Владимир Егоров
ИСТОРИЧЕСКИЕ ФАНТОМЫ ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
В журнальном варианте:
Егоров В.Б. Исторические
фантомы Повести временных лет
Вестник Удмуртского университета. История
и филология. 2025, № 2.
DOI: 10.35634/2412-9534-2025-35-2-221-232
• EDN: JSUPCD
eLibrary PDF: https://www.elibrary.ru/download/elibrary_82269397_41946542.pdf
Мы привыкли считать Повесть временных лет (далее —
ПВЛ) летописью, нередко её называют Первоначальной летописью. В энциклопедиях и
учебниках она числится самым ранним летописным сводом. Между тем сам
автор-зачинатель ПВЛ — некий условный (и, возможно, коллективный)
«Нестор» — представил читателю своё произведение не летописью или
летописцем, хотя такое слово в качестве кальки с греческого χρονογράφος
в древнерусском языке существовало, а повестью, точнее сборником повестей: «СЕ ПОВѢСТИ
ВРЕМЯНЬНЫХ ЛѢТЪ…» в аннотирующем заглавии Лаврентьевского
списка. В этом сборнике, вольно повествовавшем, подобно скандинавским сагам, о
легендарных и мифических героях, начиная с ветхозаветных, не только не было
никаких дат, но и самόй необходимости в таковых.
Статус летописи ПВЛ получила в 1116 году в датированном этим годом [1] колофоне игумена киевского Выдубицкого монастыря Сильвестра: «Игумен Силивестръ… написах книгы си Лѣтописець…». Вероятным основанием для изменения статуса ПВЛ послужило наложение Сильвестром на имевшийся у него повествовательный текст искусственно сконструированной им хронологической шкалы, где-то подстроившейся под этот текст, где-то потребовавшей его корректировок. В результате получилась «летопись», хронология которой «не просто ошибочна в каких-то фрагментах, она представляет собой совершенно искусственное образование — по существу, выдумана летописцем» [А. Толочко. Очерки начальной руси. 2017] [2]. К 1116 году письменная культура Руси созрела для летописания, и содержание труда Сильвестра начиная где-то со второй трети XI века могло оправдывать определение «летописец», однако колофон вольно или невольно распространил это определение на все предшествовавшие ему «книгы», включая далёкую от летописания (и не претендовавшую на него в представлении «Нестора»!) беллетристику.
С тех пор никто всерьёз не покушался на установленный Сильвестром статус ПВЛ несмотря на выявленные в ней ошибки датировок (начало царствования императора Михаила III, год нападения руси [3] Аскольда-Дира на Константинополь и др.), очевидную фантастичность (корабли Олега на колёсах, сватовство византийского императора к Ольге и пр.) и даже явную сказочность (о переяславском кожемяке, белгородском киселе и сыте и т. п.) ряда сюжетов. Оно и понятно. Ведь практически всё написанное в энциклопедиях и учебниках истории о начальном периоде Древней Руси перекочевало в них из ПВЛ. С отказом от нашей «Первоначальной летописи» мы теряем полтора столетия уже ставшей привычной отечественной истории, на что решиться непросто. Даже если на самом деле потеряется не реальная история, а исторический мираж, наполненный фантомами, с которыми мы, тем не менее, успели сродниться.
Тем ценнее попытки отдельных учёных восстановить справедливость и переместить ПВЛ, по крайней мере её начальные «книгы», на библиотечную полку исторической беллетристики. Пожалуй, наиболее принципиально поставил вопрос допустимости отношения к ПВЛ как летописи, а главное, как безальтернативному «основанию российской истории» А. Никитин [А. Никитин. Основания русской истории. Мифологемы и факты. 2001]. Неслучайно инициатором дезавуирования нашей «Первоначальной летописи» стал археолог — именно археология наносила наиболее болезненные удары по ПВЛ. Благодаря археологам мы узнали, что Великий Новгород возник в конце первой половины X века, а до уровня центра княжения мог дорасти лишь к последней его трети, то есть на целое столетие (!) позже летописного призвания в него [4] Рюрика с братьями. Аналогично, в оценках целого ряда неангажированных зарубежных учёных (В. Мезенцев; Ю. Кальмер; Э. Мюле; К. Цукерман) урбанистический период Киева начинается с конца IX века, а черты стольного града, соответствующего статусу «матери градам русским», он приобретает в последней четверти X века, что выбивает почву из-под прижившейся на страницах ПВЛ языческой Киевской Руси Аскольда-Дира, Вещего Олега, Игоря Рюриковича и Святослава Игоревича. Археологически обретение Киевом столичного облика нашло выражение в так называемом «городе Владимира», относимом ко времени правления Владимира Святославича. Но, несмотря на многолетние поиски, в киевской земле не удалось найти «городов» Олега и Игоря, хотя, если верить ПВЛ, первый правил в Киеве 30 лет, а второй — 33 года. При этом оба получили огромные откупные с Византии и должны были бы отстроить Киев на зависть Константинополю. Но нет в киевской земле следов большой и прекрасной столицы могучей державы Олега и Игоря, заставлявшей платить дань саму Византию. Археология древнего Киева объясняет и загадочную сентенцию Святослава в ПВЛ: «не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, — там середина земли моей». То есть своей столицей Святослав видел Переяславец, а не Киев, жить в котором в его время ещё было «не любо».
