Владимир Егоров
Имена руси
Оглавление
Алгебра лингвистики и гармония
истории
Тема происхождения руси и её имени, похоже, неизбывна. Вновь и вновь возвращаются к ней историки и лингвисты, профессионалы и дилетанты, заядлые норманисты и непримиримые антинорманисты. Возвращаются и будут возвращаться, потому что всякого, кому небезынтересна родная история, не может не волновать тайна происхождения и прозвания руси. И того, и другого. Ведь возникновение первичной руси и происхождение её имени вопреки безответственно легковесному, а скорее даже сознательно вводящему читателя в заблуждение заявлению на сей предмет Л. Грот, что «происхождение субъекта и происхождение его имени — это две отдельные истории» [1], на самом деле ― одна история. Неразрывная. Её можно рассматривать в двух ракурсах ― этногенетическом и лингвистическом, ― но увидеть верное решение проблемы во всём объёме, можно только совместив обе проекции. Загадку руси нельзя решить наполовину: нельзя исторически и географически объяснять происхождение начальной руси, не сопоставив ему адекватную этимологию имени; нельзя строить гипотезы о происхождении названия руси вне исторического и географического контекста её возникновения и становления.
Проблема перманентно актуальна, так как базовое для учебников и энциклопедий, взятое из «Повести временных лет» объяснение происхождение имени руси от некого варяжского племени с таким названием, принципиально не устраивает ни норманистов, ни антинорманистов. Правоверным норманистам так и не удалось отыскать племя «русь» среди скандинавских народов. Антинорманистов всех мастей оно тоже не удовлетворяет, поскольку под варягами традиционно «по умолчанию» понимаются скандинавы. В итоге оба лагеря, норманистский и антинорманистский, сидят у своих разбитых корыт, угрюмо огрызаются друг на друга и ждут поимки золотой рыбки, чьё волшебное слово залатает дыры в их корыте. А дыры латать надо. Проблема происхождения и названия руси не в том, что не предлагается её решений, а в том, что все предложенные решения в конце концов утекают в эти дыры и их количество не переходит в качество ― многочисленные гипотезы не превращаются в единственную доказанную и не оспариваемую теорему.
Хотя для полноты картины и завершённости её композиции необходимо учитывать как исторические, так и лингвистические аспекты проблемы, ведущую роль в поиске истины, вероятно, должны будут взять на себя лингвисты, на чём настаивал ещё один из патриархов историко-лингвистических исследований начальной руси А. Куник. Не забывая однако постоянно поверять алгебру лингвистики гармонией истории.
Коли официальное навязанное нам «Повестью временных лет» объяснение происхождения руси и её имени никого не удовлетворяет, а другие летописные материалы, за единичными исключениями, вопросу возникновения начальной руси достойного внимания не уделили, ничего не остаётся, кроме как в попытках найти там хоть какие-то зацепки за решение сей задачи обратиться к этим редким исключениям и, главное, мировой историографии, хотя и та, к сожалению, тоже не слишком ярко осветила данную тему. Обширным худо-бедно подсвеченный ею круг поисков не назовёшь. Помимо этникона «русь» вне рамок «Повести временных лет» в разноязыких документах и в разноплановых контекстах фигурируют следующие название руси:
· летописные «роди»;
· византийское ‛Ρως;
· латинское Rutheni;
· финско-эстонское Ruotsi / Rootsi;
· древневерхненемецкое Ruzzi.
Постараемся никого из них не обойти вниманием.
В средневековых европейских латиноязычных документах обычным обозначением для руси было rutheni. Считается, что впервые оно упомянуто в Аугсбургских анналах [2], описывающих события X–XII веков. В статье за 1089 год есть краткая ремарка: «Император взял себе в жёны Праксед [Praxedem], дочь короля руси [Rutenorum regis]». Однако вряд ли можно безоговорочно соотносить эту запись с русью. Во-первых, написание ruteni (в тексте в родительном падеже rutenorum), а не rutheni. На латыни этноним ruteni (через «t») более характерен для обозначения рутенов ― галльского племени, обитавшего на северных склонах Пиренеев в современной южной Франции, в то время как для руси чаще использовался термин rutheni (через «th»). Во-вторых, имя или прозвище новобрачной Praxed(es) (в тексте в винительном падеже Praxedem [3]), то есть «работящая, умелая» (ср. латинское praxis ― «работа, практика»), тоже отсылает скорее к романизированным галлам, чем славянам или германцам.
Считается, что устойчиво термин rutheni (через «th») начинает употребляться Галлом
Анонимом в «Польской хронике», написанной в 1116–1119 годах. Там мы видим регулярное Rutheni, Ruthenorum rex и Ruthenorum
regnum ― «русь», «король руси» и «королевство руси», ―
причём вне сомнений по отношению к Киевской Руси и её обитателям, так как все
эти термины фигурируют в контексте захвата Болеславом Польским Киева во время
его военной кампании против Ярослава Мудрого. По общему признанию, Галл отлично
владел латынью, на его орфографию можно положиться.
Также допускается, что этноним «рутены» был просто механически перенесён пишущими на латыни авторами с пиренейских галлов на русь вследствие схожести названий [4]. Пусть так, однако, может быть не до конца последовательное, но очевидное разграничение в латинской традиции терминов ruteni для галлов-рутенов и rutheni для руси заставляет поставить вопрос, чем же вызвано появление дополнительной буквы «h» в этнониме руси и именно руси в противоположность изначальному этнониму галльских рутенов. Отвечая на него, надо иметь в виду, что для латинского языка никакой разницы в произношении ruteni и rutheni не было, тем не менее латинская письменная традиция в целом отличается устойчивостью написания конкретных слов либо через «t», либо через «th». Сама по себе такая устойчивость объясняется тем, что диграф «th» встречается главным образом в словах, заимствованных из греческого языка, и отражает написание оригинала через «θ» (тэту) в отличие от «τ» (тау). В древнегреческом языке буква тау передавала простой взрывной согласный звук /t/, а тэта ― аспират, его придыхательный вариант /th/. Но среднегреческий язык Византии утерял все придыхания классического древнегреческого, и бывшие придыхательные взрывные стали произноситься как фрикативы ― щелевые звуки. В частности тэта произносилась /θ/, то есть примерно как в английском языке диграф «th» в глухом варианте (например, в слове both). Тем не менее, несмотря на все фонетические инновации на письме соответствие τ → t и θ → th традиционно сохранялось и в вульгарной латыни. Поэтому самым естественным объяснением использования диграфа «th» в латинском этнониме руси было бы наличие тэты в греческом прототипе. Однако, вопреки ожиданию, в византийском греческом вообще неизвестен прототип латинскому rutheni, хотя его можно было бы реконструировать как *‛ρουθενοι. Поэтому появление буквы «h» в латинском термине можно объяснить только отражением либо придыхательного взрывного /th/, либо щелевого /θ/ в неком названии руси, которое послужило источником для латинского rutheni. Но тогда этим названием-источником заведомо не могло быть славянское слово «русь», в котором вообще нет ни придыхательных согласных, ни щелевого /θ/. Значит, для латинского rutheni следует искать другой, неславянский, прототип с корнем, который звучал бы похоже на /ruth/ или /ruθ/.
