагает историк, были византийского происхождения, и их весьма ограниченный круг, возможно, был уже в распоряжении митрополита Илариона, когда он писал своё «Слово о законе и благодати»: «Но в его [Илариона] словах можно усмотреть, как кажется, намек на то, что и эта информация [об Игоре и Святославе, нашедшая отражение в «Слове о законе и благодати» и в ПВЛ, – В.Е.] имела книжное происхождение: о войнах Игоря и Святослава рассказывается в иноземных источниках (“поминаются ныне в иных странах”), скорее всего византийских. Это, между прочим, объяснило бы давнее недоумение исследователей, почему Иларион не обмолвился об Олеге и Рюрике: они неизвестны в византийской хронографии». И в этом пункте, к моему ликованию, обнаруживается явное тождество мнения историка с догадкой, которую я высказывал за несколько лет до выхода в свет его «Очерков»: «Это может прозвучать парадоксально, но то ничтожно малое, что мы находим у Илариона об Игоре и Святославе, митрополит мог выудить исключительно из доступных ему византийских хроник и других документов на греческом языке… Греки не знали ни Кия с братьями, ни Аскольда с Диром, ни Вещего Олега. Разумеется, Рюрика с Гостомыслом тем более. Потому эти персонажи ПВЛ не смогли попасть в генеалогию Илариона, и родословная каганов рода русского началась у митрополита только с Игоря ― самого раннего известного византийцам повелителя Руси» [7]. Не то, чтобы слово в слово, но суть безусловно один в один… Нет, что ни говори, выводить на чистую воду ПВЛ дуэтом с член-корреспондентом НАН и главным специалистом Украины по Киевской Руси всё-таки гораздо комфортнее!

Тезис об исключительно византийском происхождении всех знаний автора ПВЛ о начальной руси Толочко подтверждает простым соображением: «…летописец знает о походе Олега на Византию 907 года, но ничего — о походе руси на Каспий в 909/910; знает о походе Игоря 941 года на Константинополь и не подозревает об экспедиции в Бердаа в 943/944». Раз у Илариона в его недлинной череде предков Владимира и Ярослава нет имени Олега, значит, либо у митрополита ещё не было текста договора 911 года, либо в имевшемся у него тексте не было Олега — иначе Иларион не преминул бы пополнить его именем славную плеяду предков своего патрона. Второй вариант не невозможен. «Олега» мог выдумать, умозрительно увязать с событиями 907 года и втиснуть в преамбулу договора 911 года вместе с сопутствующей чушью — такими же выдуманными «светлыми боярами» и (вот уж поистине шедевр!) «великими князьями под рукой великого князя» — кто-то из авторов ПВЛ [8]. Но даже если в тексте договора 911 года действительно значился какой-то Олег, авторы ПВЛ оказались в трудном положении, ведь это имя не было помянуто Иларионом. В итоге при конструировании генеалогии «Рюриковичей» авторам ПВЛ пришлось вывести Олега из числа прямых предков Владимира и Ярослава и найти ему место сбоку в качестве то ли «родича», то ли «боярина», то ли «воспитателя» Игоря.

Сегодня, заручившись заочной поддержкой маститого историка, я готов пойти дальше и усугубить высказанную ранее догадку. Может быть вообще вся генеалогия Илариона — чисто умозрительный конструкт исключительно на основе упоминаний Игоря, Ольги и Святослава в тех самых «иных странах»? В этой связи настораживает, например, незаконнорождённость Владимира Крестителя в ПВЛ. Как будто её автор не был уверен в отцовстве Святослава и, пытаясь затушевать вопрос, сознательно наводил тень на плетень. Если Иларион решительно ничего не знал о Рюрике и Олеге, то вряд ли стóит безоговорочно доверять его знаниям биографии Игоря и Святослава. Скорее всего они тоже не выходили за рамки очень узкого круга доступных ему византийских источников. Поэтому нельзя исключить вероятность того, что Иларион, не найдя сведений об отце Владимира в имевшихся византийских хрониках, «вынужденно» приписал его отцовство единственному известному этим хроникам и подходящему по времени и возрасту правителю руси Святославу. А после этого автор ПВЛ, даже если бы он имел, в отличие от Илариона, какое-то представление о родителях Владимира, в отношении отцовства уже не смог проигнорировать общеизвестный ко времени написания ПВЛ митрополичий «официоз». Но на всякий случай «подстелил соломку» незаконнорождённостью Владимира. Так в ПВЛ мог родиться ещё один искусственный конструкт с сыном Святослава от «ключницы» Малуши, чей оставшийся в тени муж был лишён «Словом» митрополита права числиться отцом крестителя, а вероятнее всего и основателя Киевской Руси.

Тут немаловажно отметить ещё один факт. Соорудив с опорой на византийские документы какую-никакую генеалогию своему патрону Георгию Васильевичу (он же Ярослав Владимирович, в будущем Ярослав Мудрый), Иларион не утверждал и, похоже, вовсе не имел в виду, что Игорь и Святослав были киевскими князьями. Ведь он-то знал, видел своими глазами, что Киев как стольный град государства Русь возник лишь при Владимире (характерный пассаж в риторическом обращении к крестителю Руси «И славный град твой Киев…» в «Слове о законе и благодати»). И только более полустолетия спустя автор ПВЛ, киевский монах, не подозревая о возможности существования какой-то другой, не киевской, Руси (или руси), при расширении династического конструкта Илариона до «династии Рюриковичей» ничтоже сумняшеся оптом превратил всех родичей и потомков Рюрика в князей и киевлян.

Коли ко времени написания «Слова о законе и благодати» и ПВЛ их авторы уже сомневались в родителях Владимира Крестителя, то стоит ли удивляться тому, что Лета поглотила и многочисленную документально удостоверенную византийцами родню его предшественников — факт, особо подчёркнутый в «Очерках»: «Впрочем, к этому времени забыли и о других представителях княжеского дома, например племянниках (а значит, также братьях и сестрах) Игоря и Ольги, упомянутых договором 944 года и Константином Багрянородным. Имена некоторых из них — Игорь, Володислав, Предслава, Улеб, Якун — сохранены договорами. Но из всего довольно многочисленного в середине X века рода (Константин, например, упоминает восемь родственников и шестнадцать родственниц Ольги [9]) могли уверенно указать только на все тех же избранных персонажей византийских хроник, что и Иларион: Игоря, Ольгу, Святослава». За отсутствием фактических данных автору ПВЛ пришлось на всю катушку задействовать свою фантазию и многое, слишком многое додумывать и изобретать: «Об иных князьях Сильвестру удалось разыскать целый ряд преданий (о смерти Олега, о мести Ольги), а другие, похоже, сымитировать (о походе Олега на Константинополь)». В итоге «То, что сегодня кажется остатком народной легенды, в гораздо большей степени было результатом его [Сильвестра] литературного труда [подчёркнуто мною – В.Е.]». Sic! То самое, что давным-давно твержу и я: ПВЛ вовсе не летопись, а «литературный труд», повесть (как её и назвал сам автор!), то есть, как ни верти, — беллетристика.

О вычитании SYK из SYNГ

В «Очерках» Киевская Русь на момент написания ПВЛ — очень молодое государство. Отсюда парадоксальное для историков «забвение» летописцами событий XI века — казалось бы совсем недавнего для них прошлого. Толочко логично объясняет этот феномен тем, что на самом деле не было на Руси никаких летописцев и летописей XI века, а первую летопись Киевской Руси, она же ПВЛ, сочинил её первый летописец Сильвестр в начале XII века. Поэтому события IX…X веков для него были стариной от полутора до двух с половиной вековой давности, о которой не сохранилось даже воспоминаний [10].

«Забвение» коснулось в Киевской Руси не только почивших светских предводителей языческой руси, но и первых церковных иерархов этого государства. Автор ПВЛ, по версии «Очерков» игумен «придворного» монастыря, «…ничего не знал о первых иерархах своей собственной церкви и нигде не смог разыскать даже их имена. Первым митрополитом киевским, о котором имелись какие-то известия, был Феопемпт, но и о нем знали только, что в 1039 году он освящал Десятинную церковь…». Здесь, как мне кажется, необходима ремарка. По мнению Толочко, автор ПВЛ ошибочно полагал, что митрополия в Киеве была установлена только при Ярославе, поскольку не имел сведений о более ранних киевских митрополитах. То есть историк преподносит это всего лишь как ещё один пример «забывчивости» Сильвестра, хотя на самом деле, пользуясь выражением самого историка, «нет никаких причин» утверждать, что в Киеве были какие-то митрополиты до Феопемпта. Скорее всего авторам ПВЛ и другим киевлянам помнить было просто нечего. Киевская Русь во время Сильвестра действительно была очень молодым государством, в котором Феопемпт вполне мог быть первым митрополитом. Так что вовсе не «забвение» прошлого, а его отсутствие заставило авторов ПВЛ пуститься во все тяжкие, изобретая на пустом месте мифическую историю фантомной державы.

Особенно сильное впечатление в «Очерках» производит та убийственная наглядность, с которой Толочко демонстрирует искусственность построений автора ПВЛ в процессе конструирования «совершенно недостоверной истории» Киевской Руси. Эту графическую демонстрацию я с удовольствием воспроизвожу здесь, позволив себе лишь немного оживить картинки раскраской.

Для начала Толочко обращает внимание на ранее обнаруженную В. Лушиным поразительную симметрию некого хронологического скелета ПВЛ из дат смерти первых «князей» Руси:

Из картинки наглядно следует, что вся хронология ПВЛ пляшет, как от печки, от первой «документально заверенной» в византийских документах даты в истории Руси: договора Олега с греками и его смерти, отнесённых авторами ПВЛ к 912 году. Неизвестные летописцу даты смерти Рюрика и начала Руси (когда «стала прозываться Русская земля» в ПВЛ) он получил простым симметричным отражением от «начала координат» в прошлое дат смерти Игоря и Святослава.

Далее, увеличив масштаб положительной полуоси хронологического скелета Лушина, Толочко проявляет три на удивленье идентичные конструкции из походов на Византию, договоров с греками и смертей трёх «киевских князей».

Комментарий Толочко к этой выразительной картинке: «Олег, Игорь и Святослав, заключившие с Византией договоры, умирают на следующий год после этого события… Все три князя начинали свою войну с Византией ровно за четыре года до подписания договора (и за пять лет до смерти). Очевидно, что “центром” этих хронологических последовательностей были даты договоров, от которых (дат) летописец отсчитывал назад даты походов на Византию и вперед — даты смерти князей… Судя по тому, как стремительно летописец обрывал жизни Олега, Игоря и Святослава сразу же после договоров, год их заключения был единственной датой, известной ему из жизни этих князей». И последовавший за ним приговор хронологии ПВЛ: «…хронология Повести временных лет не просто ошибочна в каких-то фрагментах, она представляет собой совершенно искусственное образование — по существу, выдумана летописцем».

Казалось бы, к таким наглядным демонстрациям абсолютной искусственности датировок ПВЛ и добавить нечего. Да беда в том, что эта красивая, безусловно искусственная конструкция выдумана вовсе не авторами ПВЛ, а самим Толочко. На самом деле в ПВЛ и договор и смерть Олега отнесены к одному и тому же 912 году. То же самое в случае Игоря: он заключает договор и погибает в одном году — 945‑ом. Кроме того, и Олегу, и Игорю приписаны не по одному, а по два похода на Византию: Олегу в 907 и 912, а Игорю в 941 и 944 годах. Так что схема –4/+1 справедлива лишь для Святослава, да и то с оговоркой: в 967 году Святослав воевал не с Византией, а с Болгарией. Более подробно критику «нумерологии» Толочко можно найти у Ю. Неретина [11], я же хотел бы обратить внимание на более простой предмет — арифметику.

По простому предмету — простой вопрос: стал бы заниматься автор ПВЛ вычислением временных интервалов? Ведь он был в гораздо худшем положении, чем любой второклашка, мало-мальски освоивший сложение и вычитание «в столбик». Одно дело складывать и вычитать в принятой сейчас у нас позиционной системе с арабскими цифрами, и совсем другое — в алфавитной, которой пользовались сочинители ПВЛ. Читатель может сам попробовать вместо разности (945 – 912) посчитать выражение (от ·_‡S· Y· N· Г· отнять ·_‡S· Y· K· ) [12]. Честно говоря, не верится, что авторы ПВЛ по доброй воле пускались в дебри такой арифметики, а тем более нумерологии. В тех же случаях, когда они «свою учёность показать» желали, результат получался плачевным.

Так, в статье 852 года приведена целая цепочка расчётов временных интервалов в истории человечества и Древней Руси. В числе прочего «В год… 852…, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля». А чуть ниже «…а от Христова рождества до Константина 318 лет, от Константина же до Михаила сего 542 года». Простенькая задачка по арифметике: сколько прошло лет от Рождества Христова до начала царствования Михаила? Второклашка сложил бы «в столбик» 318 с 542 и, если он не двоечник, получил бы тот же ответ, что даёт нам калькулятор: 860. А вот у автора ПВЛ вышло 852! Ошибочка в восемь лет!

То же и дальше: «А от первого года царствования Михаила до первого года княжения Олега, русского князя, 29 лет…». Наш второклашка сложит 852 с 29 и получит 881. Но в тексте ПВЛ: «В год…879… Умер Рюрик и передал княжение свое Олегу — родичу своему…». Здесь ошибка поменьше, всего два года, но и интервал совсем небольшой.

Важная оговорка. Не исключено, что во все наши арифметические экзерсисы необходимо внести поправку в один год. Наши предки считали интервалы времени не так, как считаем их мы. Для них интервал между тысячным и тысяча вторым годом мог составлять не два, а три года: в этом интервале тысячный год считался первым годом, тысяча первый — вторым, а тысяча второй — третьим: 1000 – 1001 – 1002. Итого три. То есть, нашему второклашке из всех полученных сумм следовало бы вычесть по годику. Тогда первая ошибка уменьшится до семи лет, а вторая и вовсе до одного года. Но всё равно они останутся.

Да, неважными математиками, со всеми оговорками по части объективных трудностей, были авторы ПВЛ. Но всё же главная проблема нашей «Начальной летописи» не столько в искусственности её хронологии, сколько в выдуманности самих сюжетов и «фактов». В «Очерках» подчёркнутая и даже гипертрофированная искусственность хронологии лишает всю конструкцию ПВЛ скелета-опоры, и история Киевской Руси IX…X веков моментально рассыпается на глазах. Но даже если исключить «гипертрофию» Толочко, на оригинальный скелет ПВЛ «мясо» реальной истории всё рано не наращивается, и доказательств этого достаточно даже в такой малости, как пара только что приведённых «арифметических» цитат:

● тот самый Михаил III начал царствовать отнюдь не в 852‑ом, а в 842‑ом году (ошибка в 10 лет!);

● в 879 году мифический Рюрик «передал княжение своё» мифическому Олегу в заведомо не существовавшем в то время Новгороде;

● два из четырёх упомянутых набегов Руси на Византию, а именно набеги 907 и 944 годов, просто выдуманы авторами ПВЛ;

● для выдуманного похода 907 года ими сочинён целый «мирный договор», скомпилированный из других более поздних договоров.

Толочко старается не педалировать этот вопрос, но его «Очерки» не оставляют сомнений: не было до конца X века никакого Киевского государства, а значит, не было и «киевских князей» Вещего Олега, Игоря Старого и Святослава Храброго. Первый из них — вообще чистый фантом. Двое последних — реальные фигуранты русской истории, они фигурируют у византийских авторов, причём именно как отец и сын, но нигде явно не прорисовывается их связь с Киевом [13], о существовании которого, судя по трудам Константина Багрянородного, в империи услышали только к середине X века. Игорь для Византии, как и для Хазарии, территориально привязан исключительно к Керченскому проливу. Ареал привязки Святослава шире. В него входят тот же Керченский пролив (возможно, по исторической инерции от Игоря, которого греки считали его отцом), некая не идентифицированная Немогарда [14] и, наконец, Доростол (ныне Силистра) на Дунае, который сам Святослав называл, если поверить ПВЛ, «серединой своей земли». В Киев всех их загоняет исключительно фантазия авторов ПВЛ. Впрочем, даже на страницах ПВЛ все трое сопротивляются этому насилию и демонстративно кончают свой земной путь вдали от своего якобы стольного града.

Невозможность существования каких бы то ни было архивов у руси IX…X веков естественно объясняется отсутствием государственной территории и государственного устроения. Архивы и документы просто негде было бы хранить. В этой связи неудивительно важное наблюдение Толочко: «Анализ формуляров также свидетельствует, что внесенные в летопись тексты договоров представляют собой экземпляры византийской стороны, то есть те, что оставались после переговоров в Константинополе». Это наблюдение трудно оспорить. Но можно дополнить вопросом: а были ли вообще другие экземпляры? Оставляя в стороне другой законный вопрос, где они могли храниться и куда делись, зададимся ещё двумя другими:

● На каком языке и какой письменностью могли быть написаны другие экземпляры договора — экземпляры руси, — если бы они существовали?