Возникновение государства Русь со столицей в Киеве лишь в конце X века вещественно подтверждается, помимо «города Владимира», началом чеканки в этом самом городе сребреников и златников того самого Владимира, а появление собственной монеты — наиболее показательный индикатор становления государственности. Кстати, если отталкиваться от общепринятой даты крещения Руси — 988 год в ПВЛ, — Киевская Русь практически сразу возникла как христианское государство [5], и Владимир Святославич был не только её крестителем, но и создателем.
К концу X века и правлению Владимира относит становление Киевской Руси как государства в своём масштабном исследовании А. Толочко [А. Толочко. Очерки…], что не могло не отразиться на его отношении к ПВЛ. Хотя он по инерции ещё называет ПВЛ летописью [6], однако фактически выносит ей в этом качестве приговор: «Но летопись — Повесть временных лет — была создана в начале XII века. От событий, с которых она начинает свой рассказ, ее отделяют два с половиной века. Её сообщения по большей части легендарны или вовсе выдуманы, и никакими достоверными источниками, которых мы не знали бы сегодня, летописец не располагал. Его рассказ выстраивается в характерную для средневековых хронистов “повесть о происхождении”: откуда пришла правящая династия и как обрела подвластный ей народ. Это выдающееся литературное произведение, но совершенно недостоверная история. Никаких причин продолжать основывать на нём наши знания о прошлом не существует». По сути, это деликатный призыв назвать вещи своими именами: летописи — летописями, а повести — повестями, чтобы исключить из нашей истории исторические миражи и фантомы. Следуя этому призыву, автор настоящей статьи привлекает внимание читателя к ряду персонажей ПВЛ, претендующих на роль исключительно литературных героев, а не реальных исторических лиц.
⁂
В обращении к историческим фантомам ПВЛ вынесем за рамки обсуждения библейские персонажи, которых сам «Нестор» воспринимал хоть и реальными акторами, но всё же не русской, а мировой истории. За этими рамками оставим и мифических основателей Киева: Кия, Щека и Хорива с Лыбедью — эпонимы киевских географических реалий (Киев перевоз, горы Щекавица и Хоревица, река Лыбедь), привязать которых к какому-либо историческому периоду не смогли ни «Нестор», ни Сильвестр [7]. Тогда первым действующим лицом отечественной истории с претензией на реальность и привязкой к хронологической шкале оказывается Рюрик.
В России общепринято начинать историю Древней Руси в
Проблема идентичности Рюрика и Рёрика дискутируется историками почти два века, но так и не нашла общепринятого решения («вопрос открыт» [Е. Пчёлов. Был ли древнерусский Рюрик Рориком ютландским? 2012]) при диапазоне мнений об их тождестве от осторожного его признания [О. Губарев. К вопросу об идентичности Рюрика и Рорика Фрисландского. 2016] до полного отрицания [А. Никитин. Основания…], но всё же с преобладанием в целом скептического к нему отношения. В этой связи хотелось бы дополнительно обратить внимание на абсолютную разницу характеров сибарита Рюрика и активного деятеля Рёрека, неустанно боровшегося за лучшее место под солнцем. Конунга, прозванного за разбойничью активность «язвой христианства», досаждавшего нескольким монархам Европы и не желавшего удовлетвориться таким богатым леном, как Дорестад, вряд ли прельстило бы праздное безделье в далёкой глухомани Поволховья, где в его время можно было отыскать лишь сельцо на месте нынешней Старой Ладоги да крепостцу, останки которой впоследствии получат название Рюрикова городища. Такая ментальная несовместимость почти тёзок свидетельствует скорее в пользу перемещения из Ютландии в Приильменье не датского конунга во плоти, а лишь его имени, устного предания о нём [8], принесённого мигрантами с юго-западного побережья Балтики на северо-восток Древней Руси, в том числе в IX веке под давлением Восточно-Франкского королевства и угрозой насильственного окатоличивания [9]. Картину дополняет перекочевавший на Волхов вместе с Рёриком ещё один его современник и герой западнославянских преданий — погибший в борьбе с франками король вендов [10] Гостимусл, который в Иоакимовской летописи превратился в новгородского «старейшину» Гостомысла, инициатора призвания Рюрика. В итоге, по образному выражению А. Никитина, «Рюрик в русской истории оказывается всего только фантомом, тенью, отброшенной на пространства Восточной Европы Рориком ютландским или фризским» [А. Никитин. Основания…].