Название Швеции на финском и на эстонском звучит схоже, недаром языки близкородственны, ― соответственно Ruotsi(maa) и Rootsi(ma). Это название явно не заимствовано финнами и эстонцами у самих шведов, которые свою страну зовут Sverige. Лингвистам пришлось искать этимологическое объяснение финско-эстонскому ruotsi / rootsi, и норманисты его нашли в древнескандинавском слове *róþs, означавшем «гребля», с учётом его произношения древними скандинавами VIII и начала IX веков ― /ro:θs/. Астериск (звёздочка) перед словом означает, что само по себе слово róþs не аттестовано, то есть в «чистом» виде не встречается в документах тех самых веков последней трети первого тысячелетия нашей эры. (Мы выше уже использовали этот астериск для реконструированного *‛ρουθενοι). Но оно безусловно в то время существовало, например, как компонент аттестованного сложного слова róþskarlar со значением «гребцы». Кроме того, оно оставило само за себя говорящее наследство в большинстве современных германских языков, в частности rodd (произносится /rud/) в шведском и Rudern в немецком ― всё в том же значении «гребля». Могло оно означать и весло, особенно рулевое, а также непосредственно руль: это Ruder в современном немецком языке и rudder в английском.
Привязка к произношению рубежа VIII века сделана не случайно. Она означала, что именно в то время финноязычное население побережья Финского залива должно было заимствовать это слово у пришлых скандинавов, которыми в историческом плане предполагаются гребцы (те самые róþskarlar) варяжских драккаров. В географическом аспекте контакты финских аборигенов с варягами в указанный период времени могли произойти в любой точке побережья восточной Балтики. Они уверенно подтверждаются археологами для Аландских островов, где первые контакты скандинавов с финнами имели место ещё в начале VI века, а в Эпоху Викингов, с VIII века, на островах уже имеются постоянные поселения скандинавов.
Характерный штрих: в дальнейшем заимствованное слово *róþs финноязычные аборигены, единожды адаптировав его к своему языку, сохранили для обозначения всего шведского в неизменном виде до сегодняшнего дня, что как раз характерно для языковых заимствований, семантически изолированных и лишённых связей в языке-акцепторе. Между тем произношение этого слова самими древними скандинавами менялось в ходе эволюции их языка, менялось оно и в других германских языках. Общегерманские изменения в произношении *róþs развивались в двух направлениях. Во-первых, постепенно лабиализировался (огубливался) и укорачивался гласный звук /o:/, в результате чего в современных германских языках он, как правило, звучит как /u/. Во-вторых, конечный свистящий /s/ подвергался ретрофлексии и ротацизму, что, в свою очередь, заставило предыдущий межзубный /θ/ позиционно произноситься звонче, из-за чего в современных германских языках повсеместно в этой позиции встречаем /ð/ или /d/ [5]. В результате примерно к концу X века слово *róþs стало произноситься скандинавами ближе к /ruðŗ/, а континентальными германцами примерно как /rudər/. Таким образом, на разных этапах эволюции древнескандинавского языка наша «гребля» могла произноситься либо как /ro:θs/ или с позиционным озвончением межзубного как /ro:ðr/, либо как /ruθs/ или /ruðr/ с аналогичной позиционной меной.
Чтобы ещё более запутать проблему, следует добавить, что корнем этого древнескандинавского слова можно считать как всё róþs‑, так и его часть róþ‑, полагая ‑s окончанием именительного падежа единственного числа мужского рода. С этой неоднозначностью не смогли разобраться и сами древние скандинавы. Так, древнеисландский «наследник» *róþs ― roðr (s → r вследствие ротацизма) ― трактует конечный согласный как часть корня (в родительном падеже roðrar). А шведы в своём уже знакомом нам rodd отбросили конечный согласный, как бы посчитав его окончанием. Нам эту неоднозначность с «полным» и «укороченным» корнем у *róþs придётся держать в уме.
Поскольку в финских языках, как и славянских, нет межзубного щелевого /θ/, этот звук при заимствовании *róþs финнами закономерно заменяется на соответствующий взрывной /θ/ → /t/, поэтому изначальный вариант скандинавского произношения /ro:θs/ практически точно соответствует звучанию эстонского этнонима шведов rootsi (у финнов долгое /o:/ дифтонгизировалось в /uo/). Точное соответствие rootsi / ruotsi раннему произношению /ro:θs/ указывает и на факт заимствования слова финнами у скандинавов, и на точное время этого события ― VIII или максимум начало IX века.
Затронув вопросы датировки, нельзя не обратить внимание на то, что более поздний, датируемый приблизительно IX–X веками, «укороченный» вариант скандинавского произношения корня ― /ruθ/ ― как нельзя лучше подходит в качестве источника… как раз латинскому rutheni! И так же, как в случае с ruotsi / rootsi, найдя необходимый нам неславянский оригинал корня, который в латинском письме передавался бы как ruth-, мы заодно определяем примерное время внедрения этого корня в средневековую латынь, и это время вполне согласуется со временем появления термина в латиноязычных документах. Однако историко-географический контекст заимствования латынью древнескандинавского *róþs не столь самоочевиден, как в случае с финнами и эстами. Тем не менее, следует обратить внимание на пару фактов. Во-первых, согласно широко известным Бертинским анналам, уже в 839 году послы «кагана руси» добрались до Ингельгейма-на-Рейне, пропутешествовав с византийским посольством через всю центральную Европу. Во-вторых, со второй половины IX века на верхнем Дунае по соседству с Баварской маркой, примерно на территории современной Австрии, существовала некая Русская марка (Rûzâramarcha), упомянутая в одной из грамот Людовика Немецкого от 863 года. Но была ли или, по крайней мере, могла ли быть русь, ещё в первой половине IX века проникшая в самый центр средневековой Европы, скандинавоязычной? Могла. И, скорее всего, была ― ведь, как следует из тех же Бертинских анналов, следователи императора Людовика Благочестивого определили послов «кагана руси» как свеонов.
Теперь, познакомившись со словом *róþs и показав вполне вероятное происхождение из него и финского ruotsi, и латинского rutheni, обратимся к Никоновской летописи ― довольно поздней (XVI века), но единственной, то ли чудом сохранившей уникальные сведения, то ли предлагающей нам очередной летописный миф. Как бы то ни было, в разделе «О князи Русьтем Осколде» есть очень интересный и нередко цитируемый пассаж: «Роди же нарицаемии Руси, иже и Кумани, живяху в Ексинопонте, и начаша пленовати страну Римляньскую, и хотяху поити и в Консянтинград; но взбрани им вышний промысл, паче же и приключися им гнев Божий, и тогда возвратишася тщии князи их Асколд и Дир. Василий же много воинства на Агаряны и Манихеи». Этот пассаж самим текстом, с одной стороны, соотносится с легендарными, если не вовсе мифическими, киевскими князьями Аскольдом и Диром, известными нам исключительно из «Повести временных лет», а с другой, синхронизируется со временем правления в Византии императора Василия I, занимавшего константинопольский трон с 867 по 886 год, то есть примерно во время существования Русской марки на верхнем Дунае.