● Нуждалась ли в них начальная русь и как она могла бы ими воспользоваться?

По первому пункту ответ вроде бы даёт текст договора 911 года: «В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях [подчёркнуто мной – В.Е.] — Царя вашего и своею рукою…». Из этого текста следует, что было две «хартии» договора, обе написанные неким «Ивановым написанием» на неназванных языках. Это таинственное написание отечественная историческая и лингвистическая наука по-прежнему не балует вниманием. Между тем, тот факт, что обе хартии были написаны одним и тем же «написанием», однозначно говорит о греческой азбуке и не оставляет ей альтернатив. Любая другая просто немыслима в греческом экземпляре договора. Но и после установления алфавита у нас остаётся очередная пара вопросов: почему написание названо «Ивановым» и, главное, на каком языке, пускай бы и греческой азбукой, была написана «своею рукою» русская «хартия»?

Хотя ранее я сам по поводу «Иванова написания» высказывал различные гипотезы, в том числе экзотические [15], здесь мне придётся вернуться к этому вопросу, но сначала уделив подобающее внимание языку экземпляра руси. Отталкиваясь от имён её представителей в переговорах 907 и 911 годов, следует предположить, что начальная русь по крайней мере до середины X века говорила на древнескандинавском языке, хотя, с учётом дубликатов названий днепровских порогов «по-русски» и «по-славянски» у Константина Багрянородного, возможно, к середине X века уже становилась двуязычной. Конечно теоретически существует вероятность, что русь написала текст договора не только «своею рукою», но и на своём языке греческими буквами (или некой «протокириллицей», мало отличавшейся тогда от греческого алфавита). В отношении скандинавов тех времён история вообще и история лингвистики в частности не знает подобных примеров. Они пользовались исключительно футарками, да и то лишь для кратких надписей и граффити, отнюдь не для юридических документов. Абстрактно можно допустить для русского экземпляра договора древнерусский язык, записанный некой «протокириллицей», например, теми же «русскими письменами», якобы найденными св. Кириллом в Крыму во время хазарской миссии 860 года. Но юридическая практика требует, чтобы русский экземпляр был подписан византийской стороной. И тут трудно себе представить, чтобы императорские юристы подписали бы документ на незнакомом языке. Так что наиболее вероятной, если не единственной, возможностью для обоих экземпляров остаётся среднегреческий язык в естественной паре с греческой азбукой. То есть, слово «написание» следует трактовать широко, как совокупность алфавита и языка.

Впрочем, всё это имеет лишь академический интерес с учётом важного вывода Толочко, что попавшие в ПВЛ тексты договоров руси с греками представляют собой переводы сохранившихся в имперской канцелярии византийских экземпляров. А экземпляров руси мы, к сожалению, никогда не увидим. Даже если они существовали когда-то, их сохранностью, в отличие от византийских, никто не озаботился. Может быть просто потому, что не было возможности и соответствующих условий хранения. А может быть, и мне это представляется более существенным, просто за ненадобностью. Начальная русь, насколько мы можем судить о ней, не была склонна придерживаться буквы договоров.

Игорь вероломно напал на хазарский Самкерц, потом, «презрев клятвенный договор», начал войну против Константинополя, и наконец, если верить ПВЛ, самочинно по ходу дела установил новые удобные ему ad hoc правила сбора дани с бедолаг-древлян. Не лучше проявила себя и его супруга, щедро дававшая обещания тем же древлянам и раз за разом их нарушавшая. Жертвами её обманов также стали и Константин Багрянородный, и император Оттон I. Вероломство у них наследовал и Святослав. Это только в ПВЛ он рассылал депеши со словами «Иду на вы!», а на деле вероломно напал на Болгарию и подобно отцу без всякого объявления войны вторгся в византийские владения.

Не берусь судить, зачем подобные договоры нужны были Византии. Может быть просто для отчёта чиновников в тратах на ведение боевых действий и выплат противнику, неважно выигравшему или проигравшему, как Святослав, кампанию. Но для руси они, скорее всего, вообще интереса не представляли, и хранить ничего для них не значащие бумажки (или пергамены) русь вряд ли стала бы, даже имейся у неё для этого физические возможности. А такие возможности вместе с интересом к такого сорта документам возникают только с появлением централизованного государства.

Об in cash и au naturel

Другая тема, которой отведена значительная часть «Очерков», это: «история возникновения и возвышения одной из групп скандинавских работорговцев, действовавших в Восточной Европе и известных из источников как русы. Это сообщество, в самом конце IX века обосновавшееся в Среднем Приднепровье и наладившее торговые отношения с Византией, а через столетие давшее начало Киевскому государству». Здесь хочется акцентировать следующие, представляющиеся мне особо важными, моменты:

● русь как этнос имела скандинавское происхождение;

● в Среднем Поднепровье русь промышляла работорговлей с конца IX века;

● Киевская Русь как государство возникла лишь в конце X века.

«Очерки» написаны отъявленным норманистом. В них скандинавы оказываются не только этнической основой начальной руси, но и создателями государства Киевская Русь, которое, правда, возникает неким нетрадиционным и даже случайным образом: «…в Восточной Европе политическая власть возникает не путем эволюции традиционных институтов (пусть даже “сложных вождеств”) в государство, но в результате преобразования экономического и организационного доминирования одного из торговых сообществ в политическое господство. В этом не было социологической предопределенности». В общем, славяне (вместе с чудью, весью, мерей и иже с ними), как ныне принято выражаться, «отдыхают». Либо наоборот вкалывают в поте лица с утра до ночи, если «экономически и организационно доминирующая» русь их отловила и продала в рабство хазарам или грекам.

Начальная русь в книге предстаёт торговым сообществом норманнов, постепенно распространившим свои торговые операции от Балтийского до Каспийского и Чёрного морей. Экспансия первоначально шла по Волге. Предметами торговли были в основном меха и рабы; целью — серебро, арабские дирхемы. Пункты торга и обмена товарами локализуются в среднем и нижнем течении Волги: Булгаре и Итиле. Один из таких булгарских пунктов достаточно информативно описан Ибн Фадланом. Когда в X веке по каким-то причинам источники серебра стали иссякать, волжский торговый путь отошёл на второй план, а на первый выдвинулся днепровский. Товарное предложение в основном сохранилось прежним, возможно с бóльшим акцентом на рабов, но главным торговым партнёром стал Константинополь. И поменялась цель торговли. Теперь добычу днепровская русь стала получать не серебром, вообще не in cash, а в основном au naturel: шёлком, вином и предметами роскоши.

На страницах «Очерков» русь выступает в трёх ипостасях, для которых автор принципиально использует несколько разнящиеся названия:

● русы — арабское название торговцев с верховьев Волги, которые продавали рабов и пушнину, но не брезговали пиратством и разбоем в бассейне Каспия;

● росы — византийское название северных варваров, обитавших где-то в Северном Причерноморье, торговавших с Константинополем, но и при случае нападавших на Византию;

● русь — термин ПВЛ, обозначающий обитателей Среднего Поднепровья, начиная с рубежа IX…X веков, и давших имя государству Киевская Русь.

На первый взгляд особого смысла в разделении этих ипостасей нет. Сам автор постоянно подчёркивает, что всё это одна и та же русь. Более того, даже слегка разнящиеся названия ничего содержательно не отражают, поскольку они весьма условны. В частности, арабские «русы» могли оказаться именно русами, а не, к примеру, росами только потому, что в арабском языке нет звука /o/ [16] и соответствующих графических средств его отображения. А греческий этникон ‛Ρως /ro:s/ обязан рождением вовсе не руси, он возник намного раньше в Септуагинте — греческом тексте Ветхого завета вследствие ошибки перевода. Однако ипостаси руси в «Очерках» всё же имеют определённый смысл, поскольку отражают её генезис, выделяя основные его стадии. На историческую арену сначала выходят русы — начальная русь Волжского торгового пути, торгующая с арабами и хазарами и озорничающая на Каспии. Затем русы, переместившись с Волги на Днепр, превращаются в росов, водящих караваны моноксил в Константинополь и грабящих его окрестности. Наконец, создав Киевскую Русь, росы обретают своё государство на Днепре и окончательно становятся русью.

В контексте обретения этого государства «Очерки» высвечивают некую сюжетную линию ПВЛ, свойственную последней как литературному произведению: некую «встречу на Эльбе», пардон, на Днепре. Здесь происходит судьбоносный контакт и взаимное обретение друг другом пришедшего с юга, «из Норика», крещённого апостолом Павлом народа — словен — с пришедшими с севера, «из варяг», его будущими правителями — русью: «…летописец выстраивает две истории переселения: славянского народа и княжеского дома. В точке их встречи начинается руская история». Для Толочко при всём его норманизме это важно, и он настаивает: русская история, история Древней Руси как государства началась в Киеве. Неважно, что начало ей положили два пришлых компонента — место встречи über alles!

В своей киевоцентричности истории Древней Руси Толочко, разумеется, не оригинален. Ею пронизана вся ПВЛ и, как следствие, вся официальная историческая наука СССР и Украины. Если Толочко и привнёс здесь что-то новое, то это серьёзная и хорошо аргументированная критика новомодного мейнстрима современной российской истории, пытающегося представить Старую Ладогу и Новгород на Волхове некими «первостолицами» Древней Руси, предшественницами Киева. В «Очерках» убедительно показано, что ни Ладога, ни Новгород никогда не были ничьими «столицами», а государственность Древней Руси распространялась не с севера на юг, и исключительно с юга на север. Исходной точкой иррадиации этой государственности были Киев, Среднее Поднепровье, «Русская Земля в узком смысле». И в очередной раз не могу не отметить «с чувством глубокого удовлетворения» совпадение позиции автора «Очерков» с моим высказанным ранее мнением [17].

При всей своей киевоцентричной консервативности «Очерки», тем не менее, содержат настоящую «бомбу», взрывающую устои официальной исторической науки, но это не место, а момент возникновения государства со столицей в Киеве. Вопреки ПВЛ, всем учебникам истории и трудам академиков, включая Толочко-старшего, Толочко-младший признаёт и даже акцентирует претендующий на сенсацию факт: Киевская Русь как государство возникла лишь в конце X века, — факт, однозначно следующий из археологии Киева; факт, который я осознал для себя ещё более десятилетия тому назад и продолжал на нём настаивать до сего дня [18].

О норманнах и евреях

«Очерки» складно и, на мой взгляд, вполне разумно развёртывают предысторию руси как своего рода торговой компании, проводя убедительные параллели с Компанией Гудзонова залива: «Компания Гудзонова залива была основана в конце XVII века группой частных инвесторов с целью разведать и освоить богатые пушниной территории Нового света. <…> Компания неустанно продвигалась в глубь континента, открывая все новые речные пути, основывая фактории и форпосты, приобретая контроль над территориями и принуждая туземное население признавать ее господство. <…> Служащие Компании — торговые представители и ловчие — были пришлыми чужаками, но они были предприимчивы и стяжательны, готовы рисковать, а главное, обладали технологиями, намного превосходящими те, что были известны туземцам. Именно это, в конечном счете, и предопределило успех Компании. Она успешно собирала урожаи пушнины, а также всего, что можно было переправить в Европу и с прибылью продать на тамошнем рынке. В обмен Компания предлагала туземцам мушкеты, шерстяные одеяла и табак». Если в этой цитате заменить Компанию Гудзонова залива на Компанию скандинавских купцов, Европу на Хазарию, а мушкеты и табак на рабов и пушнину, то мы получим вполне адекватное описание руси на начальной стадии её становления.

Но только на начальной. Далее «Очерки» разводят судьбы двух компаний: «Компания скандинавских купцов Киева и Компания Гудзонова залива начали весьма сходно, и в течение первых ста с лишним лет их истории развивались похожим образом. Судьбы, однако, оказались различны. Киев превратился со временем в одно из значительнейших государств христианского мира, от которого ведут свою генеалогию несколько современных наций. Компания Гудзонова залива теперь известна прежде всего как сеть канадских универмагов». Признавая в целом справедливость и точность параллели Толочко, трудно согласиться с утверждением о различии судеб обеих компаний после «первых ста лет сходного развития». Как представляется мне, не столь уж различными оказались их судьбы. В конечном счёте «Компания скандинавских купцов» имела точно такое же отношение к Киевской Руси, как и Компания Гудзонова залива — к Канаде. Деятельность первой способствовала появлению Киевского государства и была диалектически им прекращена. Точно так же деятельность второй создала условия для возникновения государства Канада, после чего от неё осталось только имя в сети универмагов. Так что «разительный контраст исторических судеб» обеих компаний выглядит у Толочко скорее выдачей желаемого за действительное.

Известно, любое сравнение хромает. Не абсолютно и сравнение Компании скандинавских купцов с Компанией Гудзонова залива. Но в любом случае нельзя не признать наличия в исторических судьбах обеих компаний «очевидных и отнюдь не поверхностных аналогий». Главная аналогия — «дальняя торговля»: «На еще не разведанных ничейных территориях, вдалеке от непосредственного контакта с устоявшимися государственными образованиями, могут возникать и длительное время существовать образования, представляющие собой и не государство, и не чисто коммерческое предприятие. Сердцевиной и смыслом существования подобных образований есть деловая активность, поиски выгоды, экономическая эксплуатация ресурсов и рынков. Как правило, это так называемая “дальняя торговля”. Однако само существо подобного рода занятий во фронтирной зоне и необходимость выживания среди местного населения, зачастую враждебного, понуждает прибегать к определенному насилию и принуждению». Только здесь, в этом единственном пункте, проявляется «хромота» нашего сравнения, некое реальное отличие и некая специфика Компании скандинавских купцов, у которой значительным, а с какого-то момента вероятно и превалирующим компонентом стала работорговля, которая объективно в большой степени милитаризировала начальную русь. Как справедливо замечает Толочко: «Тонкий баланс между насилием и взаимовыгодным обменом с туземцами всегда является основанием дальней торговли. Но в случаях, когда в торговлю вовлекаются специфические товары — например, рабы, — военное сопровождение коммерции приобретает все большее значение». Действительно, в шумной ватаге самоуверенных вооружённых до зубов русов Ибн Фадлана не место скромному следопыту Натаниэлю Бампо. Русы Ибн Фадлана — не одиночки-пионеры, романтики прерий и лесных чащоб. Это дружные коллективы прагматиков, купцов или воинов по обстоятельствам, всегда действующих заодно, будь то война, «кружение» полюдья, или большая торговая экспедиция в Константинополь. Недаром Ибн Русте писал о русах: «…когда призываются к войне, они выступают все вместе и не рассеиваются, а воюют как один против своих врагов, пока не победят их». В свою очередь, Константин Багрянородный специально отмечает, что в «кружение» полюдья уходили все росы, а караван в Византию собирал множество однодеревок, благодаря чему объединённые силы торгового каравана руси могли успешно противостоять печенегам при преодолении днепровских порогов.

Важным моментом, также особо подчёркиваемым «Очерками», оказывается этническая самоидентификация руси. Хотя истоки этого этноса по всем археологическим и лингвистическим маркёрам видятся в Скандинавии, уже в первой четверти X века в записках Ибн Фадлана трудно найти что-либо, связывающего русь с этими истоками, кроме финального этапа «похорон знатного руса» — сжиганием тела усопшего в корабле. Русы Ибн Фадлана — это особый этнос, в котором непросто разглядеть скандинавов [19]. Не горят желанием представляться в этом качестве и сами русы. Прибывшие в Булгар негоцианты самоидентифицируются исключительно как русь. У Ибн Фадлана  они настолько не скандинавы, что невольно закрадывается сомнение: а бывал ли кто-либо из них когда-нибудь на Балтике?

Сомневается в этом и Толочко. Русы у него «изначально представляли собой выходцев из далеких краев, отличались по языку, культуре и, разумеется, внешнему облику от местного населения. Однако деятельность в новом окружении и в рамках строго определенных занятий постепенно приводила к возникновению новых групповых идентичностей, а также креолизации сообществ и, как следствие, к утрате прямой ассоциации с исходной культурой [в случае руси — вероятно со скандинавской – В.Е.]». В результате: «русы если и не сформировались в Восточной Европе, то к 920‑м годам [время их встречи с Ибн Фадланом – В.Е.] представляли собой эндемическое сообщество для этой части мира. На это, в частности, может указывать большое число женщин в их караване, в том числе… жен богатых русов. Это, в свою очередь, должно намекать, что экспедиция не была ни опасной, ни особенно трудной или протяженной. “Отдаленная” для Ибн Фадлана, страна русов должна была располагаться не так уж и далеко. Виденные Ибн Фадланом русы представляют собой гендерно полное общество, что предполагает известную “оседлость” и укорененность в этих краях».

