Владимир Егоров
Красные или русые?
Размышления над статьёй в. Русинова
«К проблеме происхождения этнонима русь»
Добраться до статьи В. Русинова о происхождения этнонима «русь» [1] «вживую» практически невозможно, а доступный в Интернете PDF-скан качества неважного, и читать его непросто. Но прочесть стоило. Статья рождает (а) некие соображения и (б) желание ими поделиться. Желание реализовано, и теперь у читателя есть выбор аж из четырёх вариантов, двух компромиссных: 1) прочитать оригинал статьи и плюнуть на соображения, родившиеся у автора сих «Рассуждений», 2) ограничиться именно «Рассуждениями», чтобы не разыскивать трудно добываемый оригинал и не мучиться над трудно читаемым сканом; ― и двух бескомпромиссных: 3) добросовестно прочесть то и другое, 4) столь же добросовестно на то и другое наплевать.
Итак, мысли автора сих «Рассуждений» для тех, кто выбрал варианты 2 или 3.
Как справедливо отмечено вводящим нас в курс дела
В. Русиновым, происхождение термина «русь» затерялось во мгле веков. Его
толком не знали уже первые русские книжники. Судя по всему, термин «русь» был
введён в литературный оборот автором «Повести временных лет», но и тот уже не
обладал внятным представлением о его истоках и точном значении. Имевшаяся у
него информация свелась к какой-то уже основательно забытой связи руси с
варягами, верно отмеченной Русиновым: «Разумеется, он [автор «Повести временных лет» – В.Е.] тогда уже не мог знать в деталях, где, как и
на кого переходило название русь за два с
лишним века до указанного периода. Это означает, в свою очередь, что замечанием
под
Невнятность отношения «Повести» к руси заставляет Русинова заняться более подробным анализом представлений «летописца» о данном предмете, и вот к каким он приходит выводам: «Подводя итог наблюдениям над сообщениями „Повести временных лет”, проливающими свет на происхождение этнонима русь, необходимо отметить следующее. Во-первых, все рассмотренные свидетельства, судя по отраженному в них интересу к проблеме этого названия и его объяснениям, принадлежат одному автору, трудившемуся над летописью на ранее конца XI в. Во-вторых, все эти свидетельства в том или ином виде содержат указание на связь названия русь с варягами, но источник подобного мнения неясен. В-третьих, это название в его первоначальном смысле летописец считал обозначением какого-то скандинавского племени, хотя остается неясным, воспринимал ли он его в качестве самоназвания или как-то иначе. В-четвертых, никаких объяснений, которые позволили бы судить о термине русь с этимологической точки зрения, изученные летописные свидетельства не содержат, хотя их можно было бы ожидать по столь важному вопросу, если учесть, что во вводной части „Повести временных лет” приводятся объяснения таких этнонимов, как древляне, полочане, поляне, и других. Пока неясно, посчитал ли летописец ненужным упоминать об общеизвестных вещах или же терялся в догадках относительно истока слова русь, а может быть, ни то, ни другое». В целом с этими выводами трудно не согласиться, вот только чего же тут неясного в последней фразе? Вне сомнений, этнонимы древлян, полочан и полян для современников «летописца» были как минимум не менее общеизвестны и безусловно не менее самоочевидны, чем руси, однако они в отличие от этнонима руси удостоились в «Повести» пояснений. Из этого факта с очевидностью следует, что «летописец» действительно не знал происхождения понятия «русь». Иначе он, никогда не упускавший возможность продемонстрировать читателю свою эрудицию и подобно поручику Дубу из «Похождений бравого солдата Швейка» имевший явную склонность к разъяснению самоочевидных вещей (помните знаменитое дубовское: «дорога, по обеим сторонам которой тянутся канавы, называется шоссе»?), не преминул бы сделать это и в отношении руси. Но нет, «летописец» действительно не знал происхождения этнонима «русь», хотя, с одной стороны, осознавал какую-то связь руси с варягами, а с другой, смутно ощущал их нетождественность.
Не получив ответа на вопрос об истоках этнонима «русь» от потерявшегося в догадках «летописца», Русинов предлагает нам свои ответы, причём сразу целых два ― двумя не очень-то связанными между собой частями исследования. В одной части рассматривается возникновение греческого термина ‛Ρώς, а в другой ― происхождение собственно древнерусского этнонима «русь».
