Владимир Егоров

Где и как возникла начальная русь?

В журнальном варианте:

Егоров В.Б. Как возникла первичная русь? История в подробностях, 2012, № 3.

В книжном варианте:

Владимир Егоров. Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей.
Приложение II: Как возникла начальная русь? Алгоритм. 2012.

И. Савченко (EgorS). Берегись ― я иду!

Оглавление

Основание русской истории или блеф?

«Рюриковичи» или фантомы древней Руси?

«Ваша Светлость» или «каган всея Руси»?

Личные имена или этнические идентификаторы?

Готы или русь?

Центральная Европа или Крым?

Причерноморье или Поднепровье?

«Ротс» или «хрос»?

Послы или лазутчики?

Основание русской истории или блеф?

Во всех энциклопедиях, включая самую актуальную и демократичную ― Википедию, ― «Повесть временных лет» (далее ПВЛ) представлена как «наиболее ранний из дошедших до нас древнерусских летописных сводов начала XII века». Часто ПВЛ даже называют Первоначальной летописью. Словно никого не смущает слово «повесть» в её заглавии. А ведь это слово во времена написания ПВЛ означало отнюдь не «летопись», для чего в русском языке того времени существовало и использовалось собственно слово «летопись» (или «летописец») как калька с греческого хронограф. В те времена, когда писалась ПВЛ, на Руси ещё не было литературных жанров романа и тем более фантастики, и всё, имевшее к ним отношение, именовалось повестями, так как само слово «повесть» имело во времена создания ПВЛ значения: «предание», «слухи» и даже «сплетни». Тем не менее, как мы видим, отечественная историография намертво закрепила за ПВЛ, то есть преданиями, слухами и сплетнями, статус летописи, в котором та уже пребывает почти тысячу лет, давным-давно заматерев и покрывшись благородной академической патиной. Дифирамбы и панегирики ПВЛ пели и маститые историки, и не менее маститые филологи: российский первоисторик С. Соловьев называл ПВЛ «образцом всероссийского летописания», а академик Д. Лихачев почитал её «великим наследием».

Пожалуй, первым среди профессионалов (или полупрофессионалов, если археологов считать не совсем профессиональными историками) решительно поставил вопрос о достоверности ПВЛ как исторического источника и единственного основания всей отечественной истории археолог и публицист А. Никитин. Наиболее полно его критический взгляд на ПВЛ нашел в серии статей под общим названием «Основания русской истории» [1]. Для кого как, а лично для меня чрезвычайно важно, что к слабеньким любительским голоскам, робко вопиющим о принципиальной беллетристичности и потому столь же принципиальной неисторичности ПВЛ, присоединился трубный глас профессионала. Никитин своими «Основаниями» по сути дела лишил всю нашу древнюю историю её единственного основания и, выдернув из-под неё фундамент, подвесил весь небоскрёб российской истории в воздухе. Археологическая закваска и добросовестность исследователя не позволили Никитину пройти мимо вопиющих противоречий между сказками ПВЛ и реальными данными современной археологии, заставила критически и радикально пересмотреть взгляд на ПВЛ и, как следствие, на начальные этапы становления древней Руси. Не приходится удивляться тому, что профессионал-археолог не смог мириться с такими «фактами» отечественной истории в подаче ПВЛ как призвание Рюрика с братьями в Новгород почти на век раньше того времени, когда археологически удостоверяется возникновение города, или византийские дани Вещему Олегу на города, которые археологически возникнут только спустя более полувека после смерти «вещего князя». Наверное для Никитина-историка этот шаг был непростым, но для Никитина-археолога ― естественным. Противоестественно то, что никто из археологов не сделал его до Никитина! Никитин, спасибо ему, оказался принципиальнее и смелее других. Может быть всё же в каких-то моментах в силу «отягченности» профессионализмом он не сумел столь же решительно перечеркнуть ПВЛ «от корки до корки», а вместе с ней и привычную нам историю древней Руси, добросовестно переписанную из ПВЛ в свои учебники российскими первоисториками, как ничтоже сумняшеся с дилетантским простодушием позволяли себе любители истории вроде меня [2]. Но и то, что он сделал, дóлжно рассматривать как революционный прорыв в наше действительное прошлое, первую значительную и значимую брешь в завесе, скрывающей от нас реальную историю древней Руси. И теперь эту профессионально пробитую брешь не так-то просто будет залатать.

К сожалению, А. Никитина уже нет с нами, и не похоже, что ему удалось создать свою школу и вырастить плеяду последователей. Поэтому рискованный, но необходимый труд расширения его Великой Бреши в прошлое Руси объективно ложится на плечи энтузиастов, в основном всё тех же любителей. Для них я постараюсь обозначить контуры этой бреши, как они видятся мне, и наметить некоторые угадываемые сегодня направления прорыва в реальность древней Руси. Если при этом мне придется в чем-то не согласиться с Андреем Леонидовичем, надеюсь, он простил бы мне ежели не мою самонадеянность, то хотя бы мою инициативу.