Задолго до Толочко идею о руси как военно-торговой организации высказала И. Хайнман [20]: «Русов связывает общая деятельность, которая характеризует их не как племя, а как военно-торговую организацию. Их дружественные отношения к “своим” и безжалостные к “чужим” типичны для подобных организаций». Но в отличие от Толочко Хайнман помещает истоки этой организации отнюдь не в Скандинавию: «Не вызывает сомнения, что Киевская Русь была создана военно-морской торговой организацией, однако такой организацией не обязательно должны были быть норманны. Гораздо раньше и наряду с ними существовали торговые организации Черного моря. В связи с точными, многочисленными и значительно более ранними, чем возможная экспансия норманн, указаниями на южное происхождение Руси естественно рассмотреть возможность зарождения и развития ее у Черного моря». В этой цитате Хайнман есть два концептуальных утверждения:

● совершенно справедливое — об объективной необходимости учёта возможности «южного происхождения» руси в Причерноморье;

● довольно спорное — о создании Киевской Руси «военно-морской торговой организацией».

Хотя идея причерноморского происхождения начальной руси не нова и я тоже успел посвятить ей несколько публикаций [21], Хайнман удалось внести в эту идею свежую струю. Далеко не во всём соглашаясь с её оригинальными фантазиями [22], не могу не признать, что ряд вопросов генезиса руси лучше находит ответы в контексте именно южной, причерноморской или даже дунайской, её «прародины».

Сложнее дело со вторым концептуальным утверждением. Хотя в этом пункте Хайнман и Толочко выглядят союзниками, проблема в том, что торговые организации — не лучшие, мягко выражаясь, кандидаты в основатели государств. Ведь любые государственные образования объективно мешали их основной деятельности — свободной дальней торговле, — установлением границ, организацией таможен, всевозможными поборами и прочая, вплоть до государственного рэкета. Свободные торговцы годятся скорее на роль не создателей, а разрушителей держав, когда те сильно прищемляют им хвосты. «Большие армии» викингов стали их ответом на огосударствление Европы. Всё более ограничиваемые в возможностях жить честной вольной торговлей, викинги спонтанно объединялись в большие флотилии и начинали промышлять разбоем, грабить своих обидчиков. Но к этим «великим армиям» нам ещё предстоит вернуться вслед за «Очерками».

О неизбывности бертинских заблуждений

В поисках истоков начальной руси невозможно пройти мимо Бертинских анналов. В «Очерках» им тоже нашлось достойное место: «Под 839 годом Вертинские анналы сообщают о необычных людях, посетивших в июне того года двор франкского императора Людовика Благочестивого в Ингельгейме. Они прибыли из Константинополя вместе с посольством императора Феофила и заявили, что они — русы, но на самом деле оказались шведами (свеонами). Когда их спросили, кто их правитель, они ответили [все подчёркивания мои – В.Е.], что его зовут Chacanus». К сожалению, тут Толочко повторяет массовое заблуждение, в которое, казалось бы, невозможно впасть, прочитав соответствующий отрывок Бертинских анналов. Неужели так трудно одолеть этот короткий отрывок хотя бы в переводе? Ведь, одолев-таки его, нельзя не усвоить простую и очевидную истину: прибывшие к франкам с посольством Феофила люди ничего не заявляли, так как у них просто не было такой возможности. То, что они из народа Rhos и их послал правитель по имени Chacanus, франки узнали из сопроводительного письма Феофила, то есть Rhos и Chacanus были понятиями, принятыми в Византии, а не в среде самой руси. Франки получили какую-то информацию непосредственно от «необычных людей» не на аудиенции, а во время допроса, и эта информация позволила следователям Людовика лишь сделать вывод, что они свеоны и лазутчики.

Тоже массово и тоже ошибочно распространённое мнение, что послы руси «не могли вернуться из Константинополя тем же путем, которым прибыли, так как не решались повторно пройти через территории каких-то “жестоких” и “варварских” народов». В более позднем и точном переводе анналов эти «жестокие» и «варварские» народы исчезают, а эпитеты переадресовываются к самой руси, которая действительно именно так традиционно и характеризовалась в Византии. Уточнился и обратный путь посольства руси: оказывается, он изначально предполагался через империю франков, из-за чего Феофил и отправил «странных людей» к Людовику вместе со своим посольством [23].

Посетовав на то, что Бертинские анналы не проясняют местоположение пославшей послов страны, историк делает ещё одно ошибочное на мой взгляд заключение: «Судя по тому, что в Константинополе через двадцать с лишним лет, уже в довольно драматических обстоятельствах внезапного нападения руси на столицу, наново “открыли” для себя этот народ, послы не достигли исходного пункта своей миссии и контакты с Византией не продолжились». Последующие события заставляют сделать противоположный вывод: послы с успехом выполнили свою миссию. Они разведали дорогу в Византию и ознакомились с торговым путём по Дунаю, который прошли вместе с послами Феофила. Именно успех этой миссии (по счастливой случайности зафиксированной Пруденцием при весьма вероятном множестве других подобных шпионских миссий, не попавших в дошедшие до нас анналы) позволил руси два десятка лет спустя осуществить блестящее нападение на Константинополь, а ещё через пару-тройку лет создать на Дунае свою торговую факторию, известную как «Русская марка» [24]. Поэтому у нас есть все основания не согласиться с мнением Толочко, что «русы были не случайными людьми и не лазутчиками, за каковых их приняли в Ингельгейме». Они безусловно были неслучайными людьми, но именно лазутчиками, разведывавшими для «Русской торговой компании» и новые объекты грабежа, и новые рынки для дальней торговли, в том числе сбыта награбленного, и удобные места для будущих факторий.

Обращаясь к упомянутому Бертинскими анналами то ли титулу, то ли имени предводителя руси Chacanus, Толочко вновь наступает на те же грабли: «Именно со слов русов в Ингельгейме узнали, что они подчиняются правителю, называемому Chacanus. Но почему нужно полагать, что русы говорили именно о своем собственном, так сказать, “национальном” правителе? [Все подчёркивания мои – В.Е.] Думать так понуждает только следование историографическому предубеждению (сформированному в XVIII веке, когда еще доверяли букве летописного рассказа), будто сообщество русов в Восточной Европе изначально возникает как “независимое государство”, возглавляемое “отечественным” монархом. На самом деле это ниоткуда не следует». Нет, нет и нет! В Ингельгейме о предводителе руси узнали не со слов русов, а по-письменному от Феофила! Со слов самих русов это раньше должны были узнать греки. И этот факт полностью исключает версию «Очерков», что прибывшие с посольством Феофила представители народа Rhos могли выдать себя в Константинополе за послов хазарского кагана с «миссией дружбы». В 838 году уже был построен вещественный символ этой «дружбы» — крепость Саркел. Из-за этого символа уже не менее пяти лет Хазария и Византия обменивались посольствами, и в Константинополе не могли принять каких-то проходимцев за послов хазарского кагана [25]. Нет, послы народа Rhos представляли в Константинополе не Хазарию, вообще не государство, а именно народ — русь!

Другое дело, что эта русь, особенно если она была с Волжского торгового пути, могла считать хазарского кагана своим верховным правителем [26]. Именно это вполне логично предположил на основании записки Ибн Фадлана Толочко: «Отчет Ибн Фадлана не оставляет сомнений в том, что на вопрос, каков их “царь”, русы описали арабскому путешественнику хазарского кагана: заточенного в своем дворце сакрального правителя, вместо которого действует его “заместитель”. Ясно притом, что русы тоже имели довольно смутное представление о действительном кагане и церемониях его двора и рассказывали любопытному путешественнику те байки, которые ходили в их среде о далеком и могущественном правителе. Вероятно, Ибн Фадлан сам виноват: он спросил о “царе”, то есть верховном правителе территории. Наверное, если бы он поинтересовался “предводителем” или “вожаком”, он получил бы другой ответ». Вероятно так же были запутаны посланцами народа Rhos и в Константинополе. Поэтому поспешили избавиться от сомнительных самозванцев с удобной оказией.

Верховный правитель руси с предположительным титулом кагана естественно вовлекает в дискуссию «Русский каганат»: «Постепенно “руский каганат” оказался общим местом трудов по ранней истории Киевского государства, и сколько-нибудь обосновывать “общеизвестное” положение уже не считали нужным: роль обоснования выполняла историографическая традиция». Не посчитавшись с этой традицией, Толочко безоговорочно и убедительно отказывает в реальном существовании «Русскому каганату» как в его северной, так и южной локации: «Весьма вероятно, что на вопрос, “где находился руский каганат?”, единственным определенным ответом будет: на страницах ученых трудов». И вновь мне трудно удержаться от цитирования своих ранее высказанных мыслей: «Вероятнее всего… в действительности никогда не было никакого “Русского каганата” [подчёркнуто при цитировании – В.Е.]. Русская история начиналась с Киевской Руси; Киевская Русь начиналась с Киева; Киев же как город, как столица-μετροπολις, то есть в кальке с греческого “мать городам” русским, начинался с “города Владимира”, с конца X века» [27]. Действительно, при множестве упоминаний в разноязыких документах кагана руси, кагана-рус и кагана «нортманнов» — о «Русском каганате» как таковом нет ни одного. Так что либо во всех случаях под каганом-рус арабы имели в виду хазарского кагана, что кажется невероятным, либо действительно имел место феномен «кагана руси» — кагана без каганата. Последнее, как я в своё время пытался показать, вполне возможно [28].

Об очень маленькой Киевской Руси

«Очерки» не разъясняют механизм возникновения Киевского государства. Поскольку археологически присутствие скандинавов проявляется в Киеве с рубежа IX…X веков, Толочко полагает, что в это время одна из «торговых корпораций» русов Поволжья перебралась на Днепр (вследствие чего по терминологии «Очерков» превратилась из русов в росов) и освоила там новый modus vivendi. Этот специфический для днепровских росов образ жизни с зимним «кружением» полюдья и летними караванами в Константинополь достаточно подробно описал Константин Багрянородный в девятой главе своего труда «Об управлении империей». Из этого описания Толочко, нельзя не отдать ему должное, извлекает немало информации, на которую ранее историки не обращали внимания. Либо не хотели обращать.

Во-первых, в «Очерках» число днепровских росов разительно невелико — речь идёт буквально о нескольких десятках персон: «…оговоренное договором число в 50 росов, которым позволено находиться внутри города [Константинополя], это не часть огромной ватаги, но, собственно, весь караван. Обычно это считают мерой ограничительной, частью предосторожностей византийцев, в чем можно сомневаться. Вероятно, речь шла о максимально возможном количестве купцов. Но и его росы, судя по всему, не были в состоянии обеспечить. В посольстве 944 года, к примеру, было всего 25 купцов, а в посольстве княгини Ольги — 44. Похоже, в середине X века большего количества купцов в Киеве попросту не было [подчёркнуто мною – В.Е.]… Эти цифры, на первый взгляд, смущают своей незначительностью. Их масштаб, однако, находится в согласии с тем образом днепровской руси, который возникает из чтения Константина Багрянородного, — численно незначительной группы, обитающей в пределах кастрона Киев. Пятьдесят мужей — это, быть может, и не охватывает “всех русов” Константина, но достаточно точно указывает на порядок чисел».

Во-вторых, как видим, вследствие своей немногочисленности все днепровские росы обитают в одном единственном населённом пункте, для которого Константин использует два названия: Киев (Κιοβα) и Самбат (Σαμβατας). К Самбату мы вернёмся чуть позже отдельным лингвистическим отступлением, а пока уделим внимание Киеву. Так как достоверных археологических свидетельств каких-либо фортификационных укреплений конца IX и первой половины X века на территории нынешнего Киева не найдено [29], Киевом того времени я бы посчитал поселение на Подоле с собственной гаванью в устье днепровского рукава Почайны. Подол начал заселяться как раз в конце IX века (древнейшая дендродата ― 887 год, массовые — с 900 года) и в первой половине X века археологически вполне соответствует характерным факториям скандинавских торговцев, на Балтике называемых виками, а в отечественной историографии также открытыми торгово-ремесленными поселениями (далее ОТРП).

В-третьих, нет в середине X века никакой Киевской Руси. Точнее, нет той Киевской Руси, с которой мы привыкли иметь дело в учебниках и энциклопедиях. Толочко, точно следуя описанию Багрянородного, настаивает: вся Русь того времени — это по существу один единственный город (точнее, вероятно, ОТРП) Киев-Самбат. Великая Киевская держава и великие киевские князья существуют только на книжных страницах. Похоже, в среде росов нет и простых князей. Социальная структура росов, восстанавливаемая в «Очерках» по трудам Константина Багрянородного, знает архонтов, послов, людей и купцов. Договор 944 года с Византией со стороны руси заключили послы архонтов и купцы, поимённо перечисленные в самом договоре [30].

В-четвёртых, нет и великого противостояния Руси с Хазарским каганатом, также выдуманного авторами ПВЛ. Днепровские росы не имеют никаких контактов с Хазарией, а хазары даже не подозревают о существовании такой мелочи, как днепровские росы. Кстати, в «Очерках» западная граница Хазарского каганата в X веке проходила по Дону, на котором была построена крепость Саркел. И защищала эта крепость каганат вовсе не от Руси, а от печенегов, которые были истинными хозяевами Северного Причерноморья [31]. Не случайно значительная часть труда Багрянородного «Об управлении империей» посвящена именно печенегам. Они же, а вовсе не хазары, были главной опасностью и для караванов росов на днепровских порогах, когда приходилось по суше переносить товары и перегонять рабов.

Итак, в середине X века ещё не существует не только могучей державы «Киевская Русь», но вообще какого-либо государства руси. Хотя казалось бы росы полюдьем контролируют огромную территорию, Толочко отказывает и им и ей в праве считаться государством: «Воспринимать все эти ранние образования как “государства”, а их повседневную деятельность — торговлю, грабительские набеги — как политические действия, — не более чем привычка ума. Исход еще не предопределен, и нет никакой социологически неумолимой предзаданности в том, что сообщество купцов и разбойников превратится в территориальное государство. Только какие-то особые стечения обстоятельств, иногда даже случайные события, могут послужить переломным моментом, после которого начинается иное развитие, в сторону государства». Жаль только, что эти «особые стечения обстоятельств» и «случайные события» так и остались за рамками «Очерков». Как и решение загадки Самбата Багрянородного, на которую мы ненадолго отвлечёмся этимологическим экскурсом.

О Самбате и Петровском ботике

В киевоцентрической концепции становления Киевской Руси Толочко почётное место занимает Самбат (Σαμβατας): «Самватас представляет собой совершенную загадку. Самватас не соотносится ни с одним известным средневековым топонимом вблизи Киева, и к тому же Константин — единственный автор, упоминающий это название. Дополнительная сложность состоит в том, что Константина можно понять в том смысле, что Самватас — это иное название Киева, но также и в том смысле, что это — название киевской цитадели и даже — одной из близлежащих крепостиц, подконтрольных Киеву. Попытки решить эту головоломку породили целую литературу, произведя на свет множество более-менее фантастических гипотез». Далее в сноске следует отсылка читателя к обзору этих гипотез в академических комментариях к тексту «Об управлении империей». Ранее я тоже приложил руку к умножению «фантастических» гипотез и этимологизаций [32]. Но это как раз тот случай, когда количество не перешло в качество. Гипотез много, а настоящего решения загадки императора нет. Точнее, не было. По-моему, теперь она есть — спряталась в той самой упомянутой сноске «Очерков», где мимоходом в скобках замечено: «Самватас — испорченное sambåd, термин, который в средневековой Швеции обозначал место сбора дани для ледунга, морской военной экспедиции». Лично я так и не понял, почему это совершенно очевидное указание на решение загадки Самбата Багрянородного оказалось упрятано в сноску, да ещё в скобки! Также осталось непонятным: сам-то Толочко этого указания вообще не заметил или не придал ему значения? В любом случае, место решению загадки Самбата не в сноске, не мелким шрифтом и не в скобках, а жирно в основном тексте с развёрнутыми комментариями. Что я, восстанавливая справедливость, и постараюсь сделать.