Но что же за таинственные действующие лица этого пассажа Никоновской летописи скрываются под именем «роди», при том что они в то же время называются русью и совершают походы на Константинополь? Представляется заманчивым соотнести это «роди» с нашим «укороченным» древнескандинавским корнем *róþ- в его более раннем, не позже начала IX века, произношении с ещё не лабиализованным гласным /ro:ð/. Здесь длительность корневого гласного не имеет значения, ведь для древнерусского языка она нерелевантна, да и кириллица не обзавелась средствами отражения долготы гласных звуков. Вследствие отсутствия межзубных в славянских языках германский щелевой межзубный, даже если он в собственно германских языках ещё не перешёл во взрывной, в древнерусском на кириллице в интервокальном положении мог быть передан только через букву добро «Д». Таким образом, таинственное «роди» Никоновской летописи, вполне может оказаться славянской кириллической передачей всё того же «укороченного» древнескандинавского корня /ro:ð/, причём в весьма раннем произношении VIII или начала IX века. Но как оно могло попасть в Никоновскую летопись, минуя даже «Повесть временных лет»? Ответа нет.
Итак, со всеми оговорками и сомнениями в достоверности сведений в процитированном пассаже и корректности нашей их интерпретации, Никоновская летопись, может быть, тоже намекает нам на то, что начальная русь сразу после своего появления была скандинавоязычной. Но, справедливо подвергая этот намёк сомнению и отвлекаясь на минутку от лингвистики, также постараемся не оставить недооценённым значение последующих слов цитаты «живяху в Ексинопонте», прямо отсылающих этих «роди», они же «руси», то есть возможную начальную русь IX века, к Чёрному морю! Значит, если поверить Никоновской летописи, то мы получаем два летописных свидетельства: первое, косвенное и не слишком убедительное, что начальная русь была скандинавоязычной; и второе, явное и не допускающее иных толкований, что она была причерноморской, сколь ни несовместимым кажется на первый взгляд первое со вторым.
Можно сколько угодно спорить о реальности таких персонажей русской истории, как князья Аскольд и Дир. Они могут быть абсолютными фантомами, например, превращенными нашими сказочниками-«летописцами» в «князей» персонажами скандинавского эпоса, единокровными братьями ― сыновьями Одина Скьольдом и Тюром (Тиром). Или действительно существовавшим грозным властителем начальной руси Хаскольдом (Háskald /ha:skald/ [6], что, кстати, на древнескандинавском примерно и означает «грозный властелин»), властителем столь грозным, что подданные или недруги наградили его прозвищем «Зверь» ― по-древнескандинавски Dýr. Но даже если признать реальность Аскольда с Диром, либо одного Аскольда-Дира, главное, не стремиться пристраивать их, оптом или в розницу, во всё ещё не существовавшую во время правления Василия I «мать градам русским». Как утверждают независимые археологи, в IX веке, во время царствования Василия I и гипотетического правления Аскольда (плюс-минус Дира), «мал градок» Киев никак не мог быть столицей чего бы то ни было. Значит, тому соответственно, и Киевской Руси тогда в природе не существовало [7]. Поэтому у нас нет категорических причин не верить Никоновской летописи по крайней мере в той части, что русь второй половины IX века ― это всё ещё русь черноморская. Кстати, и в процитированном из этой летописи пассаже о «родях, начавших пленовать страну Римскую», о Киеве нет ни слова. Настигнутые гневом божьим, Аскольд и Дир после безуспешной попытки нападения на Константинополь просто «вернулись» ― без уточнения куда. Столь же неинформативно аналогичное уточнение «Повести временных лет» для Вещего Олега: тот после такого же рейда к Царьграду, в его случае якобы успешному, вернулся «в свои города» ― тоже без конкретного указания на их якобы «мать».
Русь как этнос в IX веке безусловно существовала. Но мы не знаем, как она в то время сама себя звала. Традиционные ссылки на Бертинские анналы, где послы «кагана руси» якобы называли себя или свой народ русью, некорректны. На самом деле Бертинские анналы не дают оснований для такого утверждения. Из их текста не следует, что послы руси вообще раскрывали рты или, тем более, получили аудиенцию у Людовика Благочестивого. Не надо забывать, что они оказались при дворе Людовика по оказии, прибившись к посольству византийского императора Феофила. В Ингельгейме они были по существу частными (и к тому же, как выяснилось, подозрительными!) лицами и общаться с официальными лицами франкской империи могли лишь через прихвативших их с собой греческих послов. В том числе, заметим, и из-за «языкового барьера». И то при условии, что чрезвычайные и полномочные греки снисходили до посредничества. На самом деле то, как зовётся народ странных приблудившихся к грекам личностей, автор анналов Пруденций не услышал от них самих, а вычитал в приписке к официальному письму Феофила Людовику и передал прочитанное греческое название на латыни как Rhos, что является совершенно очевидной транслитерацией хорошо известного византийского термина для обозначения руси ‛Ρως /hro:s/ [8]. Самоназвание руси, равно как и язык её послов, остались в Бертинских анналах «за кадром». Единственное содержательное, чем поделился с нами Пруденций помимо транслитерации Rhos, это результат некого расследования в отношении подозрительной приблудной публики, позволивший этнически определить её как свеонов. И, повторюсь, этот «пустячок», это выявленное следователями Людовика Благочестивого «свеонство» народа Rhos даёт нам веское, очень веское основание считать русь начала второй трети IX века скандинавоязычной.
Вывод о скандинавоязычности начальной руси позволяет нам, ненадолго отставив в сторону греческий термин ‛Ρως, вновь вернуться к латинскому Rutheni. Как мы уже выяснили, для корня ruth- следует искать неславянский прототип, звучащий как /ruth/ или /ruθ/. Теперь, получив веские основания считать начальную русь скандинавоязычной, мы можем резко сузить круг поисков, и в этом суженном круге на передний план в качестве прообраза для латинского корня ruth- вновь во всей красе выступает всё тот же древнескандинавский корень róþ‑ в произношении второй половины IX века /ruθ/.
Но вернёмся к византийско-греческому ‛Ρως. Его происхождение было подробно исследовано Х. Стангом [9], на которого мне уже приходилось ссылаться [10]. Вкратце основной вывод Станга: византийское написание имени руси ‛Ρως спровоцировано Септуагинтой, точнее появившимся в ней вследствие неверного перевода книги пророка Иезекииля «архонтом окраин севера Рос» [11]. «Гиперборейский народ», как величал в своих молитвах русь патриарх Фотий, хорошо «географически» соотнёсся с византийскими представлениями об этом архонте «окраин севера», и на русь перекочевало традиционное написание его имени. Как верно подметил Станг, лучшим аргументом в пользу такого объяснения служит нетипичная для византийского греческого языка несклоняемость обоих имён, и «архонта окраин севера», и «гиперборейского народа», прямо указывающая на общность их негреческого происхождения.