В рассмотрении греческого термина Русинов отталкивается от того значения, которое Лиутпранд Кремонский вкладывал в однажды промелькнувший у него термин Rusios, и показывает, что это очевидная транслитерация греческого ‛Ρούσιος ― прилагательного «красный» в грамматической форме именительного падежа единственного числа мужского рода. Окончательно лингвистически обоснованный перевод Русиновым замечания Лиутпранда выглядит так: «Это северный народ, который по телесному качеству греки зовут „красный”, мы же по месту его обитания именуем норманнами». На основании этого уточнённого им самим перевода Русинов выводит византийское название руси ‛Ρώς из этого самого ‛Ρούσιος со значением «красный», объясняя это следующим образом: «Как известно, грабительские походы, подчас весьма дальние, были в традициях вооруженных отрядов норманнов, которые в VIII–XI вв. систематически посещали черноморские и средиземноморские побережья. Поэтому в напавшей на Амастриду руси следует видеть прежде всего скандинавов, волосы и лица которых напоминали грекам цвет крови и огня». Далее, превращение случайной формы ‛Ρούσιος в регулярно использовавшуюся греками для руси форму ‛Ρώς у Русинова традиционно объясняется влиянием «князя севера Рос» Септуагинты. Окончательное же заключение исследователя таково: «Приведенные соображения свидетельствуют в пользу мнения, согласно которому „красным родом” греки называли именно норманнов». Ну что ж, помимо всего прочего, неоспоримое следствие этого заключения: в норманистских рядах стало одним бойцом больше.
Однако вернёмся к существу дела. Получается, среднегреческое название руси ‛Ρώς, согласно Русинову, имеет сугубо внутреннее византийское происхождение из греческого слова ‛ρούσιος ― «красный», отражавшего особенности внешности скандинавов, которые, по мнению византийских авторов, «…привержены смертоубийствам и своей внешностью обнаруживают кровожадность». Итак, во-первых, византийцы русью называли всё-таки скандинавов, а во-вторых, это название в формах ‛Ρούσιος → ‛Ρώς породили они сами исходя из понятий своего языка. Следовательно, этноним «русь» для собственно руси оказывается экзоэтнонимом, рождённым в Византии и уже оттуда пришедшим на Русь. И это вовсе не лишено смысла. На самом деле никакими известными источниками не отвергается возможность того, что название «Русь» пришло в древнерусскую литературу из литературы византийской как прямая кириллическая транслитерация древнерусскими авторами среднегреческого термина ‛Ρώς, встреченного ими в переводимых на старославянский язык византийских документах.
Казалось бы, на этом можно поставить точку. Однако Русинов, неожиданно забросив полученный, но почему-то не понравившийся самому автору результат и так и не сделав напрашивающегося заключения о привнесении на Русь ее названия извне, предлагает совершенно другое решение той же проблемы уже не с греческой, а со славянской этимологией.
Альтернативная этимология предлагается из восточнославянского прилагательного русъ ― «русый»: «…этноним русь является восточнославянским по своему происхождению. Он образовался как собирательная форма от прилагательного русъ в его первоначальном значении [Русинов почему-то полагает, что первоначально в восточнославянском языке слово «русый» означало какой-то иной, «более красный» цвет или оттенок – В.Е.] при обозначении восточными славянами появлявшихся среди них скандинавов по характерной для них русой окраски волос и лица. Время возникновения этнонима русь должно быть определено началом первых контактов восточных славян со скандинавами, следовательно, как минимум VIII в., а может быть, VII в. или даже более ранним периодом. С углублением восточнославянско-скандинавского этнического взаимодействия этноним русь был, очевидно, принят и самими норманнами, а впоследствии благодаря утверждению у восточных славян скандинавской княжеской династии стал обозначением вобравшей в себя скандинавский и другие этнические компоненты восточнославянской среды, в которой когда-то возник. Древнерусский летописец, сообщая о происхождении названия русь „от варягов”, был совершенно прав и вместе со своими современниками наверняка воспринимал его прямой смысл как „русые”, в силу чего, по всей вероятности, и не считал нужным вдаваться в разъяснение общеизвестных вещей. Однако при объяснении связи между этим обозначением и скандинавами он допустил в общем-то понятную для своего времени оплошность, невольно представив восточнославянский по происхождению термин в качестве самоназвания одного из варяжских племен».