Начнём с того, что в греческом термине Σαμβατας отбросим окончание -ας, и с основой Σαμβατ- /sambat/ вернёмся к средневековому шведскому термину sambåd. Вопреки утверждению в ссылке «Очерков» в шведском языке нет такого слова. Но первая его часть sam- — общегерманский компонент сложных слов, имеющий значения «соединение», «сочетание», «союз», «объединение» («отдельных лиц, корпораций, стран и т.п. для достижения общих социальных, экономических или политических целей»). Например, согласно полному исландско-английскому словарю [33], в самом архаичном из германских языков: «sam- — a prefixed particle in compds… signifying combination, not used singly» [В переводе с английского: «ставящаяся в начале сложных слов частица… означающая соединение, объединение, сочетание; самостоятельно не используется». – В.Е.] [34].

Нет в шведском языке и второго компонента -båd. Но он нам и не нужен. Нам больше подойдёт близкое по звучанию слово båt /bo:t/ с весьма привлекательными значениями «корабль», «судно», «лодка». Вновь обращаясь к исландско-английскому словарю, находим там его исландский аналог bátr с теми же значениями «судно» и «лодка». В нём тоже отбрасываем исландское окончание -r и выделяем корень bát- /ba:t/ [35], который с очень высокой степенью вероятности был у общего древнескандинавского предка.

Объединение обоих компонентов даёт нам составную древнескандинавскую основу sam‑bát-, практически точно совпадающую с основой термина Константина Багрянородного Σαμβατ-. Особенно следует подчеркнуть точное совпадение полученной древнескандинавской основы не только c фонетической греческой передачей, но и со смысловым комментарием Константина о Самбате как месте сбора однодеревок, сплавляемых по Днепру и его притокам в Киев для продажи росам её пактиотами. Это важно, и повторим ещё раз жирным шрифтом: sambát — место сбора (соединения, объединения) судов (лодок, моноксил), к чему ещё можно добавить «для достижения общих социальных, экономических или политических целей». Таким образом, sam‑bát оказывается вполне осмысленным древнескандинавским апеллятивом, давшим название населённому пункту на Днепре, в котором происходил сбор однодеревок для константинопольского каравана руси. Что, разумеется, не мешало местному славянскому населению называть этот населённый пункт Киевом (Κιοβα/Κιοαβα у Константина).

Предлагаемая этимологизация Самбата заставляет вспомнить о встречающемся в исландских сагах наименовании Киева Kænugarðr. Второй компонент этого наименования является общим, можно сказать видовым, для городов на «пути из варяг в греки»: Hólmgarðr — Новгород, Kænugarðr — Киев и Miklagarðr — Константинополь. О точном значении этого компонента можно спорить, он может быть исконным древнескандинавским словом со значением «ферма», «двор», «огород» или адаптированным старославянским градъ, но для нас сейчас это несущественно. Нам интереснее первые компоненты этих названий. Все они тоже хорошо объясняются из древнескандинавского языка: hólmʀ [36] — «остров», «пойма»; kæna — «лодка», «судно»; mikill — «большой», «великий». С последним всё ясно: кого, как не Константинополь, называть «Великим градом»? С hólmʀ вопрос посложнее, но концы с концами худо-бедно свести можно, особенно с учётом возможного его значения «пойма». А вот kæna в названии Киева прямо ставит в тупик языковедов, которые не могут пристроить древнескандинавское «судно» к древнерусскому Киеву. По-моему, предлагаемая здесь этимология Самбата наряду с прочими достоинствами показывает выход из этого тупика!

Попутно пара любопытных фактов. Это общегерманское «судно» /ba:t/ перешло в русский язык через голландское boot знаменитым «петровским ботиком». А Е. Кутузов вне всякой вязи с Самбатом и Багрянородным замечает: «Да и слово “судно” в русском языке всегда используется для обозначения крупного плавсредства, а для однодеревок-долбленок [они же моноксилы Багрянородного – В.Е.] используют слово “лодка” или диалектное “бат”» [37]. Подтверждение существованию этого диалектизма можно найти у М. Фасмера: «Бат — 1. «дубинка», 2. «колотушка», 3. «кормушка (для скота)», 4. «лодка-однодеревка, долбленка» [подчёркнуто мной – В.Е.]. Этот диалектизм распространён, согласно Фасмеру, в Олонецкой, Пермской и Вологодской губерниях, то есть на севере, как раз там, где местные жители наиболее активно контактировали со скандинавами. Фасмер считает, что все четыре приведённые им значения слова «бат» имеют местное происхождение и связь со словом «батог». Даже касательно дубинки и колотушки это предположение выглядит спорным. Тем более оно сомнительно для последнего значения, которое трудно не сопоставить с древнескандинавским bát- и тем самым не вывести его из батожьего «гнезда», где ему явно не место.

К сказанному ещё следует добавить осторожное предположение, что отброшенное ранее -ας в Σαμβατας может оказаться не формальным греческим окончанием, а отражением флексии древнескандинавского оригинала, особенно в его восточных диалектах. Исландское -r на конце слова bátr возникает вследствие так называемого ротацизма из древнегерманского окончания *‑(a)z. (В футарках для этого конечного согласного была предусмотрена специальная руна algiz, отдельная от руны raidu для собственно звука /r/.) Но такой ротацизм был наиболее характерен в основном для западных диалектов древнескандинавского языка. В готском языке, например, это общегерманское *‑(a)z превратилось в -s. Для общего древнескандинавского языка англоязычная Википедия (в статье «Old Norse») трактует его как апикальный палатальный сибилянт неясного качества. Лингвисты, как уже было отмечено выше, применяют для него при транскрибировании специальный знак /ʀ/. Возможно, некоторое представление об этом звуке даёт английское произношение буквы «R», которое могло оформиться под влиянием завоевателей-викингов. Славянским ухом этот древнескандинавский сибилянт, то есть свистящий или шипящий звук, вследствие неясности качества воспринимался бы как звук, передаваемый русскими буквами «З» или «Ж», а на конце слова с оглушением — «С» или «Ш», произносимыми кончиком языка. В греческом языке, никогда не знавшем звуков, для которых в кириллицу пришлось добавить буквы «Ж» и «Ш», древнескандинавский сибилянт на конце слова мог бы быть передан графически только через -ς, как это и сделал Константин в Σαμβατας. Более того, поскольку ротацизм затронул восточные диалекты древнескандинавского языка позже западных и вероятно в меньшей степени, днепровская русь X века, давно уже оторванная от своих восточно-скандинавских корней, вполне могла сохранять в своей речи более архаичное произношение окончания *-(a)z, и название днепровской «столицы» звучало в их устах для греческого уха действительно как-то похоже на /sambat(a)s/. В пользу этого предположения говорит и знаменитое ruotsi — предполагаемая финская озвучка древнескандинавского *róþʀ, давшая по мнению лингвистов жизнь этнониму «русь». Для сравнения: в древнеисландском языке вследствие ротацизма это древнескандинавское *róþʀ превратилось в róðr, однако финны, заимствуя слово *róþʀ у наших восточных скандинавов, восприняли и озвучили конечный его звук как /s/, а не как /r/, хотя последний в финском языке наличествует. Но *róþʀ ждёт нас в следующем специально посвящённом ему лингвистическом отступлении.

Об имени Игоря

А пока вернёмся к «особым стечениям обстоятельств» и «случайным событиям», которые превратили обитателей Киева-Самбата из росов и вольных торговцев в русь и граждан Киевской Руси.

Первым таким «случайным событием» стал серебряной нитью проходящий через «Очерки» серебряный кризис, начавшийся в 950‑х годах и приведший к упадку восточной торговли. Как следствие, к рубежу тысячелетий прекращают существование все ОТРП Волжского пути и севера Восточной Европы, а «…конец восточной торговли привел к глубокому кризису, а может быть, и к распаду сообществ русов, действовавших на Волжском пути. Напротив, днепровская русь, сохранившая свою экономическую основу в виде торговли с Византией, оказалась затронута переменами в гораздо меньшей степени. С исчезновением восточной торговли и волжских русов на севере Восточной Европы образовался вакуум власти и экономической организации. Единственной консолидированной силой в Восточной Европе оказались киевские росы». Эти «консолидированные» росы, по мнению автора «Очерков», создали в конце X века государство Киевскую Русь.

Факт появления именно в это время государства со столицей в Киеве удостоверяется не столько документально — ПВЛ мы уже не верим, а сведения о нём в хрониках и анналах отрывочны и скудны, — сколько археологически: «городом Владимира» с каменной Десятинной церковью и отчеканенными монетами с легендой «Володимѣръ на столѣ». Однако обстоятельства этого преображения так и остаются тайной: «В исторических терминах несколько десятилетий, окружающих 1000 год, представляют собой “эпоху Владимира Святославича”. С долгим правлением этого князя, умершего в 1015‑м, связаны несколько глубоких преобразований, в конечном итоге превративших торговую компанию киевских росов в территориальное государство. К сожалению, вопреки решающему значению, которое княжение Владимира имело для будущего Руси, мы располагаем крайне скудными сведениями о событиях этого времени. “Эпоха Владимира” представляет собой классический “черный ящик”: мы знаем, что было “на входе” около 980 года (когда Владимир утвердился в Киеве) и что оказалось “на выходе” в 1015‑м, когда он скончался, но практически не представляем, что “внутри”: как, почему и в какой последовательности совершались преобразования, приведшие к наблюдаемому результату». Ещё одно интересное, выразительное сравнение Толочко вновь подтверждает мои прежние догадки: «Тем не менее… следует признать очевидный факт: Владимир Красно Солнышко основал Киевскую Русь [было выделено мной в оригинале – В.Е.]. Он построил Киев. Он отчеканил первые монеты Киевской Руси. Он стал первым правителем Руси, прах которого упокоился в киевской земле. Наконец, первым киевским князем засвидетельствовала его народная память» [38].

Но какое к этому «чёрному ящику» имеют отношение днепровские росы? Серебряный кризис действительно должен был задеть их меньше, чем волжских коллег. Возможно они действительно остались «единственной консолидированной силой в Восточной Европе». Но всё это не объясняет, почему и как это связано с возникновением Киевской Руси. Если днепровская русь оказалась мало затронутой серебряным кризисом, если сохранились её экономические основы в форме торговли с Византией, то, казалось бы, нет причин для коренных перемен и ломки устоев. У «консолидированной силы» днепровской руси не видно никаких стимулов к смене образа жизни и созданию государства, которое объективно находится в антагонистическом противоречии с этим самым привычным для них образом. Росы обитали в Поднепровье уже в начале десятого столетия, к его середине Толочко приурочивает очередной серебряный кризис, но только с 80‑х годов у поднепровских росов вдруг без видимых причин начинаются радикальные изменения политической организации, приведшие к возникновению Киевского государства. «Очерки» не замечают этого очевидного противоречия. Значит надо искать другие «особые стечения обстоятельств» и «случайные события».

Как представляется мне, отношение к делу не может не иметь чуть более раннее, ещё «докризисное» событие: нападение руси на Византию 941 года.

В «Очерках» особо подчёркивается, что к известным нападениям руси на Константинополь 907 и 941 годов государство Киевская Русь непричастно. Собственно, оно в те времена ещё и не существовало. Оба нападения были совершены некими сводными флотами, подобными «большим армиям» викингов, аналогичным образом в то же самое время действовавшим в Западной Европе. Днепровские росы к ним причастия не имели: «…едва ли днепровская русь ответственна за крупные военные предприятия, в частности большой пиратский флот, действовавший в 941–944 годах на Черном и Каспийском морях. Откуда прибыл “флот 941 года” — неизвестно». На самом деле кое-что известно. Ориентировку даёт «Кембриджский документ»: боевые действия на Чёрном море пиратский флот начал в Керченском проливе нападением на хазарский Самкерц. Указание, конечно, косвенное, но скорее на Дон и Волгу, чем на Днепр. В любом случае этот флот приплыл не из Киева, людские ресурсы которого по оценке Толочко просто не позволяли снарядить десять тысяч судов (даже если это фантастическое число сильно завышено Продолжателем Феофана). А обеспечить примерно полмиллиона воинов-гребцов на них не смогла бы и вся Скандинавия.

В «Очерках» к нападению руси на Византию 941…944 годов не имел отношения и «великий киевский князь» Игорь: «В историографии принято считать, что поход 941 года был организован из Киева и возглавлял его князь Игорь. <…> Игорь не мог командовать этим набегом. Летом 944‑го» когда “флот 941 года” все еще воюет на Каспии, Игорь находится в Киеве и отправляет посольство в Константинополь. Судя по тому, что византийцы подписывают достаточно благожелательный по отношению к Киеву договор, они не возлагали вину за нападение на вождя днепровских росов». Получается, какая-то залётная русь несколько лет подряд почём зря разоряет Византию и изгоняется только «греческим огнём» с заметным напряжением военных сил империи, а в это время днепровские росы как ни в чём не бывало продолжают торговать с Константинополем и даже, по случайному совпадению, в это же самое время заключают с греками «достаточно благожелательный» договор.

Трудно согласиться с такой версией событий. Во-первых, нужен ли был какой-то специальный договор византийцам и днепровским росам? Византия заключала договоры с теми, кто ей угрожал и кого она опасалась. А судя по описанию Константина Багрянородного, днепровский росы ничем Византии не угрожали, хотя бы в силу своей малочисленности, и так распрекрасно торговали с Константинополем без всяких договоров. Во-вторых, что уж такого особо благожелательного в договоре 944 года? Империя всегда предпочитала не воевать с варварами, но откупаться от них и заключать с ними договоры. А чтобы превратить опасных соседей в федератов, чтобы те предпочли торговлю и разного рода подачки войне и грабежу, эти договоры должны были быть для них «достаточно благожелательными». На этом фоне договор 944 года не отличается какой-то особой «благожелательностью». В-третьих и главных, каким образом византийцы могли возложить вину за нападение 941 года на Игоря или любого другого конкретного предводителя сводного флота руси? Они их просто не знали, вообще персонально не выделяли. ПВЛ в статье 941 года довольно подробно излагает военные действия сторон в ходе нападения, и это явный перевод византийского отчёта. Там есть названия местностей, имена и должности византийских военачальников, но нет ни одного имени «архонтов» руси. Нет, потому что греки их не знали, да и вряд ли при их имперской спеси таковыми интересовались. Имена Игоря, Ольги и Святослава византийцам, как и авторам ПВЛ, стали известны исключительно из письменных договоров [39].

В этой связи нельзя не упомянуть ремарку в рецензии на «Очерки» историка А. Роменского [40]: «Обратившись к “Антаподосису” Лиутпранда Кремонского, А. П. Толочко не смог бы утверждать, что Игорь не командовал русами в военной кампании 941 г.: епископ Кремоны упоминает имя короля руси Ингера, отождествляя его народ с хорошо известными в Западной Европе норманнами. Данные Лиутпранда о походе 941 г. основываются на показаниях его отчима, лично видевшего пленных русов в 942 г.; вскоре после этого (в 949 г.) историк и сам возглавил посольство в Константинополь, где имел возможность все уточнить по горячим следам». Казалось бы убийственный аргумент в пользу утверждения о личном участии Игоря в «кампании 941 года». Но, хотя он льёт воду на мою мельницу, всё же объективности ради не могу не возразить Роменскому, что договор 944 года был уже подписан за пять лет до того, как Лиутпранд прибыл в Константинополь и стал «уточнять по горячим следам» историю нападения руси. Поэтому, конечно же, имя Игоря как подписанта этого договора было известно византийцам. Но это ни в коей мере не означает ни того, что они знали его и в 941 году, ни того, что Игорь вообще принимал участие в «кампании 941 года». Греки знали лишь то, что напавшие на них и взятые ими в плен были русью, и то, что предводителем руси, подписавшим с ними договор три года спустя, был Игорь. Связать одно с другим могли уже задним числом и византийские хронисты, и лично сам Лиутпранд. Объективно же эта связь вовсе не факт [41]. На мой взгляд, участие Игоря в нападении 941 года подтверждается не столько словами Лиутпранда Кремонского, сколько последующими событиями на днепровских берегах и метаморфозой тамошнего торгового сообщества росов в Киевское государство.