Но, если графическое и грамматическое оформление имени руси было спровоцировано Септуагинтой, то всё равно остаётся вопрос, чем было «спровоцировано» само имя, что послужило для греков его устным архетипом, вызвавшим ассоциации с «архонтом севера». И, похоже, это вновь никак не славянское «русь».
Один из авторитетнейших историков и лингвистов России А. Назаренко не допускает происхождения византийского термина ‛Ρως из славянского «русь» [12]. По его мнению, огласовка с долгим /о:/ в греческом слове входит в противоречие с долгим /u:/ славянского «русь» [13]. В итоге, не выдвигая своей альтернативы, он вроде бы не возражает против мнения Е. Мельниковой и В. Петрухина, что византийское ‛Ρως произошло всё от того же нашего древнескандинавского *róþs в его самом начальном произношении /ro:θs/. Но на самом деле, несмотря на авторитет трёх громких имён отечественной истории и лингвистики, концы с концами здесь не очень-то сходятся. Непонятно, куда в греческом /ro:s/ девался межзубный звук /θ/. Ведь такой звук в среднегреческом языке уже был. Но даже если бы его не было, в аналогичном случае с эстонско-финским rootsi / ruotsi он всё же не пропал, а сохранился, пусть и в адаптированном к финской фонетике виде. Абсолютную пропажу звука /θ/ у греков надо как-то объяснить. И это можно сделать двояко.
Во-первых, очень просто всё свалить на того же «архонта севера Рос» Септуагинты, под которого, возможно, греки насильно подстроили написание этнонима руси, даже вопреки действительному произношению. Как минимум не невозможно. Во-вторых, это вообще может быть чисто техническим недоразумением. Максимально приближенная к древнескандинавскому произношению передача по-гречески /ro:θs/ должна была бы выглядеть как ‛Ρωζ с дзетой «ζ» на конце слова, которая в классическом древнегреческом произносилась как аффриката /dz/, а в византийском среднегреческом могла произноситься упрощённо как /z/. Но в любом случае проще всего передать по-гречески конечную пару согласных в /ro:θs/ можно было именно дзетой. При произношении в конечной позиции «ζ» должна была оглушаться: /dz/ → /ts/ или /z/ → /s/. Тогда звучание нашего гипотетического ‛Ρωζ практически точно совпало бы либо, в классическом случае аффрикаты, со звучанием *róþs в «эстонской трактовке» /ro:ts/, либо, в случае византийского свистящего, со звучанием классического ‛Ρως. Кроме того, сведение /ro:ts/ к /ro:s/ не могло ограничиться только произношением. По правилам греческого языка дзета на конце слова недопустима, и она на письме тоже обязана была заместиться характерной для этой позиции конечной сигмой ζ → ς, тем более что в написании эти буквы почти неразличимы. Таким образом, византийцев древнескандинавское *róþs не только могло, но и должно было естественно получить графическое оформление ‛Ρως.
Возможно, в конечном счёте сыграли роль оба фактора, и естественная сама по себе замена дзеты на сигму дополнительно форсировалась под влиянием уже имеющейся графической модели «архонта севера» Септуагинты.
Написанный в IX веке на латыни «Баварский географ» невольно задал нам загадку. Мельком упомянутое в нём Ruzzi, единодушно трактуемое учёными как южногерманское название для руси, можно читать двояко: с собственно латинским произношением /ruz:i/, что на кириллице можно передать как «руззи», и по-местному «баваризированно» /rut:si/, на кириллице «руцци».
«Баварское» произношение «z» как /ts/ до тривиальности неинтересно. Если ориентироваться на него, то мы по существу получаем ещё одну точную передачу всё того же древнескандинавского *róþs, причём практически одинаково звучащую с финским ruotsi. Единственное количественное отличие в уже знакомых нам большей лабиализации и укорочении гласного (/u/ вместо /o:/) просто отодвигает время заимствования этого термина баварцами на более позднее по сравнению с финнами время, в частности, конец IX века или рубеж IX и X веков. И вновь, обращаясь от гармонии лингвистики к алгебре истории, задаёмся вопросом: имели ли в то время возможность живущие в центре Европы баварцы контактировать с русью и воспринять её самоназвание? Так ведь действительно имели! Здесь вновь надо вспомнить Русскую марку, которая существовала уже во второй половине IX века на верхнем Дунае, совсем рядышком с границами Баварии. Так что прочтение Ruzzi «Баварского географа» как /rut:si/ легко и с блеском выдерживает поверку лингвистики историей и географией, приумножая число потенциальных производных названия руси из древнескандинавского *róþs.
Но всё же нельзя не уделить внимания второму, оригинально латинскому, прочтению Ruzzi «Баварского географа» как /ruz:i/, которое, противостоя в гордом одиночестве всем рассмотренным выше этимологизациям, тем не менее интригующе само по себе и претендует на то, чтобы явить миру новый взгляд на происхождение руси и открыть новые горизонты поиска и значения её имени. Дело в том, что чтение Ruzzi с собственно латинским произношением через /z/ может отражать форму этнонима «руги» со славянской палатализацией смычного согласного /g/ → /z/: ругъ → рузи аналогично друг → друзи, нога → нози, много → мнози.
Возможность переноса этнонима ругов на русь очень популярна у ряда антинорманистов, причём не только дилетантов, но и профессиональных историков, например, А. Кузьмина. Эта популярность явно или неявно подразумевает условие, что руги ― не германцы. Конечно, самым простым объяснением палатализации /g/ → /z/ было бы признание ругов славянами. Многие отечественные любители истории действительно очень хотели бы видеть в ругах братьев-славян. Да вот беда, в мировой истории те упорно числятся германцами. А тот же Кузьмин, всегда имевший склонность к оригинальным гипотезам, считал ругов кельтами. Но, кем бы ни были руги, в любом случае, если этнонимы «русь» и «руги» полагать синонимами, то никуда не уйти от проблемы, мягко говоря, нетождественности вторых согласных обоих слов, вряд ли до конца объясняемой даже славянской палатализацией.
Дилетанты просто не удостаивают эту проблему вниманием, профессионалы себе такую «невнимательность» позволить не могут и вынуждены искать какое-никакое объяснение феномена. Вот, например, какие аргументы приводит Кузьмин: «В данном случае важно не осмысление значения этнонима, а тот факт, что в разночтениях проступает очевидная закономерность. А это заставляет предполагать, во-первых, что именно расселение ругов по территории Европы дало название многочисленным „Русиям”, во-вторых, разночтения ― следствие специфичности второго согласного, неточно воспроизводимого на письме и неодинаково воспринимаемого в разных индоевропейских языках. Не место здесь говорить и об исконном языке ругов-русов. Но ясно, что для решения этого вопроса славянских и германских параллелей совершенно недостаточно». Удивительный пример того, где, по крайней мере с лингвистической точки зрения, всё-всё не так! И глупо, просто невозможно отрицать важность «осмысления значения этнонима», и ни в коем случае нельзя умалчивать вопрос «об исконном языке ругов-русов», и нет никакой необходимости выходить за рамки «славянских и германских параллелей».