Не лучше ситуация с братьями Рюрика Синеусом и Трувором. Их биография, одна на двоих, тоже небогата событиями: увязались за старшим братом, посидели пару лет соответственно в Белоозере и Изборске и дружно почили, словно авторы ПВЛ так и не придумали, к чему их пристроить. Единственной причиной вообще вспомнить о братьях стал широко известный казус трактовки их имён как выражений sine hus и tru var(ing), которые на древнескандинавском якобы означали ‘свой дом’ и ‘верная дружина’. Будь это правдой, братья могли бы претендовать на роль самых ранних «подпоручиков Киже» нашей литературы. Увы, эти «древнескандинавские» выражения не выдержали экзамен на грамматическую корректность и допустимость их расхожего перевода [Е. Мельникова. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции. 2000].
Но на роль «подпоручика Киже» в ПВЛ имеется более удачливый претендент — воевода Свенельд, для которого уместно сделать небольшое отступление. Свенельда тоже не знает никто кроме «Нестора». Более того, такое имя, стопроцентно варяжское на слух, неизвестно в Скандинавии. В ПВЛ впервые Свенельд появляется в статье 945 года в качестве успешного конкурента Игоря: «В тот год сказала дружина Игорю: “Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги”». Затем Свенельд участвует в наказании Ольгой древлян, в болгарскую кампанию Святослава погибает под Доростолом, но вдруг воскреснув, участвует в подписании договора с Византией 971 года и как минимум до 975 года служит Ярополку. И неизвестности его имени за рамками ПВЛ, и непомерно долгой по меркам средневековья службе, и даже воскрешению из мёртвых есть простое объяснение: свенельд — не имя, а должность или статус — sveinn‑hald, то есть ‘содержатель отроков’ в дословном переводе с древнескандинавского. О чём, собственно, прямым текстом «отроки свенельда» говорится в приведённой выше цитате из статьи 945 года. Как зайцы в рекламе батареек Duracell, незаметно сменяющие друг друга свенельды исправно тянут воеводскую лямку у всех ранних правителей Руси.
Но вернёмся к Синеусу и Трувору. Вместо «своего дома и верной дружины» для братьев нашлись приемлемые скандинавские именные прототипы, соответственно Signjótr и Þórvar(ð)r, однако даже они не в состоянии материализовать эти фантомы ПВЛ. В случае с рюриковыми братьями следует прислушаться не к лингвистам, а к археологам: археология Изборска не даёт подтверждения сюжету о Труворе [Н. Лопатин. О феномене древнейшего летописного упоминания Белоозера и Изборска. 2012], а Белоозеро и вовсе возникло не ранее середины X века.
Так на поверку все трое братьев оказываются историческими фантомами, «фигурами, лица не имеющими», совершенно лишними в отечественной истории. Кабы не «династия Рюриковичей». Хотя, по правде, у правителей Древней Руси нет причин гордиться своим происхождением от ничем не прославившегося сибарита. В ПВЛ есть более деятельный и интересный персонаж.
⁂
Среди пришедшей вместе с Рюриком «всей руси» были его «бояре» Аскольд и Дир, к которым мы ещё вернёмся, а также некто Олег по прозвищу Вещий — действительно интересная личность, всегда привлекавшая и продолжающая привлекать внимание историков [11]. ПВЛ представляет Олега в двух ипостасях: русского князя (впервые с этим титулом появляется в статье 852 года) и родича Рюрика, которому тот перед смертью доверил своего малолетнего сына Игоря (статья 879 года). Историки давно обратили внимание на то, что эти две ипостаси совместимы лишь при условии узурпации власти Олегом, поскольку Игорь, законный наследник Рюрика, стал правителем Руси не по достижении самодеятельного возраста, а только после смерти Олега в 912 году в отнюдь не юношеском возрасте минимум тридцати трёх лет.