Тут уместно обратить внимание на непонимание Роменским важнейших посылов рецензируемой им книги. Так, расширяя якобы «суженный» круг её источников, он привлекает так называемый «Кембриджский аноним», который, по его мнению, опровергает утверждение Толочко об отсутствии каких-либо отношений в середине X века между Киевской Русью и Хазарией: «Не привлекли достаточного внимания ученого и еврейско-хазарские документы, из анализа которых выясняется, что “доступ” к населению Среднего Поднепровья у хазар, по-видимому, все же был. Так, “Кембриджский аноним” утверждает, что Бог подчинил Песаху предводителя русов Х‑л‑гу, и воевал с ним, а затем русы подчинились власти хазар, что, в общем-то, коррелирует с летописным известием о хазарской дани, отвергаемым А. П. Толочко». Но, увы, это привлечение совершенно неуместно. Где тут, спрашивается, Киевская Русь, где Поднепровье? Все наземные военные перипетии в «Анониме» ограничиваются исключительно Таманью и Крымом. Это неудачное, не имеющее никакого отношения к делу возражение Роменского имплицитно, но принципиально подразумевает, что Песах воевал с каким-то киевским князем. Такая война действительно могла бы коррелировать с летописными известиями, хотя, строго говоря, летописи не знают воевавшего с Хазарским каганатом князя Х‑л‑гу. Рецензента явно подводит довление взращенных летописями стереотипов, с которыми, собственно, и борется Толочко. Эти стереотипы оказались сильнее даже прямого, чёрным по белому, указания Толочко, что военные действия 941 года, нашедшие отражение в «Анониме», вела не днепровская русь, а некий не имеющий к ней отношения сводный флот руси, некий аналог пиратским армиям викингов.

О Днепре и Куре

Итак, в сценарии «Очерков» к 941 году какая-то русь где-то каким-то образом сформировала огромный сводный флот, целую «армаду», если верить Продолжателю Феофана, и вместо добропорядочной торговли занялась подобно «великим армиям» западных викингов разбоем и грабежом. «Армада» в 939 году напала на хазарский Самкерц, в 941…943 годах разоряла черноморское побережье Византии, а после тяжёлого поражения какие-то её остатки переправились с Чёрного моря на Каспий и захватили город Бердаа на притоке Куры (территория нынешнего Азербайджана). Тут, по-моему, было бы небезынтересно попытаться на этом же фундаменте построить некий альтернативный сценарий.

В наш общий фундамент заложен один безусловный исторический факт, на котором мы оставим виртуальную «закладку». Какой-то отряд русов в 943…944 годах поднялся по наиболее судоходной реке Восточного Кавказа Куре до первого крупного и богатого города, которым оказался Бердаа, и захватил его. Жителям города русы сказали (по Ибн Мискавейху): «Между нами нет спора по поводу религии, мы хотим лишь власти. Нашим долгом является хорошо относиться к вам, а вашим — быть верными нам». Местные жители, в основном мусульмане, условий не приняли, вследствие чего после нескольких месяцев ожесточённой войны русы вынуждены были уйти, побеждённые не столько местным войском, сколько эпидемией холеры.

А теперь сделаем всего два, может быть неожиданных, но на самом деле вполне возможных предположения.

Первое. Допустим, в то время, когда русь терзала Хазарию и Византию, Игорь вовсе не сидел в Киеве, а всё-таки был в числе предводителей её сводного флота. Он приплыл к Самкерцу и Константинополю вместе со всей «армадой» не из Киева, вообще не с Днепра, а с Дона и Волги, где по всей видимости должен был сформироваться огромный сводный флот руси.

Второе. Предположим, что, в отличие от других предводителей руси, вернувшихся назад на Волгу, чтобы взять на Каспийском море реванш за поражения на Чёрном, Игорь с остатками своих кораблей по каким-то причинам с ними уйти не захотел. Или не смог, будучи, к примеру, отрезанным от остальной «армады» руси византийским флотом с «греческим огнём». Не имея возможности или желания уйти со всеми, что бы сделал преследуемый имперским флотом Игорь? Наиболее вероятный ответ мы получим, повторив абзац, на котором оставили виртуальную «закладку», с заменой буквально нескольких слов. Тогда вот что может получиться.

Оказавшись отрезанным и преследуемый имперским флотом, отряд русов Игоря поднялся по наиболее судоходной реке Северного Причерноморья Днепру до первого крупного города, которым оказался Киев-Самбат, и захватил его. Жителям города русы якобы сказали: «Между нами нет спора по поводу образа жизни, мы хотим лишь власти. Нашим долгом является хорошо относиться к вам, а вашим — быть верными нам». Местные жители, в основном киевские росы и их пактиоты славяне, условия «поволжских сородичей» [42] приняли, вследствие чего Игорь со своей «бандой» стал властителем Самбата-Киева.

Для наглядности можно сопоставить два схожих абзаца, расположив их рядышком:

Исторический факт	Предположение
Какой-то отряд русов поднялся по наиболее судоходной реке Восточного Кавказа Куре до первого крупного города, которым оказался Бердаа, и силой захватил его.	Отряд русов Игоря поднялся по наиболее судоходной реке Северного Причерноморья Днепру до первого крупного города, которым оказался Самбат-Киев, и силой захватил его.
Жителям города русы якобы сказали: «Между нами нет спора по поводу религии, мы хотим лишь власти. Нашим долгом является хорошо относиться к вам, а вашим – быть верными нам».	Жителям города русы якобы сказали: «Между нами нет спора по поводу образа жизни, мы хотим лишь власти. Нашим долгом является хорошо относиться к вам, а вашим – быть верными нам».
Местные жители, в основном мусульмане, условий не приняли, вследствие чего после нескольких месяцев ожесточённой войны русы вынуждены были уйти, побеждённые эпидемией холеры.	Местные жители, в основном росы и их пактиоты славяне, уступая силе, условия «сородичей с Поволжья» приняли, вследствие чего Игорь со своей «бандой» стал властителем Самбата-Киева.

Здесь хочется чуть отвлечься на попутную ремарку. Сходство сопоставленных абзацев даёт основание предположить, что в случае успеха предприятия русов в Бердаа, успеха отнюдь не невозможного, история Кавказа обогатилась бы некой «Портавской Русью», в каких-то чертах вероятно схожей с Русью Киевской.

Но вернёмся из Бердаа в Киев. Предположение, что Игорь откололся от «армады» руси и с остатками своих кораблей нашёл вынужденное «убежище» у своих днепровских «соотечественников», киевских росов, многое бы объяснило.

Пришлым «соотечественникам», по сути профессиональным уже понюхавшим «пороха» и привыкшим к крови пиратам, был совершенно чужд и неприемлем «зимний и суровый образ жизни» днепровских росов, по характеристике Константина Багрянородного, с их «мучительными и страшными, невыносимыми и тяжкими плаваниями». Несмотря на исконное скандинавское «родство», пиратам Игоря оказалось бы совершенно чуждым специфическое относительно мирное торговое сообщество днепровских росов, которое сумело организовать честную торговлю с Византией, наладить контакты с местным населением и, как следствие, в значительной степени славянизироваться. Пришельцев не могло устроить методичное «кружение» в течение целой зимы по бассейну Днепра, результат которого мог проявиться только через много месяцев, да и то лишь при удачном стечении обстоятельств. Для них было гораздо привычнее сбегать, когда приспичит, к соседям, например древлянам, и по-быстрому дочиста их обобрать. Местным «старожилам», днепровским росам, пришельцы могли оставить их «мучительно тяжкие» плавания в Константинополь, ибо торговля — дело полезное, если её контролировать и изымать часть доходов с неё в свою пользу. Поэтому киевские росы-купцы могли сохранить возможность плавать в Византию, но теперь только в сопровождении надсмотрщиков-послов и с разрешительной грамотой от Игоря, что пресекало всякую самодеятельность местных купцов-росов. Надо полагать, Игорь и перечисленные в договоре 944 года «послы» из его пиратской «банды» отныне стали основными бенефициарами византийской торговли. Если Игорь действительно, как говорит ПВЛ, погиб «в деревах» во время своего основного «промысла», его «дело» продолжили пришедшие с ним сподвижники, возможно Свенельд и Асмуд, чьи норманнские имена донесла до нас та же ПВЛ. Но, следует признать, в конечном счёте и в этом сценарии переходный период от захвата Киева пришлыми русами Игоря до вокняжения в Киеве правителей со славянскими именами — Ярополка и Владимира — оказывается отделением всё того же «чёрного ящика» «Очерков».

В нашем альтернативном сценарии подлинной причиной ломки традиционных устоев размеренной жизни «консолидированного сообщества» днепровских росов и начала процесса его огосударствливания оказывается не серебряный кризис, мало затронувший это сообщество, а воинственные пришельцы-«соотечественники» Игоря, нарушившие заведённый в нём порядок и изменившие его жизнь. В целом так же, как это происходило в Западной Европе, когда «большой армии» викингов удавалось не просто ограбить, а захватить какую-то территорию. Примеры тому есть и на востоке Англии (Данелаг), и западе Франции (Нормандия).

Хочу ещё раз подчеркнуть: этот альтернативный сценарий не лучше и не хуже других, у него наряду с достоинствами есть и свои недостатки, и он не решает всех проблем. В частности, его «реализуемость» зависит от временнóго фактора, а именно от того, что появилось раньше: вошедшее в труд Константина описание жизни киевских росов или договор 944 года.

С одной стороны, хотя «Об управлении империей» считается написанным в интервале 948…952 годов, в этот весьма объёмный компилятивный труд включено немало более ранних материалов. В девятую главу, посвящённую днепровским росам, вошли минимум две самостоятельные зарисовки из их жизни о «зимнем полюдье» и «константинопольском караване». Даже между собой они могут быть не синхронны. Судя по разнящимся спеллингам географических названий в них, они были записаны разными писцами, возможно со слов разных информаторов и, не исключено, в разное время.

С другой стороны, отнюдь не незыблема и дата договора 944 года. В отличие от прочих договоров руси с греками в тексте этого нет даты подписания. Авторами ПВЛ она отнесена к 945 году [43]. На 944 год её произвольно перенесли учёные мужи, поскольку одна из высоких договаривающихся сторон — соправители империи Роман, Константин и Стефан Лакапины — была по доброй византийской традиции отстранена от трона вследствие заговора в декабре этого года и в 945 году ничего подписывать уже не могла. Но почему именно 944‑ый? Упомянутая договором троица Лакапинов числилась в соправителях (а фактически в правителях) империи с 924 года. И «договор 944 года» вполне мог быть на самом деле заключён на двадцать лет раньше или в любой момент двадцатилетнего отрезка между этими датами. Кстати, ещё более актуальной делает такую возможность сценарий «Очерков», в котором Игорь не участвует в нападении 941 года руси на Византию и, следовательно, момент заключения договора днепровских росов Игоря полностью отвязывается от военных действий «армады» волжских русов.

О вопиении имён

Коли мы уже затронули договор 944 года, хочется, пользуясь оказией, уделить ему ещё толику внимания. И начать с самого начала: «Прислали Роман, и Константин, и Стефан послов к Игорю восстановить прежний мир, Игорь же говорил с ними о мире. И послал Игорь мужей своих к Роману». Согласно тексту, инициаторами договора были византийцы, и они хотели «восстановить мир». Казалось бы, прямое указание на то, что была война и Игорь был её участником. Но нет, это не опровержение сценария «Очерков», а всего лишь следование авторами ПВЛ выдуманному ими сценарию, в котором Игорь организовывает целых два похода на Константинополь: неудачный в 941‑ом и успешный в 944 году. Изобретённая авторами ПВЛ вторая победоносная кампания уже не оставляла им выбора, кроме как заставить императорскую троицу Лакапинов униженно просить Игоря о мире. Хотя здравомыслящему человеку трудно поверить в униженность басилевсов и, особенно, невероятную смелость имперских послов, рискнувших пуститься в «мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое», да к тому же сопряженное с нешуточной опасностью подвергнуться нападению печенегов, плаванье в Киев. Нет, византийцы в Киев не плавали. В этой связи примечательно, что Толочко смело перенёс знаменитую «соборную церковь св. Ильи над Ручьем в конце Пасынчей беседы», в которой христиане руси якобы приносили присягу, из Киева в Константинополь. А вместе с этой церковью туда же переносится и целиком всё действие заключения договора с подписями и клятвами. Киев в этом действе остаётся ни при чём.

Итак, если, по здравому рассуждению, инициатива переговоров исходила от Игоря, для неё можно нафантазировать три побудительные причины:

● замириться с Константинополем после войны 941…943 годов;

● наладить торговлю с Византией после утверждения росов на Днепре;

● монополизировать уже налаженную византийскую торговлю.

В доступном нам в ПВЛ тексте договора есть намёк, но нет прямых указаний на недавнюю войну. Послы руси хотят заключить не мир, а «союз любви» на вечные времена: «…послали нас… заключить союз любви с самими царями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока сияет солнце и весь мир стоит». Это больше похоже на стремление руси не столько замириться, сколько наладить или упорядочить византийскую торговлю. Такой договор днепровские росы могли заключить когда угодно, начиная аж с 924 года. Мог и Игорь, захватив Киев в 944‑ом. В пользу последней возможности говорит история с послами и печатями: «А великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим царям греческим корабли, сколько хотят, с послами и с купцами, как это установлено для них. Раньше приносили послы золотые печати, а купцы серебряные; ныне же повелел князь ваш посылать грамоты к нам, царям; те послы и гости, которые будут посылаться ими, пусть приносят грамоту, так написав ее: послал столько-то кораблей, чтобы из этих грамот мы узнали, что пришли они с миром». Этот пассаж можно, в частности, понять так, что печать, хоть из серебра, хоть из золота, может отлить любой неграмотный кузнец, а воспользоваться ею — любой встречный-поперечный, кому такая отливка по карману. Поэтому отныне «легальными» будут только купцы, сопровождаемые послами Игоря и прямо указанные в его верительной грамоте. То есть, процитированный отрывок договора можно трактовать как стремление Игоря установить среди поднепровских росов свою монополию на византийскую торговлю. Но оно также может служить и единственным косвенным намёком на недавний раздор: если русь ищет «союза любви», то греки со своей стороны хотят не столько «легальности», сколько гарантии мирных намерений руси.

Как мы помним, «Очерки» полагают все вставленные в ПВЛ тексты договоров руси с греками переводами на древнерусский язык копий византийских оригиналов. Предположение логичное, но, увы, не способное разумно объяснить спеллинг некоторых имён представителей руси в договоре 944 года. Хотя бы вот эту пятёрку: Шихберн, Кары, Каршев, Шибрид, Борич. В трёх из них встречаются буквы «Ш», по разу буквы «Ы» и «Ч» (здесь они мною подчёркнуты). Но передаваемых ими звуков древнерусского языка нет и не было в греческом языке, а греческий алфавит соответственно не обзавёлся буквами для их передачи. По этой причине, кстати, Константин Багрянородный вынужденно превратил Вышгород в «Вусеграде» (Βουσεγραδε), а Чернигов — в «Тзернигогу» (Τζερνιγωγα). Так же необъясним ерь «Ь» на конце имён Адунь и Свень. У греков не было графического способа передать чуждую им палатализацию конечного согласного [44]. Таким образом, по крайней мере некоторых имён не могло быть в греческом тексте! Откуда же тогда, спрашивается, они попали в древнерусский текст ПВЛ?

В то же время в договоре имеется интересный пример точной транслитерации (но неточной транскрипции) вероятного греческого текста в древнерусский: это имя Иггивлад. Здесь удвоенное «гг» — типичный греческий диграф γγ для «носового Н» /ŋ/ в византийской передаче имени Ингивлад [45]. Для полноты картины можно было бы упомянуть алфавит Ульфилы для готского языка, в котором для /ŋ/ также использовалась сдвоенная буква ГГ, но готский для нашего случая ничем не лучше греческого. Звуки, передаваемые кириллическими буквами «Ш», «Ы», «Ч» и «НЬ», в нём тоже отсутствовали и не имели графического выражения.

Вот такой вроде бы пустячок, а без решения этой «маленькой загвоздки» лично я отказываюсь верить в аутентичность представленного в ПВЛ текста договора 944 года [46], по крайней мере его невесть откуда взявшейся преамбулы, которой никак не могло быть в греческом тексте. Всё-таки здесь уже речь идёт не о мелком шулерстве вроде присвоения Игорю титула «великого князя русского», невозможного в греческом оригинале договора, не о добавлении неких мифических «его бояр», которым ожидаемо не нашлось места в проявленной Толочко «Табели о рангах» днепровских росов, а о вставке целого содержательного куска текста непонятного происхождения. То есть откровенной «липе».

К сожалению, выбросив из договора 944 года преамбулу, мы лишаемся права говорить с уверенностью о славянизации, хотя бы частичной, поднепровских росов того времени на основании наличия в этой преамбуле (и только в ней!) вроде бы явно славянских имён Святослава, Володислава и Предславы. Однако имя Святослава, в отличие от двух других, встречается в нескольких византийских хрониках и договоре 971 года. Кроме того, появление киевских правителей со славянскими именами в последней четверти X века, Ярополка и Владимира, вроде бы также подтверждается независимыми от ПВЛ источниками. Вот только насколько эти имена славянские? Ответ на этот вопрос способен бросить хотя бы тоненький лучик света внутрь «чёрного ящика» Толочко, но вряд ли мы его получим. Тут остаются только догадки большей или меньшей вероятности.