Осмысление этнонима мы пока отложим, чтобы вернуться к этому серьёзному делу в отдельных главках, а для начала окончательно отметём славянство, а заодно и кельтство ругов. Мировая история и лингвистика числит этот народ германцами отнюдь не случайно. Все достоверно известные нам имена ругских вождей и «королей» ― безусловно германские [14]. Значит, и исконным языком ругов тоже должен был быть германский. Сами себя они называли не «рузями» и не «русью», а ругами, во всех латиноязычных источниках, где речь явно идёт о ругах, мы имеем либо Rugi, либо Rugii. Ещё встречаются Rogi, что, возможно, отражало изначальное произношение этнонима с учётом тенденции к лабиализации гласной /o/ в некоторых, особенно северных, германских языках, превратившей исконных рóгов в ругов. На самом древнем известном нам письменном германском языке близких родственников ругов ― готском ― их этноним писался Rugeis /rugi:s/. Название ругов современными немцами Rugier /rugi:r/ практически полностью совпадает с готским, отличаясь всего лишь типичным общегерманским ротацизмом, в отношении которого готский был исключением. После того как руги осели на верхнем Дунае, север римской провинции Норик стали называть Ругиландом (Rugiland), причём второй компонент ‑land, имеющий во всех германских языках значение «земля», «страна» служит дополнительным косвенным подтверждением германоязычности ругов.
Как видим, все письменные фиксации этнонима и его производных уверенно включают букву «g». Об её произношении, в этом Кузьмин прав, можно поспорить. Вряд ли она произносилась самими ругами как чистый взрывной /g/. Учитывая интервокальное положение и последующий узкий переднеязычный гласный, более вероятен щелевой /γ/ или даже /j/. И латинское Rugii, и готское Rugeis, и современное немецкое Rugier дают основание допустить не только фрикативность, но некоторую палатализацию велярного звука [15]. Отдельный важный вопрос для профессиональных лингвистов, как должно было повлиять на произношение этого «g» так называемое второе передвижение согласных в верхненемецких языках. Если этот процесс задел ругов в Подунавье, то, вроде бы, в их этнониме фрикатив /γ/ должен был замениться взрывным /g/. Но в любом случае никогда ни при каких условиях ни в одном германском языке «g» не могло превратиться ни в «z», ни тем более в «s». То есть ни руги себя, ни их сородичи германцы называть ругов руззями или тем паче русью никак не могли. У них, что называется, язык бы не повернулся. Подобное превращение ругъ → рузи возможно только в славянских языках, и в них же далее: рузи → рузь, ― гипотетически подчиняясь некому правилу типичного для восточнославянских языков образования этнонимов (подобно летописным названиям племён «весь», «ямь», «сумь», «корсь», «голядь» и т.п.). А там уже и до «руси» вроде бы рукой подать, хотя, строго говоря, рузь и русь для старославянского языка IX века всё-таки никак не одно и то же. Но об этом чуть позже.
Как справедливо указывал Кузьмин, руги и русь хорошо совмещаются географически в Русской марке, вероятно она же в прошлом Ругиланд, она же в ещё более далёком прошлом северные области римской провинции Норик. Не так гладко обстоит дело с совмещением историческим. Руги проникли в Норик в эпоху переселения народов в середине V века. Однако уже в 487 году они, наголову разбитые Одоакром, частью влились в войско победителя и отправились на завоевание Италии, частью присоединились к остготам, которые к концу того же века захватили бóльшую часть Ругиланда и, в свою очередь, ушли с Теодорихом покорять Рим. В VI веке Ругиланд заняли лангобарды, и с того времени руги перестают упоминаться в европейских латиноязычных документах. В конце VI века с юга в Норик начинают проникать первые славяне. К началу VII века они могли добраться и до бывшего Ругиланда, но оставались ли к тому времени в нём хоть какие-то руги, установить невозможно из-за отсутствия достоверных данных. Ещё чуть позже, в 623 году, на среднем Дунае возникает первая славянская «держава» Само. Её территория вряд ли имела установленные границы, но не исключено, что она могла прихватывать, по крайней мере временно и частично, бывший Ругиланд. Следовательно, теоретически с VII века могла начаться славянизация дунайских ругов. Конечно при условии, что они там ещё оставались. В том, что «процесс пошёл» и даже успешно завершился, Кузьмин нас пытается убедить ссылкой на «Повесть временных лет», которая выводит славян из Норика. Верить или не верить в этом «Повести», равно как и ставить знак тождества между славянами и русью ― право каждого, объективных данных всё равно нет.
Помимо Норика-Ругиланда существует ещё одно место, в котором, тоже чисто теоретически, могла происходить славянизация ругов. Это балтийское побережье между Одером и Вислой, вероятная прародина ругов, ставшее славянским с VII века, может быть чуть-чуть позже Ругиланда, но зато не гипотетически, а вполне достоверно. Хотя основная масса ругов, вытесненная готами, покинула прародину в начале нашей эры, какие-то остатки их, опять же теоретически, могли дожить там до VII века. Кроме того, некоторые европейские историки считают, что часть ругов после их окончательного разгрома готами на Дунае вернулась на историческую северную родину. Беда Достопочтенный вроде бы упоминал ругиев на балтийском побережье аж в начале VIII века, правда числя их по-прежнему германцами. То ли всё-таки не поддались они славянизации, то ли этот процесс к тому времени ещё «не дошёл», то ли вообще ляпнул Беда по исторической инерции нечто «общеизвестное», не утрудясь или не имея возможности выяснить тамошнее реальное современное ему положение вещей.
Вот мы и добрались до квинтэссенции ― «осмысления значения» или, в более точных категориях, попыток этимологизации этнонима руси.
Выбор оснований для таких попыток у нас невелик: этимология всех известных рассмотренных нами имён руси так или иначе ведёт к древнескандинавскому *róþs, и лишь древневерхненемецкое Ruzzi оставляет альтернативу в виде этнонима ругов. Вот с этой альтернативы и начнём.
Как ни печально это прозвучит для многих читателей, своенравная лингвистика упорно не желает потакать превращению ругов в русь. Славяне да и сами руги, если бы они сумели стопроцентно славянизироваться, могли переиначить этноним «руги» в «рузи», и даже, но уже с существенной оговоркой, в «рузь», однако никак не «русь». Дело в том, что «рузь» и «русь», одинаково звучащие в современном русском языке, в старославянском не только писались, но и звучали различно. То есть, не были взаимозаменяемы. Кроме того ― та самая существенная оговорка ― лингвисты давно обратили внимание, что форма «русь», аналогичная летописным «весь», «корсь» и подобным, ― чисто восточнославянская и характерна исключительно для севера древней Руси в ареале финского и балтского субстрата. На юге она не встречается. В «Повести временных лет», киевской по происхождению, «поляне» могут упрощаться до «поле», но не «поль»; «северяне» ― превратиться в «северъ», но не «северь»; наконец, вместо «древляне» можно встретить «деревá», но ни в коем случае не «древ(л)ь». Следовательно, «промежуточная» словоформа «рузь», даже если бы она существовала, могла возникнуть где-нибудь на Новгородчине, но не на Киевщине. И тем более не в потенциально славянизированном Ругиланде. Не говоря уже о том, что такая гипотетическая словоформа никому не известна.