Через три года после смерти Рюрика Олег выходит в поход, прихватив с собой Игоря Рюриковича, «принимает» Смоленск, «берёт» Любеч, обманом захватывает Киев и, объявив его «матерью градам русским», кладёт начало Киевской Руси. Затем в течение трёх лет покоряет и заставляет платить дань окрестные племена. Отдохнув 22 года, в 907 году Олег организовывает новый поход, на сей раз ни много ни мало на Константинополь. Перепуганные византийцы после неудачной попытки отравления Олега заключают с ним договор, подлинность которого, правда, обоснованно подвергается сомнению. А археология превращает сомнение в подлинности договора 907 года в уверенность в его фальсификации «летописцем» [12]: из пяти названных в ПВЛ в связи с этим договором городов как минимум трёх — Переяславля, Полоцка и Ростова — в начале X века ещё не существовало.
Жизнеописание Олега в ПВЛ оживлено кораблями на колёсах у стен Константинополя, а также двумя эпизодами, широко известными благодаря А. Пушкину: «щитом на вратах Цареграда» и «гробовой змеёй из мёртвой главы». Однако в византийских хрониках не нашло отражения нападение на Константинополь огромного флота Олега, насчитывавшего, как утверждает ПВЛ, две тысячи (!) кораблей да к тому же мчавшихся на всех парусах к городским стенам по суше. Не соизволили константинопольцы обратить внимание и на приколоченный к их воротам чей-то щит. Византийцы вообще не знают Вещего Олега, о его свершениях нас информирует исключительно ПВЛ. При этом его имя не комментируется, а по поводу прозвища даётся ремарка: «И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными». В обоснование «вещности» Олега приводится единственный факт его вещего предвидения: отказ от поднесённого коварными византийцами отравленного вина.
⁂
За «летописца» имя и прозвище Вещего Олега объяснили языковеды.
Имя представляет собой фонетическую адаптацию восточнославянским языком древнескандинавского слова helgi, имеющего нарицательные значения ‘святой’, ‘священный’, но встречающегося в скандинавских сагах также в качестве личного имени. Вероятно, адаптация осуществилась в три этапа. Сначала при заимствовании древнескандинавской морфемы /hεlg/ исчез отсутствовавший в древнерусском языке спирант /h/, и (редкая удача!) получившийся остаток /εlg/ был письменно зафиксирован в женском варианте «архонтисса Эльга» Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора». На втором этапе адаптации начальный /ε/ типичным для всех славянских языков образом йотировался. И, наконец, получившийся /jε/ в восточнославянском языке заменился звуком /o/ (ср.: польские jeden, jeleń с др.‑русскими «одинъ», «олень»). Результатом адаптации стала известная нам из ПВЛ форма «Ольгъ», впоследствии трансформировавшаяся в современное имя «Олег», но сохранившая древнее звучание в варианте «Ольга».
Нетривиальна ситуация с прозвищем Олега. Вряд ли кого-либо может удовлетворить предложенное в ПВЛ объяснение единственным, явно вымышленным эпизодом с отравленным вином. К тому же в случае с роковой змеёй предвидение почему-то не сработало. Между тем, как ни удивительно, ссылка на «непросвещённых язычников» может послужить объяснению прозвища Олега. Дело в том, что исходное древнескандинавское helgi превратилось не только в имя, но параллельно и в «прозвище» Вещего Олега, которое представляет собой славянскую кальку с helgi. На этот факт обратил внимание (со ссылкой на С. Кросса) еще Г. Вернадский: «Этот эпитет кажется происходящим от игры со значением имени в скандинавском варианте: Хелги (первоначальная скандинавская форма имени Олег) означает ‘Святой’; русское прилагательное Вещий является таким образом не чем иным, как перевод от Хелги» [Г. Вернадский. Киевская Русь. 1948]. Однако подхваченное Вернадским наблюдение Кросса нуждается в уточнении. Ведь в ПВЛ Олег предстаёт не Святым, а Вещим. Нюанс заключается в том, что формальные значения слова helgi не могли быть приняты «Нестором», так как как для него, православного монаха, слова «святой» и «священный» несли уже иной, устоявшийся в христианстве смысл и в этом смысле не могли ассоциироваться с князем-язычником. Но «Нестор» нашёл изумительное решение, заменив неприемлемые для него значения «святой» или «священный» близким аналогом, почти синонимом «вещий» из дохристианского лексикона. Таким образом, «Вещий» оказывается не прозвищем Олега, отражающим какие-то его особые способности, а переводом его «имени» на «языческий» древнерусский язык. Сочетание же «Вещий Олег» — своего рода тавтология: поставленные рядом фонетическая адаптация и адаптированный перевод древнескандинавского слова helgi.