Три славянских имени в преамбуле договора 944 года — Святослав, Володислав и Предслава — явно противопоставлены остальным наличествующим там именам не только славянским обликом, но также двукомпонентностью и общностью второго компонента «слав». Эта общность заставляет подозревать прямое указание на связь их обладателей со славянским населением Поднепровья, «славиниями» у Константина Багрянородного, и возможную их «нарицательность». Кроме разных персональных послов (Ивор у Игоря, Улеб у Володислава, Каницар у Предславы и Искусеви у Ольги) во всё той же «липовой» преамбуле договора, не видно других препятствий для отождествления Игоря с Володиславом, а Ольги с Предславой. Действительно, «Володислава» можно по-простому понять скорее как титул Игоря, что-то вроде «володетель (владыка) славян». «Предславу» с Ольгой роднит первый компонент «пред-», в котором филологу несложно увидеть древнескандинавский корень fríð- [47], имеющий то же значение «прекрасная», что и настоящее, согласно Татищеву, имя Ольги «Прекраса», и её крестильное «Елена» по-гречески. Однако, не могу этого не признать, всё это в целом выглядит скорее как написанный вилами по воде курьёз: неизвестно кем выдуманные Володислав с Предславой в неизвестно откуда взявшейся преамбуле неизвестно когда заключённого договора.

Первым предводителем руси с надёжно подтверждаемым «заморскими» документами славянским именем стал Святослав. Основа этого имени (если отбросить греческое окончание) передана Константином Багрянородным как Σφενδοσθλαβ- /sfendosθlav/. Общепринято, что первый компонент /sfend/ в ней отражает славянский корень со значением «святости». Но тут, всего в пяти буквах, есть целых три закавыки.

Первая из них — это глухой согласный звук /f/ вместо привычного нам звонкого /v/. Поскольку во втором компоненте имени для /v/ греки успешно использовали бету «B», подмена /v/ → /f/ необъяснима.

Вторая закавыка — это греческое ΕΝ вместо нашего «Я». В общеславянском языке современный русский корень «свят-» содержал переднеязычный носовой звук, для которого в кириллице была предусмотрена специальная буква малый юс «Ѧ». Кириллическое написание слова «святой» — СВѦТЪ /svẽⁿtъ/. В современном русском языке этот звук потерял назальность, но сохранил переднеязычность и, как следствие, функцию палатализации предыдущей согласной. То же самое произошло почти во всех славянских языках: во всех балканских sveti, в словацком svätý. Чешский дополнительно потерял палатализацию: svatý. Единственный из славянских языков, сохранивший назальность гласного, польский: święty. «Намёк» на назальность согласным N содержит также близкий родственник славянских — литовский язык: šventas. Таким же графическим приёмом через ΕΝ могли передать славянский носовой звук греки. Но вот с этим носовым просто беда: считается, что во времена Святослава, то есть во второй половине X века, восточнославянский язык уже утерял носовые гласные. Поэтому имя «великого киевского князя» вроде бы должно было представляться уже в форме Святослав, а не Сфѧдостлав. Может быть решение проблемы даёт сама ПВЛ, признавая, что «нелюб» был Киев Святославу, а серединой своей земли он считал не Среднее Поднепровье, а болгарское Подунавье, где назализация гласных ещё сохранялась? Может быть. Только как тогда быть с «великим киевским» князем?!

Третья закавыка — обратная по отношению к первой — звонкий /d/ вместо привычного глухого /t/. Обратная, но столь же необъяснимая. Тот же Константин Багрянородный пишет название одного из днепровских порогов «по-русски» Λεαντι с глухой согласной «τ» в аналогичной позиции.

Эти три закавыки, две из которых необъяснимы, ставят под сомнение славянский корень «свят-» в первом компоненте имени Святослава и заставляют искать альтернативы. Одной из них, на мой взгляд, могло бы стать готское swinþei /sʍɪnði/ — «сила», «мощь». Здесь лабиовелярный аппроксимант с большой вероятностью оглушается /w/ → /ʍ/ вследствие прогрессивной ассимиляции (влияния предыдущего звука на последующий). Полученный глухой звук, весьма характерный для германских языков [48], но отсутствующий в греческом, византийским ухом вполне может восприниматься как /f/. И, конечно, безусловным достоинством готской этимологии оказывается исконный звонкий /ð/, фонетически точно соответствующий произношению дельты «Δ» в среднегреческом языке. Но «готский след» у начальной руси — это отдельная тема и предмет некоторых моих прошлых расследований [49].

О «чёрных ящиках» и «чёрных дырах»

Какой же предстаёт перед нами начальная русь на страницах «Очерков»? Изначально скандинавская и относительно немногочисленная, она функционирует на огромной территории Русской равнины, опираясь на сеть разбросанных по этой территории опорных баз-факторий, и быстро теряет своё норманнство в иноэтничном окружении. У неё своя специфическая социальная организация: «И “волжская”, и “днепровская” группы представляют собой сообщества сравнительно небольшого размера; состоят из людей “военных”, но главным занятием своим считающих торговлю; обе группы уже достаточно “локализированны”: это не мужские сообщества, не армии викингов, но “гендерно симметричные” коллективы, включающие значительное число женщин». Что касается днепровских росов, то их группировка действительно должна была быть относительно небольшой, если вся она размещалась в одном городе Киеве-Самбате и вся целиком уходила в Константинополь одним торговым караваном. Но если и волжская группировка тоже была «сравнительно небольшого размера», то откуда тогда, спрашивается, брались «большие армии» русов, наводившие ужас на прибрежные страны Каспийского и Чёрного морей, на равных воевавших с Византийской империей и Хазарским каганатом и в конечном счёте разгромившие последнего?!

Не очень-то вяжутся у Толочко концы с концами и с «гендерной симметрией». Вопреки его заявлению, про днепровскую группировку мы в этом вопросе вообще ничего не знаем — «багрянородный этнограф» ни словом не заикнулся о «лучшей половине» росов. А вот Ибн Фадлан на женщин волжских русов засматривался. В его записках они фигурируют в двух ипостасях: как некие более-менее постоянные сожительницы (жёны?), персонально обеспечиваемые своим сожителем (мужем?), и как товар на продажу, причём этот товар попутно служит «подручным» средством удовлетворения похоти владельца. Выходит, на деле наши знания о начальной руси не дают оснований утверждать наличие у неё института брака и крепких семейных уз. Да и как иначе? Для семейного очага у руси нет материальной основы — недвижимости. Слово Ибн Русте: «Когда у них [русов] рождается сын, то он [рус] дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ребенком и говорит: “Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом”. И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие — торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса [все подчёркивания мои – В.Е.]». Но не все деньги идут в пояс. У Ибн Фадлана русы справляют для своих сожительниц (жён?) золотые и серебряные мониста, а также «зеленые бусы» то ли из какой-то ценной керамики, то ли вообще из уральских самоцветов. Но Ибн Русте согласен с Ибн Фадланом и другими авторами в том, что у поволжских русов нет недвижимости, они никоим образом не привязаны к какому-то одному месту. С типичными кочевниками русов разнят лишь два отличия: они кочуют не на лошадях по степям, а в кораблях по рекам и кормятся не от домашнего скота, а от специфической торговли. А потому и отношения между ними как кочевниками и осёдлым населением везде одинаково. Снова обратимся к Ибн Русте: «Они [русы] нападают на славян [50], подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают». Вот она, специфика торговли руси, вот он, источник самого выгодного товара, продаваемого ею булгарам и хазарам наряду с пушниной.

В начале второй трети IX века эти русы добрались до Чёрного моря и заслали разведчиков в Византию. Возможно они пытались представиться там послами хазарского кагана. Можно сфантазировать ещё более смешной сценарий: русы нанялись перевезти в Константинополь настоящих послов кагана, но по дороге их ограбили, выбросили в море и предстали пред Феофилом в их качестве с их верительными грамотами. Интересы руси не ограничились Византией. Они разведали дорогу к франкам, и вскоре на Дунае появилась их фактория. К 860 году русь дозрела до нападения на Византию. В 907 году снова между русью и греками происходит какая-то заварушка. Но, что удивительно, всё это время, более шестидесяти лет (!), в Киеве всё ещё никаких росов нет. Они появляются там не раньше самого конца IX века! Возникает естественный вопрос: где более полувека базировалась русь в черноморском бассейне? «Очерки» ответа не дают.

Таким образом, мы имеем в истории руси не один, а минимум два «чёрных ящика». Или на самом деле много больше. С момента появления руси в черноморском бассейне в 838 году до возникновения Киевской Руси в 980‑х годах — сплошная «чёрная дыра» протяжённостью в полтора столетия, которую можно условно поделить на «чёрные ящики» несколькими худо-бедно освещёнными пятнами:

● 911 год — договор «Олега» с греками;

● 944 год — договор Игоря с греками (или лет на двадцать раньше, из-за чего очень хочется тоже загнать в кавычки и «Игоря», и «944»);

● 948…952 годы — описание бытия росов Константином Багрянородным в «Об управлении империей» (могло быть написано раньше);

● 957 год — визит Ольги в Константинополь, описанный Константином в «Церемониях византийского двора» (дата визита точно не установлена и дискутируется);

И эта «чёрная дыра» хранит множество загадок. Вот только некоторые из них:

● «сидящий» в каком-то Немогарде Святослав (первая половина X века);

● женский состав делегации Ольги в Константинополь (957 год);

● отсутствие в этой делегации Святослава при наличии «его людей», и присутствие в ней некого «племянника» Ольги, лишённого полагавшихся ему по рангу «людей»;

● «середина земли» Святослава в дунайском Доростоле (971 год);

● обстоятельства появления на киевском «столе» Ярополка — правителя с вроде бы славянским именем, оба компонента которого, однако, лучше этимологизируются из германских языков (970‑е годы).

Есть и «сквозные» загадки «чёрноё дыры» вроде «княжения» Святослава, Владимира и Ярослава в Новгороде до занятия киевского «стола». Толочко тоже обращает внимание на сей феномен. В его киевоцентричной концепции генезиса руси Новгород, а точнее его предтеча — Рюриково городище, — оказывается северным форпостом киевских росов. Этот форпост не входил в маршрут полюдья «по славиниям», но из него, если не ошибался Константин Багрянородный, приходили моноксилы в Константинополь. То есть в середине X века путь «из варяг в греки» уже в каком-то виде функционировал. «Очерки» не дают ясного ответа на вопрос, отчего этот единственный, в общем-то совсем небольшой, такой удалённый и труднодостижимый форпост был настолько важен киевским росам, что их правители регулярно отряжали туда своих сыновей.

Если, как утверждают «Очерки», киевские росы пришли на Средний Днепр с Волги, а потом основали северный форпост Новгород (Рюриково городище) с собственным «князем», то он должен был стать центром своего особого полюдья, включавшего северные территории, которые физически не могло охватить полюдье киевское. Конечно, из него не могли приходить моноксилы в Константинополь. Ильмень только вскрывался, когда караван киевских росов уже уходил в Византию. Северное вспомогательное полюдье должно было бы функционировать в особом графике, чтобы отправлять добычу на юг к верховьям Днепра посуху с установлением зимников.

Такое вспомогательное полюдье логически ничему не противоречит, да вот беда: археологически скандинавы присутствуют на Рюриковом городище уже в «рюриковы» времена или даже чуть раньше, то есть где-то за полвека до появления росов в Киеве. И найденные на территории городища клады содержат дирхемы второй половины IX века, из чего следует, что основали Рюриково городище как скандинавскую факторию всё-таки торговавшие с Хазарией волжские русы, а не днепровские росы. Так что, может быть Толочко рано хоронит концепцию ПВЛ о движении руси по пути «из варяг в греки» с севера на юг, а не с юга на север, и первичности Рюрикова городища (но не Новгорода!) по отношению к Киеву?

О поглощающей историков пучине

«Очерки» ожидаемо не прошли мимо проблемы происхождения этнонима «русь». И, к сожалению, подобно А. Кузьмину, А. Никитину и другим замечательным историкам их автор тоже безнадёжно тонет в пучине лингвистики. Свои лингвистические изыскания он начинает, цитируя А. Брюкнера: «Тот, кто даст верное определение названию руси, найдет ключ к ее ранней истории», — чтобы блестяще его опровергнуть. Но опровергнуть в качестве именно историка, а никак не языковеда. «Очерки», на мой взгляд, дают нам действенный исторический ключ к тайне становления начальной руси, не только не дав своего определения её названию, но и опрометчиво отвергая единственное надёжное из имеющихся — ставшее сакраментальным ruotsi [51]: «Но какая же скандинавская форма соответствует финскому ruotsi? Как называли сами себя те шведы, чье имя заимствовали финны? С этих мест начинаются почти непреодолимые трудности скандинавской этимологии, одолеваемые только разной вольности предположениями и догадками. Дело в том, что никаких раннесредневековых названий — этнических или географических — с основой rōs в Скандинавии не обнаружено. Лингвистам поэтому приходится конструировать гипотетические формы: *rođsmenn, *rođskarlar, якобы обозначавшие гребцов, мореплавателей; или же *rođ(e)R со значением “участник морских походов”».

Лингвисты действительно иногда реконструируют гипотетические формы слов — работа такая. Но реконструировать «формы» rođsmenn и rođskarlar (более корректно róþʀmenn и róþʀkarlaʀ) им нет никакой нужды, поскольку эти слова (а не какие-то «формы») зафиксированы письменно и именно, без всяких «якобы», в значении «гребцы». Слово же *róþʀ (у Толочко *rođ‹e›R) действительно реконструировано, но реконструировано надёжно: двумя путями, приведшими к одному и тому же результату. Во-первых, как первая часть всё тех же сложных древнескандинавских слов róþʀmenn и róþʀkarlaʀ с очевидным по контексту их значением «гребцы». В этих словах вторые части означают: men(n) — «люди», «мужи» [52]; karlaʀ — «парни» и те же «мужи». Поскольку оба слова используются для передачи понятия «гребцы», очевидно, что их общая первая часть róþʀ- должна иметь значение «гребля». Во-вторых, по производным этого слова в современных германских языках, в частности исландскому róðr и шведскому rodd — в обоих случаях всё та же «гребля». Ни намёка на какие-то «почти непреодолимые трудности», никакой «вольности предположений и догадок».

Слово *róþʀ уже бытовало в скандинавской среде в «эпоху викингов», у восточных скандинавов оно могло дожить до IX…XI веков (Толочко даёт более поздний западно-скандинавский вариант róðr с ошибкой: без акута над долгой гласной). Нет никаких сомнений, что это *róþʀ было заимствовано «финским населением». Проблема в том, что само понятие «финского населения» очень неопределённо и растяжимо в пространстве. Для западных финнов suomi, в языке которых обнаружено то самое ruotsi в качестве компонента сложных слов для обозначения всего шведского (Ruotsimaa — «Швеция», ruotsilainen — «швед»), оно является вполне корректной и даже единственно возможной передачей «по-фински» древнескандинавского *róþʀ /ro:θʀ/. Долгий гласный /o:/, исторически перешедший во многих германских языках в /u:/ или /u/, попал к финнам-suomi на полпути этого перехода и застрял у них в виде характерного для их языка дифтонга /uo/. Отсутствующий в финском языке фрикатив /θ/ заместился близким по артикуляции плозивом /t/. Поскольку финны-suomi не допускают на конце слов скопления двух согласных, особенно со взрывным, они добавили туда гласную, причём именно переднеязычную гласную верхнего подъёма /i/, чтобы искусственной палатализацией предшествующего сибилянта сымитировать не свойственную финнам палатальность конечного скандинавского звука /ʀ/ [53]. Так у современных финнов закономерно получилось ruotsi.

Но «финское население» Земли не ограничивается финнами-suomi. Согласно отстаиваемой самими «Очерками» концепции, начальная русь родилась не в Финляндии, а в Поволжье, где обитало и продолжает обитать немало финно-язычных народов: меря, мурома, мари, удмурты, коми. Языки трёх последних из них, к счастью, ещё живы, и мы воспользуемся ими чуть ниже в контексте реконструкции звучания самоназвания начальной руси.