Германцы, испокон веков знавшиеся с соплеменниками-ругами, называли их Rugeis / Rugier, а в латиноязычных документах писали, как положено, Rugi или Rugii. Если руги и русь в IX веке ― суть одно и то же, то зачем «Баварскому географу» вместо этого хорошо известного ему названия изобретать для ругов в латинском тексте новое слово Ruzzi, а не использовать общепринятое латинское или, на худой конец, традиционное немецкое?
Ссылка Кузьмина на «Повесть временных лет», которая выводит славян из Норика, нас ни в коей мере не выводит на свет истины, а только вводит в заблуждение. Дело-то в том, что речь именно о славянах. «Повесть» идентифицирует жителей Норика не русью, а славянами: «норики, которые суть славяне» (если быть совсем точным, то даже не славянами, а словенами). Кузьмин пытается обойти эту неувязку, отождествляя славян-нориков с русью на основании другой ремарки автора «Повести»: «Поляне, ныне называемые русью». Но ведь именно эта ремарка явно подчёркивает, что «русь» для полян ― новое название, «ныне» сменившее прежнее «поляне». Так что, даже если ставить знак равенства между полянами и славянами (что вообще-то тоже некорректно, славянство полян остаётся под большим вопросом), то на основании текста «Повести» из Норика можно с натяжкой вывести полян, но не русь [16].
Нет, не увязываются руги с русью. И алгебра лингвистики, и гармония истории дружно восстают против такой увязки. Другое дело, что по чисто внешнему созвучию или по «исторической инерции» некоторые средневековые документы действительно вроде бы называют русь ругами, хотя во всех случаях ― походя, без учёных претензий на точную этническую идентификацию и территориальную локализацию своих ругов.
Очевидный пример «исторической инерции» можно найти в «Раффельштеттенском таможенном уставе», писанном около 905 года. В нём оговариваются торговые пошлины с купцов «от ругов и богемов», желающих торговать в баварской Восточной марке на Дунае. Но на дворе раффельштеттенских таможенников X век, и в окрестностях Восточной марки давным-давно уже нет ни ругов, ни богемов, а этими «этнонимами» в уставе обозваны жители восточных соседних с Раффельштеттеном областей: исторической Богемии, ныне Чехии, и исторического Ругиланда, ныне Австрии [17].
Нормандский хронист Гийом Жюмьежский в середине XI века отметил, что французский король Генрих I женился на дочери короля ругов. Речь наверняка идёт об Анне ― младшей дочери Ярослава Мудрого, то есть под ругами здесь действительно подразумевается русь. Но аббатство Жюмьеж находится на территории современного департамента Приморская Сена Верхней Нормандии, очень далеко от Парижа, не говоря уже о Ругиланде и тем более Руси. Вряд ли провинциального средневекового нормандского хрониста можно считать экспертом в матримониальных событиях королевского двора и особенно этнографии Восточной Европы.
Единственное достойное внимания сопоставление ругов и руси есть в «Продолжении Всемирной хроники» Регино из Прюма, где в связи с событиями начала 960‑х годов упоминается «Елена королева ругов». Считается, что «Продолжение» написал магдебургский архиепископ Адальберт, лично побывавший на Руси по приглашению той самой «королевы ругов», то есть княгини Ольги, в крещении Елены. Получается, вроде бы свидетельство очевидца. Да вот беда, побывал ли на самом деле бедолага Адальберт на Руси во время своей «командировки» к «ругам», доподлинно установить невозможно. Ни «Повесть временных лет», ни другие летописи или анналы об этом визите ничего не знают, и это сильно настораживает. Хотя, конечно, «Повесть» могла и сознательно умолчать о не слишком красивом казусе якшанья с католиками Священной Римской империи. Но и в самом «Продолжении» Регино тоже нет никакой конкретики, никаких убедительных подробностей очевидца. В 961 году Адальберт был послан королём Оттоном I «по наущению архиепископа Вильгельма… к народу ругов», хотя сам Адальберт «ожидал от него лучшего назначения». Между тем сам король отправился повоевать в Италию. На следующий год «Адальберт, назначенный епископом к ругам, возвращается назад, ибо по делу, из-за которого его послали, он не смог ничего предпринять и узрел, что его утруждали понапрасну, некоторые из его людей были убиты на обратном пути, сам он спасся с большим трудом». Вот и весь «отчёт о командировке». О событиях того же года в Италии, где обретался королевский двор, автор «Продолжения», то есть тот же Адальберт, написал несоизмеримо больше, чем о собственном вроде бы изобиловавшем событиями путешествии в далёкие «ругские» края. Странно. И ох, как подозрительно! На самом деле то, что Адальберт, ожидавший лучшего назначения и отнюдь не жаждавший переться к чёрту на рога к каким-то язычникам-ругам, действительно побывал у этих язычников и часть его людей были там убиты, мы знаем только с его собственных слов, к тому же предельно лаконичных. Просто напрашивается вполне логичное предположение, что ни к какому «народу ругов» обиженный Адальберт вообще не ездил, подъёмные прикарманил или поделил с лояльными подельниками, а тех, кто не захотел войти в сговор, мог и сам отправить на тот свет, чтобы не «заложили» [18]. Похоже, тяготам и опасностям путешествия к «ругам» новоиспечённый епископ предпочёл приятное сибаритское времяпрепровождение где-то поближе к тёплой Италии. Так что какая-то особая ценность этого якобы «личного свидетельства» мягко говоря не очевидна.
Наконец, во всех случаях упоминания ругов вместо ожидаемой руси вполне возможна элементарная ошибка недостаточно информированного, недостаточно грамотного или просто растерянного информатора. Простой вопрос: как должен был бы написать в своих анналах тот же Продолжатель Регино эту самую «Русь», если для этой чёртовой невесть откуда взявшейся языческой страны в известной ему латыни и слова-то подходящего нет? Ведь Ruteni и Rutheni войдут в обиход только полвека спустя. «Баварский географ» в аналогичной ситуации изобрёл Ruzzi, так на то он и географ. Адальберт этого «Географа» наверняка не читал, а если бы и прочёл, то вряд ли связал бы тамошнее Ruzzi с той Русью, куда его сослал неблагодарный Оттон.
Также не следует упускать из виду «историческую географическую инерцию», которую И. Коломийцев называл «долгим эхом этнонима». По этой инерции греки долго назвали русь скифами, аваров и даже венгров ― гуннами, а Герхард из Аугсбурга в конце X века всё ещё продолжал именовать польского короля Мешко I «герцогом вандалов» (dux Wandalorum). Но мы-то знаем, что русь не имела отношения к скифам, а Мешко ― к вандалам.
Точно так же не имела русь отношения к ругам.