А теперь самое интересное. Наличие исчерпывающих объяснений имени и прозвищу Вещего Олега не даёт, тем не менее, гарантий реального существования некоего правителя руси по имени и прозвищу Helgi. Или Олега Вещего. Принимая именования Вещего Олега производными от древнескандинавского helgi, нельзя не обратить внимания на сакральность его исходного значения (независимо от трактовки «священный» или «вещий»), подозрительно соотносящуюся с сакральностью кагана в Хазарском каганате в IX веке, то есть в исторический период возникновения начальной руси и, более того, возникновения в сфере политического влияния каганата [А. Толочко. Очерки…]. Данное обстоятельство позволяет допустить, что у германоязычной начальной руси helgi служило не столько именем собственным, сколько сакральным титулом её правителей, вероятно эквивалентным для неё титулу кагана [13]. Эквивалентность титулов позволяла руси свободно их конвертировать, подстраиваясь под ситуацию: использовать титул helgi (а затем и его славянизированную форму «ольг») для «внутреннего потребления», а во внешних сношениях оперировать более известным в окружающем мире титулом «каган». «Каган народа Рос» засвидетельствован Бертинскими анналами уже в первой половине IX века, а затем воспроизведён во второй его половине как «каган нортманнов» в переписке Людовика II Немецкого с Василием I Македонянином. Неоднократны упоминания «кагана-рус» восточными авторами X–XI веков (Ибн Русте, Гардизи, ал‑Марвази и др.). И весьма показательно, что в этот перечень не попал «Кембриджский аноним». По понятным причинам его автор-хазарин не мог, не посмел назвать правителя руси каганом и поэтому вместо «международного» вынужденно использовал «внутренний» её титул helgi — h‑l‑g‑w в передаче на иврите. Кстати, по сходной причине этот приравниваемый к императорскому титул за властителями руси не признавали византийцы, но чуждые в своей имперской спеси интересу к «внутренним» титулам варваров, всех их без разбору именовали архонтами.
Невольным, но тем более ценным свидетелем того, что helgi/ольг мог быть титулом верховных владык начальной руси, выступает ПВЛ, ибо в ней целый ряд ранних правителей и правительниц Киевской Руси, начиная с Олега Вещего, носили это «имя». Ольгой зовется в ПВЛ супруга и преемница Игоря, у которой, согласно В. Татищеву, имелось и личное имя Прекраса [14]. В ряду потенциальных ольгов руси её внук Олег Святославич Древлянский. В этот же ряд легко встраиваются замелькавшие в последнее время в различных реконструкциях истории Древней Руси Олег Второй (сын Олега Вещего?) и Олег Моравский (сын Олега Древлянского?) [15]. Наконец, благодаря «Кембриджскому анониму» в этом ряду находится место Игорю Рюриковичу. Документ описывает не известные авторам ПВЛ события, происходившие на рубеже 30‑х и 40‑х годов X века в Северном Причерноморье и затрагивает нашедшую отражение в ПВЛ войну Игоря с Византией 941 года. В целом не противореча ПВЛ, «Аноним», однако, называет «царя» руси не Игорем, а Олегом (H‑l‑g‑w), при том что ПВЛ похоронила Вещего Олега почти за три десятилетия до этих событий. Это несоответствие, до сих пор не дающее покоя историкам, имеет, тем не менее, очевидное объяснение: в такого рода документе, как «Аноним», посвященном Хазарии и лишь мимоходом касающемся руси, в упоминании предводителя последней как раз скорее следует ожидать его титула, а не имени, которого автор-хазарин мог и не знать. Такое объяснение вновь невольно подтверждает ПВЛ в описании войны Святослава с Хазарией: «Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем Каганом [подчёркнуто мной – В.Е.] и сошлись биться…». Этот «князь Каган» ПВЛ — зеркальное отражение «царя H‑l‑g‑w» «Анонима». В обоих случаях вместо неизвестного или неинтересного автору личного имени чужого правителя используется его «внутренний» титул. По прихоти случая даже титулы в этом примере — наша конвертируемая пара каган/ольг.
⁂
Поразительное отсутствие византийских свидетельств нападения огромного плывущего по суше флота Олега и появления на городских воротах чужого щита рождают сомнения в достоверности как минимум отдельных эпизодов жизнеописания Олега в ПВЛ. К таковым нужно отнести и гибель от коня, причём не только из-за общей эпичности, но и вследствие конкретной аналогии с сюжетом саги об Одде-Стреле (Örvar-Odds saga). Одду вещунья тоже предсказывает смерть от своего коня. Чтобы избежать этой участи, он убивает и зарывает коня в кургане. Но, вернувшись на родину после долгих странствий, спотыкается о конский череп, выкатившийся из размытого дождями кургана, и умирает от укуса притаившейся в нём змеи.