С чисто лингвистической точки зрения славянская этимология из русъ вполне корректна. Подобное образование собирательной формы «русый → русь» мы видим и на примерах других цветов: синий → синь, зелёный → зелень, чёрный → чернь, жёлтый → желчь. Однако если в предыдущем случае с греческой этимологией предложенный процесс обретения Русью своего имени был по крайней мере внутренне непротиворечив, то предложенная славянская этимологизация сразу начинает натыкаться на препятствия, которые Русинов предпочёл не замечать.
Непонятно, что имелось в виду под «характерной для них [скандинавов] русой окраской волос и лица», даже если оставить в стороне «русые лица» и ограничиться только русыми волосами. Так ли уж разительно отличались в этом плане скандинавы от самих восточных славян? Попытка Русинова разрешить это сомнение предположением о более тёмных по сравнению со скандинавами волосах у славян вряд ли выглядит убедительной. Кроме того, одновременно со скандинавами, по крайней мере никак не позже, в том же пограничном ареале славяне должны были встретить не менее светловолосых балтов, которых они, тем не менее, почему-то русью не назвали.
Ещё более сомнительно утверждение, что: «с углублением восточнославянско-скандинавского этнического взаимодействия этноним русь был, очевидно, принят и самими норманнами». Ох как это неочевидно! С чего бы норманнам принимать себе название из чужого языка? Ведь это то же самое, как если бы немец вдруг перестал называть себя Deutsch, а стал, например в угоду славянам, называться Nemez. Или финны дружно отказались от самоназвания suomenlaiset и стали зваться finenlaiset. Или мы, русские, принялись бы не в шутку, а всерьёз звать себя «рашенами». Некий этнос А может принять название другого этноса Б, если этнос А был покорён этносом Б, и тот навязал ему своё имя. То есть, восточные славяне могли принять имя «русь», если бы так себя называли покорившие их скандинавы. Но невозможно допустить, чтобы победители Б приняли чуждое им имя В, которым их звали ими же побеждённые А. То есть скандинавы не могли принять на себя имя «русь», которым их называли славяне. Вновь пример: булгары покорили родопских славян, франки ― трансальпийских галлов, а англы ― британских галлов; победители дали имя завоёванным странам, теперь те зовутся соответственно Болгарией, Францией и Англией, при этом не имело и не могло иметь никакого значения, как называли южные славяне булгар, а галлы франков и англов. Здесь, правда, есть нюанс. Англия также сохранила прежнее название Британии, но в качестве либо географической (остров, а не страна), либо политической (всё Содружество, а не только Англия) альтернативы. Возможно, аналогично Британии, термин «русь» был принят скандинавами, но не в качестве автоэтнонима, а как название территории «Русь», на которой утвердились какие-то скандинавские княжеские династии (кто-то в Крыму, кто-то в Киеве, кто-то в Полоцке и так далее) а затем и государства «Русь», «Русская земля».
Наконец, как быть с ещё одним очевидным противоречием в последней цитате? С одной стороны Русинов признаёт, что «Древнерусский летописец, сообщая о происхождении названия русь „от варягов”, был совершенно прав и вместе со своими современниками наверняка воспринимал его прямой смысл как „русые”, в силу чего, по всей вероятности, и не считал нужным вдаваться в разъяснение общеизвестных вещей». С другой стороны, тот же летописец якобы «допустил в общем-то понятную для своего времени оплошность, невольно представив восточнославянский по происхождению термин в качестве самоназвания одного из варяжских племен». Если «летописец» и его современники связывали название руси с общеизвестным славянским словом (русъ), то как могли они одновременно представить его самоназванием варяжского племени, то есть словом скандинавским по происхождению? Хоть убейте, мне эта «понятная оплошность» категорически непонятна.
Таким образом, в отличие от греческой славянская этимологизация оказывается внутренне противоречивой. Но не менее она противоречива и «внешне».