Теперь без не оправдавших себя с точки зрения этимологизации ругов для всех рассмотренных выше имён руси остаётся, кажется, один единственный возможный источник ― древнескандинавская «гребля» *róþs. На неё так или иначе выводят все рассмотренные названия руси: прямо финское ruotsi, почти прямо латинское Rutheni, недвусмысленным намёком летописное «роди», косвенно византийское ‛Ρως и, при «местном баварском» прочтении, древневерхненемецкое Ruzzi.
Мы уже выяснили, что лингвистически заимствование финнами древнескандинавского корня róþs абсолютно корректно для VIII или начала IX веков. Исторически и географически контакты скандинавов с финноязычными народами именно в этот период не только возможны, но и археологически удостоверены. В современном финском языке немало древнегерманских заимствований того периода и более раннего времени. Характерно, что все они «законсервировались» в том виде, в котором были адаптированы в далёком-далёком прошлом, и сегодня уже выглядят непохожими на современные германские аналоги. Более того, именно благодаря финскому языковому консерватизму удаётся восстановить некоторые древнегерманские праформы. Вот несколько любопытных примеров.
Во всех современных скандинавских языках, как и в родственном им английском, «кольцо» ― ring. Это эволюционное упрощение древнегерманского hringaz, которое в том же самом значении, но лучшей сохранности находим в финском rengas.
Та же история с древнескандинавским «королём» (изначально скорее «старейшиной» или «предводителем») kuningaz, которого практически точно повторяет финское kuningas. Зато в современном шведском древнее kuningaz укоротился до kung. В датском и норвежском его остаток чуть длиннее ― konge.
И уж совсем чуднáя история вышла с древнегерманским teivaz. Его исходный смысл ― имя бога войны Тейваза и название руны футарка ― финнам был чужд, но само слово они нам сохранили в близкой форме taivas со значением «небо». Между тем в германских языках имя Тейваза претерпело чудовищные превращения, причём во всех разные. Так, у склонных к ротацизму скандинавов этот бог стал зваться Тюром (Týr). В английском же его имя, избежав ротацизма, сократилось до Тьюз (Tues) и «спряталось» в названии вторника (Tuesday) [19]. В немецком языке оно и вовсе исковеркалось до Циу (Ziu). Но немцам и этого показалось мало. Если англичане сохранили во «вторнике» ссылку на Тейваза, пусть и в безобразно обкорнанном виде, немцы вообще отбросили всю божественную подоплёку и с немецкой аккуратностью доработали свой «вторник» до Dienstag, то есть «дня службы». (Интересно, что немецкие служащие делают остальные дни рабочей недели?)
Но вернёмся к нашему *róþs, которое ныне стало мало похожим на древний оригинал в современном шведском rodd и совсем неузнаваемо в немецком Rudern или английском rudder.
Мы уже выяснили, что и лингвистически и исторически трансформация корня róþs в финское ruotsi абсолютно корректна. Но ведь существует ещё и простой здравый смысл. Можно ли называть целый народ и его страну «греблей» или «рулём»?
Классическая «теория ruotsi» вероятно предполагает, что скандинавские «длинные корабли» ― драккары, ― вмещающие до сотни человек, поражали воображение финских аборигенов и казались им на фоне их утлых челноков форменными линкорами. Гребную команду скандинавов ― просолённых морскими ветрами великанов ― при встрече они должны были бы воспринимать примерно как древний грек живых кентавров. Эти скандинавские гребцы-кентавры настолько впечатлили финнов, что те восприняли и бережно сохранили, в отличие от самих скандинавов и прочих германцев, древнескандинавский корень róþs в качестве этнонима для шведов.
Такое наверно могло бы быть, если бы сами «кентавры» называли себя róþs, то есть… «греблей» или «рулём». Но это же нонсенс! Конечно, можно попытаться выкрутиться тем, что скандинавы-то звали себя нормально гребцами, то есть по-ихнему, по-древнескандинавски róþskarlar или róþsmenn, а финны лишь сократили эти слишком длинные и сложные для них слова до основного корня ruotsi, а их вторые компоненты скалькировали, в результате чего получились финские «шведы» ruotsilaiset. В общем возможно, но как-то неубедительно.
Однако настоящие чудеса начинаются в, так сказать, второй фазе «теории ruotsi», где финское слово ruotsi должна была воспринять русь и сделать своим собственным именем. И вот тут-то вылезают неувязки по всем направлениям. Если начальная русь ― славяне, то для них ruotsi вообще не имеет смысла, и такое заимствование необъяснимо. Да и превратиться бессмысленное для них слово ruotsi у славян должно было бы не в «русь», а в «руць». Если же начальная русь ― скандинавы, то верх идиотизма называть самих себя «греблей». А финны со своим ruotsi в таком случае и вовсе оказываются ни при чём.
Итак, даже тому, что современный финский этноним для шведов восходит к древнескандинавскому слову *róþs, при всей его теоретической возможности непросто найти разумное толкование. Ещё труднее найти приемлемое объяснение его переносу на саму себя древней русью, кем бы та ни оказалась.
Чтобы не заканчивать обзор имён руси и их этимологизаций на пессимистичной ноте, попытаюсь предложить ещё одну собственную версию возможного происхождения этнонима «русь», не противоречащую всем известным рассмотренным нами именам народа «русь».
Почему-то от внимания лингвистов ускользнул тот факт, что в древнескандинавском языке наряду с корнем róþs‑ существовал очень похожий корень hróþs‑, означавший «хвала», «похвала», «восхваление», «знаменитость», «известность», «популярность», «слава», «репутация», «доброе имя». Разницу в произношении róþs и hróþs могло уловить только древнегерманское ухо, так как второе отличалось от первого исключительно глухостью начального дрожащего согласного. Но этот глухой дрожащий (то есть «р», произносимый без участия голоса) ― довольно редкий звук, в большинстве европейских языков, в том числе романских, славянских и финских, его не было и нет [20]. Даже сами германские языки в абсолютном большинстве утратили эту древнюю экзотику и в своём современном состоянии не различают глухой и звонкий «р». Главное, для финнов и славян оба корня, róþs и hróþs, всегда звучали практически неразличимо. И финны и славяне должны были бы оба корня воспринимать и адаптировать в свои языки совершенно одинаково. Следовательно, при этимологизации имени руси из ruotsi / rootsi, rutheni, ruzzi или «роди» корень hróþs имеет ничуть не меньше прав, чем róþs.
Итак, с лингвистической точки зрения róþs и hróþs равноправны. Зато с точки зрения здравого смысла… Действительно, хоть убей, невозможно представить, чтобы народ называл себя «греблей» или «рулём». Но, согласитесь, совсем другое дело, если он зовётся «знаменитым», «известным» и «славным». Неважно, заслуженно или нет. Главное, такое самовосхваление не противоречит ни здравому смыслу, как в случае с «греблей», ни хорошо известной претенциозности германцев, которые не стеснялись заносчиво называть себя громкими именами.