В итоге Вещий Олег, никакой не вещий и зовут его никак, приходит с фантомом-Рюриком в ещё не возникший Новгород, назначает ещё не ставший городом Киев «матерью городам русским» и заключает выдуманный договор 907 года с Византией. При всей масштабности его свершений на страницах ПВЛ Олег не известен ни византийским, ни европейским хроникам, а события его биографии откровенно сказочны и по всем пунктам дезавуируются археологией. Тем не менее современные историки en masse не подвергают сомнению реальность Вещего Олега. Для этого феномена имеется всего одна, но веская причина: Олег фигурирует в качестве великого русского князя в договоре руси с греками 911 года. В отличие от выдуманного «летописцем» договора 907 года. достоверность договора 911 года у историков сомнений не вызывает и вроде бы действительно обязывает признать реальность Вещего Олега. Однако и тут всё не просто.
Договор 911 года был составлен в Константинополе в двух экземплярах, оба на греческом языке [В. Егоров. Этнический дуализм руси в договоре 911 г. 2024]. Их аутентичные тексты нам недоступны, у нас есть только включённый в статью 912 года ПВЛ перевод русского экземпляра с греческого на церковнославянский язык [Я. Малингуди. Русско-византийские договоры в X в. в свете дипломатики. 1997]. Содержательная часть договора вполне адекватна, текст стереотипен, там нет никаких личных имён, а договаривающиеся стороны именуются русью и греками, они же «христиане». Имя Олега встречается в договоре один-единственный раз в самой первой фразе преамбулы: «Мы от рода русского [следует перечень имён [16] представителей руси – В.Е.] — посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его — светлых и великих князей, и его великих бояр». В целом у преамбулы достоверная основа: верно поименованы царствовавшие в 911 году византийские императоры и не могут быть выдуманными имена заключивших этот договор представителей «рода русского», которым имеются хорошие древнескандинавские именные прототипы. Однако процитированная выше первая фраза преамбулы наполнена очевидными анахронизмами, поздними вставками и даже просто глупостью.
Вопиющая чушь — великие князья под рукой великого князя. Великие князья на то и великие, чтобы не быть подручными. Кроме того, множество великих и светлых князей в среде руси времён Олега противоречит самой ПВЛ, которая к 911 году ещё не успела их до такой степени номенклатурно и численно расплодить, ограничившись Олегом и Игорем, не считая самозванцев Аскольда и Дира. Такое же неудачное в этом контексте изобретение — «великие бояре».
В оригинальном греческом тексте договора не могло быть «князей». Слово «князь» непередаваемо греческим алфавитом, и византийцы, не сильно этим озаботясь, предводителей руси называли исключительно архонтами. Архонтами у них числились все преемники Олега: Игорь, Святослав и Ольга (последняя архонтиссой — даже во время официального приёма в Константинополе). Наконец, для самόй руси IX–X веков «князья» — анахронизм. Константин Багрянородный, подробно описывая в трактате «О церемониях…» свиту «архонтиссы Эльги», различает в ней родственниц-архонтисс, послов архонтов, купцов и «людей». Тот же набор в договоре Игоря с Византией 944 года: родственники Игоря, послы и купцы. Никаких «князей» и «бояр». Синхронные арабские, византийские и европейские хроники знают для правителей руси, помимо переносимых на них титулов собственных властителей — царей, королей и архонтов, — только титул кагана. Достоверно известно, что титул кагана имел хождение в самόй Киевской Руси: каганами величает в XI веке современных ему верховных правителей Руси Владимира и Ярослава митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати»; каганом почитал своего властелина неизвестный киевлянин, нацарапавший на стене Софийского собора во второй половине XI века «Спаси господи кагана нашего…»; в конце XII века титул кагана (в форме «когань») упомянут в «Слове о полку Игореве». Но нет свидетельств вне ПВЛ наличия в среде руси IX–X веков каких-то «князей» или «бояр». Все великие, светлые и подручные князья ПВЛ вкупе с великими боярами — это поздние (и не всегда удачные) вставки её «редакторов». Это в полной мере относится к статье 912 года.
Но если «князья» и «бояре» вставлены в текст договора задним числом, то тогда ничто не мешает быть такой же вставкой или её составной частью имени Олега. Коли по выдуманной хронологии ПВЛ заключить договор 911 года выпало Вещему Олегу, «летописец» посчитал себя обязанным добавить в преамбулу договора его имя со всеми причитающимися, по его мнению, регалиями и, к счастью для нас, их очевидным перебором. Технически такую вставку проще всего было сделать в самое начало, первую фразу преамбулы. Однако, сделав это и сохранив остальной текст договора, «летописец» нечаянно создал некую не замеченную им коллизию. В «дополненной» преамбуле послы сначала объявляют себя представителями всей руси («Мы от рода русского…»), но тут же переигрывают и утверждают, что представляют великого князя с его подручными князьями да боярами. Далее, однако, князья с боярами оказываются забыты, и во всех пунктах договора договаривающейся стороной вновь выступает русь. Всё это вместе взятое позволяет уверенно заключить: в оригинале договора не было ни подручных князей, ни великих бояр, ни имени Олега. Так рвётся последняя ниточка, связывавшая Вещего Олега с реальностью.