Но прежде чем переходить к этой реконструкции, имеет смысл сначала покончить со сценарием происхождения названия руси и его критикой в «Очерках»: «Исторически гипотеза скандинавского (шведского) происхождения названия русь предполагает три этапа: возникновение самоназвания в среде какой-то группы шведов, профессионально занимающихся мореплаванием; заимствование этого названия финским населением; наконец, передача его славянам. Подобный сценарий будет справедлив при соблюдении одного из двух условий. Скандинавы не должны вступать в прямые контакты со славянами, которые знают о них понаслышке только благодаря финнам. Это противоречило бы наблюдаемым фактам. Либо: шведы в какой-то момент должны принять в качестве самоназвания финское имя (выговаривая его без малейшего акцента) и уже с ним явиться к славянам. Подобное событие было бы довольно трудно оправдать». Не будем в очередной раз отвлекаться на «шведов», которых в «Эпоху викингов», когда первые финны вплотную познакомились со своими западными соседями, ещё не было на нашей планете. Это мелочь. Сразу перейдём к описанному в «Очерках» сценарию «скандинавского происхождения названия русь». Сам по себе этот сценарий действительно представляется наиболее вероятным. Вопрос лишь в поставленных Толочко для реализации этого сценария двух условиях.

Разгребая лингвистические завалы «Очерков», мы к сожалению в очередной раз натыкаемся всё на те же — бертинские — грабли: «Письменные традиции, оставившие первые свидетельства об имени руси, согласно указывают, что русь было самоназванием скандинавов именно и только в славянизированной форме. Никаким другим — скандинавским или финским — именем русы никогда не пользовались. В Константинополе, Ингельгейме, Булгаре или Итиле они представлялись исключительно под славянским названием». Увы, приходится повторять ещё и ещё раз: мы не знаем, как послы руси представлялись в Ингельгейме. Текст Бертинских анналов не даёт оснований считать, что им вообще была предоставлена такая возможность. Их франкам представило письмо Феофила письменно по-гречески. А на «допросе с пристрастием» у следователей Людовика они уже не представлялись, а признавались, в частности в том, что они на самом деле свеи и лазутчики.

Мы не знаем и никогда не узнаем, как называла себя и представлялась русь в Константинополе, Булгаре или Итиле на разных стадиях этногенеза. К огромному нашему сожалению, ни одного письменного свидетельства о себе сама русь не оставила. Поэтому нам остаётся только домысливать её самоназвание на основании «письменных традиций, оставивших первые свидетельства об имени руси», как предлагает Толочко, но также обратив внимание на звучание этнонима «русский» в современных финских языках Поволжья.

Письменных традиций всего пять:

● византийская ‛Ρως /ro:s/;

● арабская روس /rus/;

● германская Ruzzi, Rûzâramarcha;

● латинская Rutheni;

● восточнославянская «русь» [54].

Первая из них наиболее представительна, но и наименее интересна, так как является не озвучкой имени руси, а адаптацией библейского имени «князя Рос» (’αρχων ‛Ρως).

Происхождение второй неизвестно, вариантов просматривается два: заимствование византийского термина (с естественной заменой отсутствующего в арабском звука /o/ на /u/) или прямая арабская озвучка самоназвания волжской руси. Первое не невозможно, ведь самое раннее достоверное арабское свидетельство о руси Ибн Хордадбеха появилось в середине IX века, несколько позже Бертинских анналов. И из его текста следует, что Ибн Хордадбех знал о контактах руси с Византией. С учётом этого не следует обольщаться и в отношении Ибн Фадлана: вероятно он в своих записках пользовался уже известным и общепринятым к тому времени в арабском мире именем руси. Второе, то есть прямая арабская озвучка самоназвания руси тоже возможна, но неинформативна, так как, к сожалению, не даёт решения финско-славянской альтернативе. Оба вероятных прототипа: и финское ruotsi, и славянское «русь» — в арабской передаче превращались бы в «рус».

Очень интересно название руси в «Баварском географе», документе первой половины IX века, то есть даже более раннем, чем первые византийские и арабские свидетельства о руси. Автор документа, баварский немец, записал на латыни название руси как Ruzzi. Формально оно должно читаться /ruz:i/, по-нашему «руззи». Но это удвоенное «з» бессмысленно и всё портит. Финско-славянская альтернатива тоже не находит разрешения, но, в отличие от арабского термина, потому что не производима ни из ruotsi, ни из «руси»: там и там нет даже простого /z/, не говоря уж об удвоенном. Совсем другая получается картина, если предположить, что баварец использовал латинскую букву «Z» для передачи аффрикаты /ʦ/, что выглядит не только возможным, но и естественным, так как именно так звучит буква «Z» в немецком языке и его баварских диалектах. При таком звучании «Z» баварское Ruzzi оказывается практически точной копией финского ruotsi.

Латинский термин Rutheni относительно поздний, он начинает употребляться лишь в начале XII века, и непонятно, имеет ли он какую-либо ценность для решения загадки происхождения названия руси. В любом случае диграф «th» вряд ли отражает славянскую «с», но может быть формальным рефлексом «þ» в древнескандинавском *róþʀ.

Наконец, последняя — древнерусская — традиция тоже, увы, слишком поздняя. Достоверно известная с XII века, вряд ли она могла отражать оригинальное звучание самоназвания руси IX…X веков. К тому же весьма вероятно её формальное книжно-византийское происхождение: ‛Ρως → Русь.

Итак, письменные традиции нам однозначного ответа не дали, хотя в явных лидерах оказалось финское ruotsi. Намотав сей факт на ус, теперь обратимся к звучанию этнонима «русский» в современных волжско-финских языках. А звучат они так: в коми — роч; в удмуртском — дзуч; в марийском — руш. Здесь мы тоже видим неопределённость с гласной «о»/«у», вероятно отражённую и финским-suomi дифтонгом в ruotsi. Как и финский-suomi, коми и удмуртский языки сохранили намёк на аффрикату, но не свистящую (альвеолярную) /ʦ/, а близкую шипящую (постальвеолярную) /ʧ/. Это «шипение» наряду с «-ш» в марийском подтверждает постальвеолярный звук на конце древнескандинавского слова. Здесь необходимо подчеркнуть принципиальную невозможность всякого «шипения» в финском-suomi из-за отсутствия в нём любых шипящих, вследствие чего и получилась «сюсюкающая» форма ruotsi; а также напомнить о необходимости имитации несвойственной финскому языку постальвеолярности (или даже палатальности) палатализацией конечного древнескандинавского звука с помощью дополнительного передне-верхнего гласного /i/. Таким образом, самоназвание волжской руси реконструируется по волжско-финским рефлексам как /rô:θʀ/.

Постальвеолярность /ʀ/, эта характерная для древнескандинавского языка особенность произношения конечного согласного, была совершенно чуждой и финским, и тюркским языкам, в частности булгарскому, а также арабскому и среднегреческому. Поэтому воспроизводимое носителями этих языков самоназвание руси должно было как-то фонетически трансформироваться, адаптируясь к строю этих языков. Арабский, например, не различал /o/ и /u/, а также вообще не знал аффрикат вроде /ʦ/ или /ʧ/; над греками довлел «князь Рос» Септуагинты. С учётом всего этого, арабское /rus/ и, косвенно, греческое /ro:s/ могли стать отражениями оригинального самоназвания руси /rô:θʀ/, которое западные финны озвучивали как ruotsi, а восточные финны Поволжья — как роч, руш или дзуч.

Теперь о заимствовании этого термина славянами. Второе условие «Очерков», что шведы в какой-то момент якобы приняли в качестве самоназвания финское имя (выговаривая его без малейшего акцента) и уже с ним явились к славянам, действительно «трудно оправдываемо». Настолько трудно, что вряд ли его стоило рассматривать. Конечно, никакие «шведы» (которых, кстати, ещё и не было) к славянам не являлись. К славянам явились русь. В прямой контакт со славянами, по крайней мере славянами приднепровскими, она вступила уже под «своим» именем. И это очевидное соображение заодно дезавуирует и первое условие «Очерков», по которому скандинавы якобы не должны вступать в прямые контакты со славянами, знающими о них понаслышке только благодаря финнам, и что это якобы противоречит наблюдаемым фактам. Скандинавы безусловно вступали в прямые контакты с приднепровскими славянами, и для них те самые славяне выработали другой этникон: варяги [55]. Русь исторически тоже относилась к варягам как суперэтносу, но в то же время уже была отдельным народом. Именно такое представление о варягах и руси отразилось в ПВЛ: «И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти». Так что никаких реальных противоречий в «наблюдаемых данных» не наблюдается.

Даже переходя от чистой лингвистики к вопросам этногенеза, «Очерки» не освобождаются от лингвистических абсурдов: «Отсутствие в Скандинавии производных от предполагаемых скандинавских исходных форм названия русь заставляет думать, что русы/русь — идентичность, возникшая уже на восточнославянской почве и в славянском лингвистическом окружении». Это на Волге-то?!! Да сам Толочко последовательно и убедительно доказывает, что самоназвание руси могло возникнуть только на почве Поволжья, то есть наверняка в волжско-финском лингвистическом окружении! Русы, которых встретил Ибн Фадлан, и русь, заключившая с Византией договор 911 года, вероятно говорили ещё на древнескандинавском языке, но, скорее всего, большинство их представителей никогда не были в Скандинавии. Они были метисами и аборигенами по рождению. Они носили скандинавские имена, они знали древнескандинавский язык — то и другое было престижным, приобщало их к одной из высших в их окружении социальных страт. Однако родились они где-то на Волге, может быть от отца-скандинава и матери-волжанки, с детства, вырастая при матерях, были двуязычны, но при рождении получили от отца «в наследство» право на статус руса вместе с мечом и напутствием всё остальное добыть с его помощью, как поведал нам об этом Ибн Руста.

И ещё одна ремарка. Конечно, собственно скандинавы не называли себя русью-*róþʀ. Надо быть поголовно идиотами, чтобы осмысленно назваться «греблей». Русью себя называла русь. Это имя родилось в смешанной скандинаво-финской среде и, что принципиально важно, в финском этническом и языковом окружении: от Аландских островов до Среднего Поволжья. Говоря об этногенезе руси, нельзя не учитывать её изначальную полиэтничность и финский субстрат. Основную её массу составляли не чистокровные скандинавы, а полукровки — результат метисации скандинавских пришельцев с финскими аборигенами при постоянном нарастании доли финской составляющей. Сначала эти метисы, до поры до времени не ощущавшие себя новым отдельным этносом, вообще вряд ли имели этнически их объединяющий термин. Их объединял только весьма специфический для Поволжья образ жизни, который и мог в конечном счёте побудить новую складывающуюся «интернациональную» общность выбрать в качестве самоназвания понятие «гребцов» — róþʀmenn и róþʀkarkaʀ — из престижного в их среде языка носителей этих терминов. Но финно-язычные волжане вынужденно упростили эти сложные для них скандинавские слова до короткого общего первого компонента, адаптировали его к своему языку, и таким образом в их среде выработался для торговцев-гребцов устойчивый этникон, что-то вроде (с диалектными вариантами) руць/рочь. Со временем он стал в Поволжье престижным и привлекательным. Поэтому вовлекаемые в «торговую корпорацию» полукровки и автохтоны с гордостью переносили на себя это престижное имя. По мере разрастания «торговой корпорации» и нарастания в ней доли этих руць/рочь в конце концов вся «корпорация» стала русью и со временем, в исторической перспективе, потеряла всякую этимологическую связь своего наименования со скандинавским оригиналом.

Об уместности вспомнить Лонгфелло

Итак, пора подводить итоги.

Огромное СПАСИБО блестящему историку и бескомпромиссному исследователю Алексею Петровичу Толочко, решившемуся посмотреть правде в глаза и наперекор всей академической исторической науке (и даже во многом наперекор академику Петру Петровичу Толочко!) громогласно заявить:

● Вопреки А. Шахматову, до написания ПВЛ в начале XII века в Киевской Руси не было никакого летописания. Написанная единолично игуменом Сильвестром, ПВЛ стала первой летописью Киевской Руси. Толчком к её созданию и основой для конструирования искусственного скелета хронологии стали появившиеся в Киеве славянские переводы копий византийских экземпляров договоров руси с греками 911‑го, 944‑го и 971‑го годов.

● Но результат труда Сильвестра — ПВЛ — никакая не летопись, а типичный origo gentis, вследствие чего он не может служить основанием истории Древней Руси. В нём не только искусственно построена вся хронология, но и откровенно выдуманы многие эпизоды, например византийский поход Игоря 944 года, и действующие лица, в частности Аскольд и Дир. А поскольку современная история Киевской Руси есть по существу «научный пересказ» ПВЛ, она требует кардинального пересмотра. Причём результатом пересмотра должно оказаться полное исчезновение «истории» Киевской Руси за IX век.

● Термин «славяне» искусственно-книжный. Такого самоназвания не было ни у одного из славянских племён. «Словене» ПВЛ — это жители Новгорода, то есть синоним «новгородцев». Аналогично, не существовало славянского племени «поляне», а в ПВЛ этот термин служил синонимом «киянам», то есть жителям Киева. Парадоксальным образом оба выдуманных Сильвестром племени соотносятся с единственными реальными городами X века, в которых обитала начальная русь: Киевом и Новгородом.

● Начальная русь — выходцы из Скандинавии, некая «торговая компания», занимавшаяся дальней торговлей пушниной и рабами. «Очерки» проводят яркие параллели с европейскими торговыми компаниями, занимавшимися заморской торговлей, в том числе работорговлей. Сначала «Скандинавская торговая компания» освоила Волжский торговый путь до Булгара и Хазарии, откуда в Скандинавию потекло арабское серебро. Затем русь вышла на просторы Каспия и периодически грабила его прибрежье. Вследствие некого «серебряного кризиса», когда поток дирхемов по Волжскому торговому пути резко сократился, в поисках альтернативы русь перебазировалась на Днепр, где её центром стал Киев. Отсюда она наладила торговлю с Византией, продавая всё ту же пушнину и всё тех же рабов в обмен на шёлк, вино и предметы роскоши. И так же, как раньше на Каспийском, русь стала периодически озорничать на Чёрном море, грабя тут византийские владения. Так киевоцентризм «Очерков» успешно совместился с норманизмом его автора [56].

● Вся русь середины X века умещалась в одном-двух городах — Киеве (он же Самбат Константина Багрянородного, он же условная «Внутренняя Росия») и, возможно, Новгороде (Рюриковом городище?). Уже соседние близлежащие к Киеву города Вышгород и Витичев относились к «Внешней Росии» — территории «пактиотов» руси и полюдья.

● Киевское государство образовалось не в шестидесятых годах девятого, а лишь в конце десятого века. Его и создателем и крестителем был Владимир Святославич. Но сам процесс создания и крещения, то есть превращения «торговой компании» руси в государство «Киевская Русь», по времени совпадающий с княжением Владимира, остаётся для нас неким «чёрным ящиком».

Мне особенно приятно было перечислить эти революционные для отечественной истории Древней Руси заявления Алексея Петровича, потому что до многих из них я раньше дошёл своим умом и тоже не побоялся завить во всеуслышание, хотя и в более скромных масштабах пары книжек и своего сайта.

Главное, на чём я давно и упорно настаиваю, это утверждение, что ПВЛ — не летопись, а чистая беллетристика, которая действительно не может служить основанием истории Древней Руси. Более того, я уверен, что в ней выдуманы не отдельные эпизоды, а почти всё содержание за IX…X века. Даже непосредственно в тексты византийских договоров авторы ПВЛ ничтоже сумняшеся внесли свои правки и комментарии. А к числу выдуманных ими персонажей я бы ещё присовокупил Рюрика и Вещего Олега.

Сошлись мы с «Очерками» и в отрицании существования племени «полян» вследствие полного отсутствия адекватных археологических свидетельств. Но в отношении «словен» Новгорода мне хотелось бы внести уточнение. Насколько я могу судить по открытым археологическим материалам, в Рюриковом городище в IX веке обитали и скандинавы, и славяне — выходцы с южного побережья Балтийского моря. То есть, там можно было наряду с древнескандинавским услышать и «словенский» язык. Это, во-первых, должно было стать сильным фактором «взаимного притяжения» Киева и Новгорода, а во-вторых, достаточным основанием для авторов ПВЛ назвать новгородцев словенами по их языку, особенно на фоне финно-язычного окружения Рюрикова городища и Новгорода.

Будучи не меньшим норманистом, чем Толочко, я всё же не рискнул бы, как нередко делает он в своей книге, ставить знак тождества между скандинавами (а местами даже шведами!) и русью. Русь без сомнения имела скандинавские корни, но сформировалась как продукт метисации пришлых скандинавов с аборигенами Поволжья, Поднепровья и Северного Причерноморья. Она относительно долго сохраняла свой язык и скандинавские имена, возможно также и верования, но во всех бытовых аспектах быстро адаптировалась к местным условиям и становилась археологически неотличимой от автохтонного населения.