Конечно, это всего лишь допущение, что некие скандинавы звались «знаменитыми» и «славными». Но такое допущение помимо возвращения этимологическим изысканиям элементарного здравого смысла дополнительно объясняет появление конечного «i» в ruotsi, если последнее образовалось не просто от корня hróþs, а от производного прилагательного hróþsig ― «знаменитый», «славный». Финский язык принципиально не способен сохранить конечный взрывной согласный суффикса ‑ig и был обязан его отбросить [21].
Тут ещё раз необходимо подчеркнуть: каково бы ни было происхождение финского ruotsi, этноним «русь» не мог произойти из этого финского слова по чисто лингвистическим соображениям. Против этой возможности работает и географический фактор. Мы уже выяснили, что начальная русь ― этнос безусловно скандинавоязычный, но при этом причерноморский, то есть южного происхождения, весьма далёкого от финских берегов.
Кажущееся неразрешимым противоречие между скандинавоязычием и причерноморским происхождением руси снимается «черноморскими варягами», следы которых остались в «Повести временных лет» [22]. Южный скандинавоязычный мореходный народ «русь» вполне мог возникнуть на рубеже VIII–IX веков в Крыму на субстрате крымских гóтов, а суперстратом выступили скандинавские варяги. Симбиоз варягов с готами нашёл реликтовое отражение в «Повести» устойчивой этнонимической парой «русь и чудь», в которой явно видно привилегированное положение руси, которая всегда стоит впереди чуди. В этой паре привилегированная русь ― это «славные» скандинавы hróþsig, а подчинённая чудь ― готы, «народные массы», так как thiuda по-готски означает просто «народ» [23].
Возвращаясь в этой связи к этимологии «руси», следует сказать, что в готском языке неизвестен корень родственный скандинавскому *róþs. Зато аттестовано прилагательное hrōþeigs ― «знаменитый», «известный», «прославленный» и, наконец, «славный» ― аналог скандинавского hróþsig.
И ещё одно интригующее замечание. Если в конце концов этноним «русь» был где-то когда-то перенесён на славян и прижился в качестве автохоронима в Киевской Руси, то не способствовало ли этому осознание самими скандинавами и готами, то есть русью и чудью, смысловой связи «славных» hróþsig / hrōþeigs со славянами?
Январь 2015
На главную ▬››
[1]
В книге Л. Грот. Призвание варягов, или Норманны, которых не было. 2013.
Мои комментарии к этой книге можно найти на
авторском сайте ▬››
[2] Стоит обратить внимание на то, что Аугсбург – город в баварской Швабии на реке Лех недалеко от её впадения в Дунай, то есть где-то по соседству с «Русской маркой», которую мы ещё помянем и в дальнейшем.
[3] По латинскому аккузативу Praxedem невозможно однозначно установить форму номинатива. В зависимости от типа склонения это может быть Praxed, Praxeds или Praxedes. Любопытно, что в последнем случае теоретически возможна, например, этимологизация Prag sedes, то есть «жительница Праги». Но, увы, всё же не Руси.
[4] И, возможно, ещё долго после этого продолжалась путаница рутенов с русью. Например, рутены были широко известны древнему миру как крупные поставщики олова. Не в этом ли объяснение непонятной связи начальной руси с торговлей оловом у арабских историков?
[5] Переход /ð/ → /d/ обусловлен вторым передвижением согласных в древневерхненемецком языке. Этот процесс не затронул скандинавские и древнеанглийский языки.
[6] При заимствовании древнерусским языком древнескандинавских слов начальное придыхание /h/ терялось (ср. Hákon → _Акун → Якун), а краткое /a/ превращалось в «о» (ср. Yngvarr → Игорь). Отсюда: Háskald → _Аскольд.
[7] Более подробно об этом:
◦ В. Егоров. Каганы рода русского, или подлинная история
киевских князей. 2012.
◦ На авторском сайте: ▬››
[8] Попутно отметим, придыхательность греческого дрожащего «‛ρ» Пруденцием формально корректно была передана диграфом «rh» аналогично стандартным латинским диграфам «th», «ph» и «ch» для соответственно греческих взрывных придыхательных «θ», «φ» и «χ».
[9] H. Stang. The Naming of
[11] В оригинале Библии, книге Иезекииля, арамейское рош в значении «голова».
[12] А.В. Назаренко. Русь IX века: север и юг. (В сборнике «1150 лет российской государственности и культуры»). 2012.
[13] Почему-то считается, что в старославянском языке звук /u/ всегда был долгим. Может быть из-за того, что на письме он передавался диграфом «оу». Но последний был всего лишь формальной копией греческого диграфа «ου», передававшего тот же звук, причём не обязательно долгий.
[14] Возможные этимологии известных имён вождей ругов: Одоакр – «бдительный вождь», Гунульф – «волк войны», Флаккитей – «щит народа», Фелетей – «одобрение народа», Эрарих – «повелитель войска», Ильдебад – «окунувшийся в битву», Фридерих – «мирный повелитель».
[15] Интересно, что для Ругиланда известно написание Ruchia /ruçja/ (на кириллице что-то вроде «Рухья») с характерным для современного немецкого языка палатальным спирантом.
[16] Наконец, сама связь славян с Нориком у автора «Повести», скорее всего, исключительно формальная, поскольку им изначально было постулировано, что «сели славяне по Дунаю, где ныне земля Венгерская и Болгарская». А этот постулат, вероятно, был навязан ему вошедшим в «Повесть» «Сказанием о славянской грамоте», однозначно привязавшим рождение славянского языка как языка Кирилла и Мефодия к Моравии и Болгарии.
[17] О попытке А. Назаренко связать ругов «Устава» с купцами Киевской Руси (которой, собственно, в самом начале X века ещё и не было) см. на авторском сайте ▬››
[18] Гораздо больше фантазии в общепринятом изложении версии приключений Адальберта. Вот, например, что предлагает Википедия: «В 961 году Адальберт был отправлен в Киев, но по причине враждебного отношения к христианству сына Ольги Святослава и части знати был вынужден уехать, а некоторые из его спутников были убиты». Во-первых, Киев, как обычно, откровенно взят с потолка, о нём в «Продолжателе» нет и намёка. Во-вторых, ни зá что, ни прó что виноватым в якобы неудаче миссии оказался Святослав. Между прочим, зная нрав княжича, не очень-то верится, что он при своём «враждебном отношении» ограничился бы только «некоторыми из спутников», пощадив главаря.
[19] Идею посвящения дней недели различным богам германцы позаимствовали у римлян. Сохранили и распределение дней: у римлян вторник тоже был посвящён богу войны Марсу. Из-за этого «вторник» у испанцев – martes, у итальянцев – martedì (дословно «день Марса»), а французы по своему обыкновению укоротили всё это до mardi.
[20] Глухой «р» был в древнегреческом языке, что отражалось написанием его с признаком придыхания ‛ρ. Именно эту придыхательность бертинский анналист формально передавал диграфом «rh» в своём Rhos.
[21] Конечное ‑g отбросили даже некоторые германские языки, в частности английский: немецкое heilig у англичан – holy («святой»), а немецкому sonnig соответствует английское sunny («солнечный», «освещённый солнцем»).