Но зачем «летописцу» понадобилось выдумывать Вещего Олега? Об этом мы можем только гадать. Может быть, он стал неким обобщением всех правителей-ольгов начальной руси; может быть, чем-то вроде антипода неудачника Игоря. Олег в ПВЛ выступает не только в двух ипостасях, но и в нескольких ролях: он «дядька» при малолетнем Игоре, как Асмуд при Святославе; он великий князь русский по праву преемственности от Рюрика, как Игорь; он удачливый полководец, как Святослав; он, наконец, учредитель государства, как Владимир. При этом он преуспевает там, где терпит фиаско Игорь: «берёт» и «принимает» города, успешно покоряет окрестные племена, регулярно получает с них дань и одерживает победу в войне с Византией. В конце концов Вещий Олег — просто герой повести, повести «временных лет», литературный герой, необходимый художественному произведению. Но… не истории.
⁂
Для полноты картины ещё следует уделить толику внимания «боярам» Рюрика — Аскольду и Диру. Будучи рангом ниже Олега, что особо подчёркивает ПВЛ, они выступают своего рода его предтечами: первыми проходят «путь из варяг в греки» и совершают успешное нападение на столицу Византии, что предстоит повторить и Олегу.
В принципе мы не можем исключить возможность того, что какие-то варяги Аскольд и Дир (или варяг Аскольд по прозвищу Дир [17]) плыли по Днепру и, увидев «на горѣ градок», решили прибрать его к рукам. Вот только осуществить единственное приписанное им в ПВЛ деяние — организацию из этого «градка» нападения на Константинополь — они, вопреки фантазиям «летописца», не могли. Только-только вступающий в свой урбанистический период «градок», будущий Киев, не был в состоянии предоставить для похода на Константинополь 200 кораблей и посадить на них соответствующее воинство. Кроме того, согласно византийским хроникам, в 860 году [18] русь появилась у Константинополя 18 июня, слишком рано для флота, якобы отплывшего из Киева. Константин Багрянородный в трактате «Об управлении империей» подробно описал ежегодное плавание торгового каравана руси из Киева в Константинополь. Караван после сбора участников и оснащения кораблей отплывал из Киева в начале июня, а добирался до Константинополя не ранее середины июля. Поэтому в середине июня столица Византии подверглась нападению не приднепровской руси, которой в 860 году ещё, скорее всего, и не существовало [19], а какой-то другой, возможно, азово-черноморской, во главе с неизвестными предводителями. Так что Аскольда и Дира связывает с Киевом только фантазия «летописца», а с нападением на Константинополь 860 года только искусственная хронология ПВЛ. И ничто не связывает их с отечественной историей.
⁂
В нашей реальной истории, если опираться на достоверные факты и настоящие летописи, а не на беллетристику, задним числом насильно втиснутую в выдуманную хронологию, не было ни Рюрика с братьями, ни «киевских князей» Аскольда, Дира и Вещего Олега, не говоря уже о семействе Кия. Последующие властители руси — Игорь, Ольга, Святослав и так далее — лица исторические, их реальность подтверждается византийскими хрониками и западноевропейскими анналами. Но в ПВЛ их действительные деяния, о которых «летописец» знал чрезвычайно мало, щедро приправлены фантазиями. Самая главная из них — языческая Киевская Русь IX века во главе с мифическими «князьями». Для периода становления Руси археология даёт достаточно точные датировки, и мы можем с уверенностью утверждать, что государство Древняя Русь со столицей в Киеве возникло не ранее конца X века. Во времена Асакольда-Дира и Вещего Олега города Киева ещё не было. Не существует надёжных, независимых от ПВЛ подтверждений княжения в Киеве Игоря, Ольги и Святослава. Русь Игоря, воевавшая с Византией в 941 году, пришла откуда-то из Азовского моря и туда же вернулась. В трактате Константина Багрянородного «О церемониях…» при описании приёма Ольги в Константинополе Киев не упомянут. Святославу он был «нелюб». Самый ранний разведанный археологами в киевской земле город с претензией на столичный масштаб — это «город Владимира». Именно в этом городе и с этого правителя начинается достоверная история государства «Древняя Русь» и российская история [20].