Как и Алексей Петрович (и в отличие от Петра Петровича), ориентируясь на оценки независимых зарубежных археологов, я отодвигал время становления Киевской Руси на конец X века и отводил Владимиру Святославичу роль не только крестителя, но и создателя Киевской Руси. Правда, на самом деле, у меня нет уверенности, ни в том, что он был Святославичем, то есть, что его отцом был Святослав, ни в том, что именно он крестил Русь, если такой одноразовый акт вообще имел место в её истории. Да и на роль создателя древнерусского государства вполне может претендовать его «брат» Ярополк, причём не столько из-за своей постулированной в ПВЛ «законнорождённости», сколько на гораздо более веском основании: именно им отчеканенных самых первых монет этого нового государства — так называемых «псевдодирхемов Ярополка».

Таким образом, у нас с автором «Очерков» оказалось немало точек соприкосновения и схожих наблюдений. Но есть и несколько моментов, в которых наши мнения не совпадают и в которых «Очерки» не смогли меня переубедить.

Я понимаю и принимаю естественный для автора-киевлянина киевоцентризм «Очерков». Но я не киевлянин и могу себе позволить не понимать, где в Причерноморье русь кантовалась более шестидесяти лет с первого посольства в Константинополь 838 года до археологического появления «скандинавов» в Киеве в начале X столетия. А где-то она была обязана создать базу и копить силы хотя бы для того, чтобы организовать набег 860 года. Заметим, патриарх Фотий утверждал в 867 году, что русь «покорила окрестные народы», то есть стала резидентом Причерноморья. Если она пришла с Волги, то её опорные базы должны были быть в Приазовье, на Тамани, в Крыму. Несколько позже, в первой половине X века, о такой базе на берегу Азовского моря прямо говорил аль‑Масуди: «В верхней части Хазарской реки [Волги] есть проток, вливающийся в залив моря Нитас [Чёрного моря] — моря Русов, по которому не плавают другие (племена), и они (русы) обосновались на одном из его берегов» [57]. Отдельный, но вероятно связанный вопрос, откуда пришла русь на Средний Днепр: напрямую с Волги по рекам, с той же Волги, но через Чёрное море или с севера, условно из Новгорода. Вряд ли археология Рюрикова городища, Смоленска и Киева, достаточно ясно рисующая последовательное продвижение скандинавов с севера на юг, согласуется с концепцией «Очерков», в которой русь перебазируется на Днепр с Волги, а затем распространяется из Киева во все стороны, в том числе на север в Смоленск и Новгород.

Не очень-то мне верится и в постулированное «Очерками» превращение «торговой компании» руси в государство Русь. В них это превращение происходит вроде бы случайно, «не по предопределению». Но случайность тем более нуждается в объяснении причин. «Очерки» вместо объяснения просто упрятывают весь процесс в «чёрный ящик». Между тем, ответ можно поискать в аналогии с западными викингами, основавшими свои государства. Там процесс превращения торговых сообществ в феодальное государство был более сложным, как бы двухступенчатым.

Торговая компания не только не способна создать государство сама, но и будет всячески препятствовать другим в этом вредном для неё начинании. Викинги на Западе Европы спокойно торговали, грабили по мелочам и не думали о создании каких-либо государств до тех пор, пока имели возможность свободной торговли и вольного мелкого грабежа. И только тогда, когда появившиеся в Европе сильные централизованные государства стали активно препятствовать и противодействовать их вольному промыслу, в ответ появились «большие армии» викингов, главным занятием которых уже была не торговля, а война и грабёж. В отличие от «частных викингов» не заинтересованные в торговле как таковой, такие «армии» в принципе могли бы создавать государства. Но, поскольку делать этого не умели, предпочитали не создавать, а захватывать и присваивать то, что плохо лежало [58]. Вероятно нечто подобное произошло в Поднепровье, после того как на рубеже 30‑х…40‑х годов десятого века на Чёрном море появилась «большая армия» руси. Именно эта «армия», порвавшая с собственно торговлей и живущая исключительно разбоем и грабежами, видится инициатором начала процесса огосударствливания Русской земли. Похоже, русь пришельцев-разбойников из «большой армии» какое-то время сосуществовала со старой «торговой компанией» поднепровских росов. Может быть это сосуществование археологически отразилось загадочным возникновением новых городов — Новгорода, Смоленска, Ростова, Ярославля и других — в непосредственной близости от старых ОТРП, их некоторое время параллельном бытии и, наконец, расцвете первых и полном исчезновении последних. Заманчиво представить этот феномен как вытеснение прежней «торговой компании» росов государством захватчиков-руси.

То, что древнерусское государство сложилось в Поднепровье, а не в Поволжье вероятно свидетельствует о наличии к этому лучших предпосылок именно на Днепре. В их числе вряд ли был имперский пример Византии, так как ничем не худший пример являл собой на Волге Хазарский каганат. Это вряд ли была некая разница в менталитете или образе жизни русов и росов. «Очерки» убеждают нас, что это была одна и та же русь. И им можно поверить, ведь немедленно после образования Киевская Русь выплеснулась обратно в Поволжье: в Ярославль, Муром, Ростов. Самой вероятной предпосылкой к появлению Древнерусского государства на Днепре видится готовность именно славянского Поднепровья к переходу в государственный статус. Вряд ли случайно уже самые первые правители только что образовавшейся Киевской Руси носили скорее славянские, чем скандинавские имена, отчеканенные на первых монетах новой державы: Ярополк и Владимир.

В завершение хочется, закрыв глаза на ложку лингвистического дёгтя в бочке исторического мёда, ещё раз горячо поблагодарить неважного лингвиста, но великолепного историка Алексея Толочко за его замечательную и такую нужную книгу! Она действительно замечательная и нужная. Поэтому закончу свои «Размышления» парафразом «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло:

«Вы, кто любите легенды

И народные баллады,

Этот голос дней минувших,

Голос прошлого, манящий

К молчаливому раздумью…

Прочитайте» эту книгу,

Прочитайте непременно

Эти «Очерки» Толочко,

Очерки руси начальной!

Май 2018

На главную ▬››

---

[1] «Караваны русов доходили до Багдада». ▬››

[2] А. Толочко. Очерки начальной руси. 2015.

[3] Я бы, пожалуй, дал название главы прямо на латыни: De origine actibusque Ruthenorum.

[4] А.Л. Никитин. Основания русской истории. Мифологемы и факты. («Повесть временных лет» как исторический источник.) 2001.

[5] • В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком. 2010.
• На авторском сайте: Читая «Повесть временных лет». 2007. ▬››

[6] • В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком.
• На авторском сайте: Временные лета «Повести временных лет». 2006. ▬››

[7] • В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей. 2012.
• На авторском сайте: Каганы рода русского. 2012. ▬››

[8] Об «Олеге» см.:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Где и как возникла начальная русь. 2011. ▬››

[9] Здесь Толочко неточен. Во-первых, с Ольгой на дворцовом приёме присутствовали исключительно её родственницы женского пола («архонтиссы» у Константина), родственников мужского пола не было. Что само по себе весьма любопытно. И может быть симптоматично. Вероятно за родственников Ольги историк выдаёт «её людей». Неясно, кто такие эти «люди». Их статус, судя по размеру выплат, равен статусу послов. Но это точно не родственники, так как Константин на пиру их разделяет: «пировали все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы». Можно предполагать в «людях», например, личную охрану. Но тогда возникает интригующая проблемка с присутствовавшем на приёмах неким анепсием (племянником или двоюродным братом) Ольги, у которого не оказалось своих «людей», но зато в посольстве присутствовали «люди» Святослава, хотя самого его не было ни на одном из приёмов. Значит ли это, что Константин считает Святослава племянником Ольги? Проблемка? Un problema grandioso! Более подробно об этом см.:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Каганы рода русского.

[10] Практической иллюстрацией сказанного для большинства читателей могла бы стать попытка «вспомнить», не пользуясь архивами и современными возможностями вроде Интернета, свою родословную, например, с начала XIX века.

[11] Ю. Неретин. Нумерология Киевской Руси. ▬››

[12] То есть (6453 – 6420), как это записывалось в XII веке с оговоркой, что здесь точность кириллической передачи чисел ограничена возможностями шрифта Arial. Точное изображение чисел в кириллической системе счисления можно посмотреть в Википедии по соответствующему запросу.

[13] У Константина Багрянородного Святослав, «сын архонта Игоря», «сидит в Немогарде». Но в самом Киеве «архонта Игоря» уже нет. Там во множестве сидят какие-то другие архонты.

[14] Вопреки традиционному отождествлению этой Немогардой не может быть Новгород на Волхове, который на момент написания труда Константина ещё «в пелёнках» и не мог быть центром княжения. Теоретически не исключено, что тогда Немогардой звалось то, что ныне называют Рюриковым городищем, хотя непросто представить в этом археологически явно норманнском городке правителя со славянским именем. А ещё лучше бы поискать эту Немогарду в бассейне Днепра, поскольку у Константина Багрянородного моноксилы прямиком плывут из этой Немогарды в Константинополь через Киев.

[15] См., например:
• В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком.
• На авторском сайте: Читая «Повесть временных лет».

[16] Точнее, фонематического разделения звуков /u/ и /o/. Буква ﻮ «вав» может в зависимости от позиции и окружения произноситься и так, и сяк.

[17] См. на авторском сайте: Готские реминисценции. 2007. ▬››

[18] О времени возникновения Киевской Руси см.:
• В. Егоров. Когда возникла Киевская Русь? История в подробностях, № 3, 2012;
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Когда возникла Киевская Русь? 2007. ▬››

[19] О руси в записках Ибн Фадлана см.:
• В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком. 2010.
• На авторском сайте: Читая Ибн Фадлана. 2008. ▬››

[20] И. Хайнман. Еврейская диаспора и Русь. 1983.

[21] В том числе:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Русь IX века: Крым и Дунай. 2013. ▬››
• На авторском сайте: Где и когда возникла начальная русь?

[22] Подробнее о расследовании И. Хайнман см.:
на авторском сайте: Шалом, Леон! Шалом, Александр! 2018. ▬››

[23] Подробнее об этом:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Где и как возникла начальная русь?

[24] Подробнее об этом на авторском сайте: Русь IX века: Крым и Дунай. 2013. ▬››

[25] О каком бы кагане ни шла речь применительно к 838 году: Обадии согласно официальной истории Хазарии или Урусе согласно «Булгарской летописи» Бахши Имана.

[26] О возможности титулования правителя начальной руси каганом самóй русью см.:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• на авторском сайте: Где и как возникла начальная русь?
• на авторском сайте: Русь IX века: Крым и Дунай.

[27] На авторском сайте: Между варягами и греками. 2008. ▬››

[28] О кагане без каганата см. на авторском сайте: Когда возникла Киевская Русь?

[29] Об этом более подробно, в частности, см.:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Когда возникла Киевская Русь?

[30] В тексте договора, включённого в статью 945 года ПВЛ (то есть в переводе, обработанном авторами ПВЛ), Игорь назван «великим князем русским», а Ольга «княгиней». Послы Игоря, Ольги и Святослава помещены в начало перечня. Но тут мы, увы, обязаны держать в голове реальную возможность «упорядочения» имён в тексте договора автором ПВЛ в соответствии с его представлениями о «табели о рангах». Или, даже скорее, «возвращение» авторами ПВЛ в список архонтов «великого князя» с «княгиней» и «княжичем», по какой-то ошибке «пропущенных» в имевшейся копии или переводе греческого текста.

[31] «Очерки» создают впечатление, что Саркел был построен для защиты от печенегов. Однако во время постройки крепости (средина 830‑х годов) печенегов на Дону ещё не было.

[32] Об этимологиях Самбата см.:
• В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком.
• На авторском сайте: Читая «Константина Багрянородного». 2009. ▬››

[33] Исландско-английский словарь Клисби-Вигфуссон. ▬››

[34] Хотя компонент sam- самостоятельно не используется, он входит в корни многих слов в разных германских языках: исландское samna – «собирать», шведское samman – «объединять», датское sammen – «вместе».

[35] Древнескандинавское долгое á /a:/ последовательно лабиализовалось в современном шведском языке и закономерно переходит в å /ọ:/.

[36] Здесь и далее для передачи специфического древнескандинавского звука, передававшегося в футарке руной algiz ( ^\|^/ ), используется принятый у лингвистов знак его транскрипции «ʀ».

[37] Е. Кутузов. Варяги. Славяне. Русские. 2013.

[38] • В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Каганы рода русского.

[39] Отдельный вопрос с Олегом, которого византийцы, похоже, не знали несмотря на договор 911 года, в котором, по крайней мере в версии ПВЛ, Олег упомянут. Подробнее об этом в:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Где и когда возникла начальная русь?

[40] А. Роменский. Начальная русь без Начальной летописи: новый виток спора о ранней истории Восточной Европы. 2017.

[41] Ещё более затемняет всю эту историю тот факт, что имя «Ингер» было известно в Византии уже в IX веке: вероятно так звали деда императора Льва VI, судя по отчеству его матери Евдокии Ингерины.

[42] Как тут не вспомнить В. Высоцкого: «Говорят, они с Поволжья, как и мы»?!

[43] Эта маленькая сдвижка всего на год на самом деле крушит постулированную Толочко строгую цикличность договоров руси с греками, отражённую выше диаграммой «Циклы договоров X века».

[44] Правда, тут возможно чисто «техническое» объяснение. Переводчик или копировщик текста по небрежности или из-за плохого качества оригинала мог поменять ер «Ъ» на ерь «Ь».

[45] Вероятный скандинавский прообраз: Yngivald – «защитник Инга (Фрейра)».

[46] Вообще-то и других тоже (один «великий князь Олег», под рукой которого оказались другие «великие князья» чего стоит!), но к нашему теперешнему делу это не относится.

[47] В то время в древнерусском языке ещё не было звука /f/, и в заимствованных словах он регулярно замещался звуком /p/: fríð‑ → пьрѣд‑.

[48] В современном английском от него остался только след, графически выраженный диграфом WH (what, white). Но, говорят, в диалектах он ещё кое-где звучит.

[49] • В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Где и как возникла начальная русь?

[50] Конечно, здесь имеются в виду не поднепровские славяне, «славинии» Константина, а жители Поволжья, вероятно булгары, которых Ибн Русте с Ибн Фадланом называют славянами.

[51] От кого только не доставалось бедному ruotsi! Сколько разных самоуверенных невежд опровергало результаты исследований профессиональных лингвистов! В качестве примера одно из таких «опровержений» некого «полупрофессионала», мимо которого я не мог пройти:
на авторском сайте: Не ропщите на ропсов, сканируйте скандинавов. 2014. ▬››

[52] Пара любопытных примечаний.
1. Древнескандинавское menn практически без изменений сохранилось в современном английском men в том же значении.
2. В самóм древнескандинавском языке menn – это множественное число от maðr – «человек» и «муж». Славянскому уху произнесённое скандинавом maðr послышится чем-то наподобие мож. Даже не обладая особенной фантазией, можно было бы предположить русское «муж» заимствованием из древнескандинавского. Но, увы, аналоги нашего «мужа» есть практически во всех славянских языках, включая южнославянские, где трудно представить себе какое-то скандинавское влияние.

[53] Восточные славяне похожим образом использовали палатализацию для передачи не свойственной их языку постальвеолярности (палатоальвеолярности): Ingvarʀ → Игорь (/ɹ/ → /r^j/). А западные славяне продемонстрировали взаимосвязь постальвеолярности с палатализацией в «противоположном направлении», регулярно заменяя исходный общеславянский палатализованный /r^j/ на постальвеолярный /ʒ/. Так у поляков «репа» превратилась в «жепу» (rzep), а Григорий – в «Гжегожа» (Grzegorz).

[54] О названия руси см.:
на авторском сайте: Имена руси. 2015. ▬››

[55] О возможном происхождении и этимологии термина «варяг» см.:
на авторском сайте: О варягах и колбягах, «королях» и «капусте». 2014. ▬››

[56] Норманизм автора «Очерков» традиционно для нашей истории отнюдь не предполагает колонизацию отсталых славян продвинутыми скандинавами: «Следует оговориться. Европейские компании действовали от имени метрополий и в выгодах метрополий, выступая одним из инструментов западного колониализма. Этот колониальный аспект наша аналогия не предполагает. Русы не были эмиссарами некоего “заморского” центра, его коммерческим или военным продолжением».

[57] В цитате (или её переводе) есть некоторая неопределённость: неясно по какому морю «не плавают другие» – по Азовскому или Чёрному. Хотя в нашей литературе явно преобладает желание видеть в «море Русов» Чёрное море, мне всё же представляется, что Масуди под морем Русов понимает Азовское как залив моря Нитас, то есть Чёрного. Действительно, невозможно поверить, чтобы по Чёрному морю не плавал никто кроме руси. Куда же делись как минимум византийцы?

[58] Также об этом:
• В. Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
• На авторском сайте: Каганы рода русского.