Во-первых, она никак не стыкуется с уже навязшим в зубах финским ruotsi, которое означает у финнов нечто вовсе не русское, а шведское: Ruotsimaa ― «Швеция», ruotsilaiset ― «шведы». Русинов признаёт это затруднение и пытается его преодолеть: «На Европейском Севере, особенно в Поволховье и Приладожье, бок о бок с восточными славянами жили финские племена, в силу чего среди них для обозначения скандинавов мог распространиться древнерусский термин русь, принявший по законам фонетики финских языков форму ruotsi и близкие к ней. Ведь если финский термин ruotsi при его заимствовании восточными славянами должен был, как не без основания предполагается, измениться в русь, то, очевидно, и восточнославянское русь могло превратиться у финнов в форму ruotsi». Но здесь Русинов вновь попадается в ловушку кажущейся очевидности, ибо эта «очевидность» на самом деле вовсе не очевидна. По законам лингвистики финское ruotsi могло превратиться в славянское «русь», хотя и в этом превращении желательна промежуточная (но, увы, нигде не зафиксированная!) форма «руць» [3], но славянское «русь» в финское ruotsi превратиться не может никак. Лишнему взрывному звуку просто неоткуда взяться, тем более что этот невесть откуда взявшийся /t/ превращает нормальный для финнов фрикатив /s/ в абсолютно не характерную для финского языка аффрикату.
Во-вторых, ту же проблему мы встречаем и в известном Ruzzi «Баварского географа», который вообще не удостоился внимания Русинова. А между тем это баварское Ruzzi так же не производимо из славянского «русь», как и финское ruotsi, всё из-за той же аффрикаты /ʦ/ ― маленького пустячка, тем не менее полностью перечёркивающего все построения Русинова.
Зато этот же пустячок по сути дела даёт ответ на вопрос об истинном происхождении слова «русь», поскольку единственным лингвистически разумным объяснением появления аффрикаты /ʦ/ и в ruotsi, и в Ruzzi остаётся прямое заимствование финского и баварского слов из одного общего источника ― древнескандинавского *róþs /ro:θʀ/ в значении «гребля». Правда, к сожалению, лингвистическая разумность и естественность этого объяснения не подкрепляется такою же разумностью и естественностью исторической. Но это отдельный вопрос.
Завершая терминологическую тему, ещё одно замечание на замечание Русинова: «Что же касается обозначения варяги или свеи, применявшиеся древними восточными славянами по отношению к скандинавским пришельцам, то как иноязычные по происхождению (ср. древнескандинавские: *varingr [на самом деле не varingr, а væringi (væringjar во множественном числе), что лингвист должен бы знать!] и т.п.; Svear и т.п.) они не могли распространиться в восточнославянской среде ранее термина русь и не имели шансов в конкуренции с ним». Вновь семь вёрст до небёс, и всё лесом. Что касается свеев, то да, это термин относительно поздний, он появляется в древнерусских документах не ранее XIII века и используется относительно редко. Но термин «варяги» вполне мог появиться на территории будущей Древней Руси даже раньше этнонима «русь» [4] и, кстати говоря, успешно с ним конкурировал на страницах той же «Повести временных лет» если не по частоте упоминаний, то по степени непонимания «летописцем» происхождения термина.
А что же в «сухом остатке»? Можно ли поверить, что греки и славяне независимо друг от друга дали «цветные» название норманнам, первые ― «красные», вторые ― «русые», и при этом оба названия из разных неродственных языков оказались удивительным образом созвучны друг другу и дали (ещё раз подчеркну, независимо друг от друга!) одинаковый итог «русь»? Станиславский, думаю, не поверил бы. Я тоже отказываюсь принять в качестве доказанного основной вывод Русинова: «Тем самым подтверждается сделанное выше предположение о том, что этноним русь возник как восточнославянское собирательное обозначение появившихся в Восточной Европе скандинавов по характерным для них внешним данным». Увы, не подтверждается. А жаль.
Сентябрь 2014
На главную ▬››
[1] Русинов В.К. К проблеме происхождения
этнонима русь. 2006.
[2] Беру «летописца» в кавычки, поскольку по-прежнему категорически
настаиваю на том, что «Повесть временных лет» никакая не летопись, а
литературное произведение историко-патриотической тематики, нечто сродни
романам В. Пикуля. Разница лишь в том, что сюжеты Пикуля строились на
основе архивных материалов, а автор «Повести» в основном опирался на устную
традицию, предания и слухи. Во всей «Повести» имеется только два более-менее
достоверных документа – договоры руси с греками, – но именно они
полностью выпадают из и так не слишком гладкой сюжетной линии.
[3] Существование
западно-финского слова руць косвенно
подтверждается сохранившимися до нашего времени восточно-финскими словами роч и руш со значением «русский».