Но как же нам быть с ПВЛ? Для этих «преданий старины глубокой» просто следует подобрать более подходящие библиотечные полки. Как заметил С. Алексеев, «задача реконструкции первоначального вида этих преданий, притом что весьма трудно решаема, сама по себе важна, независимо от их “историчности”. Она позволяет понять образ истории Древней Руси, принимаемый самим древнерусским обществом…» [С. Алексеев. Князь Олег Вещий: эпос и история. 2019]. С этим можно согласиться, но с условием, что эти «реконструированные» предания при самом бережном к ним отношении не будут выдаваться учебниками и энциклопедиями за летописи и тем самым за нашу историю.
Ноябрь
2024
На
главную ▬››
[1] Но стоящем после статьи 1110 года в Лаврентьевском списке.
[2] Попутный вопрос: допустимо ли называть такого выдумщика летописцем?
[3] Здесь и далее «русь» означает народ, этнос — в отличие от страны, государства «Русь».
[4] По Лаврентьевскому списку. В Ипатьевском Рюрик сначала «рубит Ладогу» (которую, правда, уже «срубили» за добрых полтора века до него), но через два года всё равно перебазируется в несуществующий Новгород.
[5] В этом контексте выглядит весьма сомнительным установление Владимиром в Киеве кумиров Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоша. Поклонение племенным богам сокровенно по своей природе и исключает выставление их на всеобщее обозрение (и тем самым возможное поругание). Собрание разных идолов в одном месте ещё можно было бы представить в имперской столице, хотя даже римский Пантеон, несмотря на это народное название, не был «храмом всех богов». Скорее всего, в действительности в Киеве стоял только идол местного Перуна: он возглавил список кумиров, единственный получил словесное описание, и только его оплакивали киевляне при крещении Руси. А вслед за ним «Нестор», похоже, просто перечислил всех известных ему языческих божков для массовости — преувеличения масштаба победы православия и усиления значимости крещения Руси.
[6] Как и выдумщика хронологии ПВЛ летописцем.
[7] За них это сделал Б. Рыбаков. Он «вычислил» время жизни Кия, и по его «расчётам» основатель Киева жил во времена императора Анастасия Дикора «в пределах последних 3–4 десятилетий V столетия» [Б. Рыбаков. Кто основал Киев? 1982]. Эти «расчёты» были предъявлены общественности накануне официального празднования 1500‑летия Киева (1982 г.), и результат слишком похож на типичную школьную подгонку под ответ. С учётом археологических реалий эти «расчёты» ко времени возникновения Киева отношения не имеют.
[8] Именно устного. Тогда в письменной форме в наших летописях имя Рёрика вынуждено было закрепиться в форме Рюрик вследствие отсутствия в древнерусском письме буквы «Ё».
[9] Археологически в пользу такой возможности может свидетельствовать выявленная А. Кирпичниковым культурная схожесть слоев VIII‒IX веков в Старой Ладоге и датском Рибе.
[10] Так
в Ксантенских анналах (ст. 844 г.). В Фульдских анналах (тот же год) — правитель ободритов.
[11] Только из наших современников: С. Алексеев, Л. Войтович, Е. Мельникова, В. Петрухин, Е. Пчёлов и др.
[12] А. Толочко в отношении договора 907 года оправдывает «летописца»: «Летописец не был фальсификатором… Он был писателем и сочинял занимательный рассказ» [А. Толочко. Очерки…]. Но тогда всё тот же вопрос: допустимо ли занимательный рассказ называть летописью, а его сочинителя летописцем?
[13] В этом плане любопытно сопоставить представления начальной волжской руси о собственном верховном властителе и его дворе с описанием двора хазарского кагана как они представлены в записке Ибн Фадлана.
[14] Если это не сочиненная Татищевым славянская калька с ее крестильного имени Елена.
[15] См.,
например: А. Королёв. Загадки первых русских
князей. 2006.
[16] Об
этих именах см.: В. Егоров. Этнический дуализм руси в договоре
911 г. 2024.
[17] Для имени Аскольд есть хорошая древнескандинавская этимология háski ‘угроза’ и hald ‘обладатель’, а Дир лучше этимологизируется в качестве прозвища: dýr ‘зверь’.
[18] ПВЛ датирует нападение руси Аскольда-Дира на Константинополь шестью годами позже.
[19] Археологически
скандинавы появляются на территории Киева только в начале X века [Г. Лебедев. Эпоха викингов в Северной Европе. 1985].
[20] По причуде Истории достоверная история России началась на берегах Днепра. Схожая проблема у англоязычных американцев: коннектикутский янки, отправленный М. Твеном в прошлое, оказывается не в вигваме пекотов, а при дворе короля Артура. История не хочет считаться с географией.