«Рюриковичи» или фантомы древней Руси?

Летописный Рюрик, несмотря на физическое небытие в IX веке Новгорода Великого, куда он якобы был призван, и общепризнанную мифичность его «братьев» Синеуса и Трувора, остается в российской историографии основоположником первой княжеской династии Руси. А. Никитин решительно вывел летописного Рюрика за рамки истории Новгорода, но не посягнул на его идентичность с датским конунгом Рёреком Ютландским. Эта идентичность, узаконенная в своё время академиком Б. Рыбаковым и уже поэтому требующая к себе внимательно насторожённого отношения, была необходима самому Никитину для косвенной поддержки его гипотезы о европейском, в частности фризском, происхождении начальной руси. Но, увы, все исходные посылки для его «фризской гипотезы» на самом деле ошибочны и опираются на чисто внешние псевдодоказательства.

Например, Никитин считает важной «идентичность имени Рорик/Ререк племенному символу вендов-ободритов, каким был рарог/ререг». По его мнению, «…в этом имени [на самом деле не “Рорик/Ререк”, а “Рёрек” – В.Е.]… отчетливо проступает западнославянское (вендское) слово “ререг/рарог” — “сокол”. Последнее чрезвычайно знаменательно, поскольку на пространстве земель, где проходила жизнь Рорика ютландского, только у одного народа сокол (“ререг”) был священным племенным символом — у вендов, т.е. у славян-ободритов». Сказать, что жизнь Рёрека Ютландского проходила на пространстве земель ободритов ― сильное преувеличение. На это пространство он заглянул-то один единственный раз, да и то мельком. Что же касается сопоставления Рёрека с соколом ― это очень типичная и широко распространённая ошибка. Каким бы ни был племенной символ ободритов (если он у них вообще был, так как никаких действительных доказательств этого нет!), имя Рёрека не имеет с ним ничего общего. Настоящее имя датского конунга было Hrørekr, что на древнескандинавском несёт простой вполне определенный смысл «славный повелитель», так что никакие соколы и никакие ободриты тут абсолютно ни при чем. Явно надумано якобы славянское ободритское происхождение имени Рёрека. Эта надуманность отчётливо проявляется в именах его ближайших родственников: отца Рёрека звали Хальвданом, братьев Хеммингом и Харальдом, а племянников Родульфом и Годофридом ― все имена стопроцентно германские.

Аналогичная картина с областью Рустринген, которую Никитин тоже привлекает для подтверждения своей фризской гипотезы. Эта историческая область Фризии не имеет никаких пересечений со словом «русь» и начальной русью, так как на самом деле называлась Rüstringen (Рюстринген) от rüsten ― «снаряжаться, вооружаться, готовиться к войне» и Ringen ― «бой, сражение».

Так что идею выведения древней руси из Фризии мы все же отбросим как некое недоразумение хорошего археолога, но, увы, плохого лингвиста А. Никитина, однако сохраним его ценнейший основной вывод о мифичности летописного Рюрика: «Рорик ютландский оставил свой след не на землях Великого Новгорода, а в памяти вендов-ободритов… сказание о приходе Рорика/Рюрика к “словенам” сфрормировалось не на почве Великого Новгорода или Киева, а значительно ранее, на землях вендов-ободритов, и лишь много времени спустя было инкорпорировано в ПВЛ в малоузнаваемом виде». Здесь стóит пояснить, что, разумеется, предварительно это сказание, основанное на реальных событиях борьбы западных славян ободритов с Людовиком Германским конца первой половины IX века, было принесено бежавшими от немецкой экспансии эмигрантами-ободритами с Эльбы и Одры в Приладожье и Поволховье, где со временем инкорпорировалось в местный славяноязычный фольклор. В ПВЛ же оно оттуда перекочевало относительно поздно, примерно в середине XI века, что А. Никитин демонстрирует отсутствием Рюриков среди первых поколений князей-«Рюриковичей» и появлением первого на Руси действительного князя с именем «Рюрик» только во второй половине XI столетия.

Таким образом, если не держаться за ничем не подтверждаемую и ошибочную, как я постараюсь показать ниже, гипотезу о «западноевропейском» происхождении руси, Рюрик оказывается не только бестелесным призраком, но и совершенно лишней, никому не нужной фигурой на доске русской истории. Вместе с Рюриком с этой доски должны быть навсегда сняты и другие неиграющие фигуры-фантомы, как связанные с Рёреком Ютландским, вроде ободритского правителя Гостомысла, так и не связанные с ним, наподобие безвестного Вадима [3], невесть как и откуда проникшего в новгородские летописи.

Но, признав абсолютную мифичность Рюрика и переходя к следующему по хронологии ПВЛ русскому князю ― Вещему Олегу, ― А. Никитин ставит того в совершенно иное отношение к русской истории: «Если Рюрик в русской истории оказывается всего только фантомом, тенью, отброшенной на пространства Восточной Европы Рориком ютландским или фризским, то Олег выступает в ПВЛ первой фигурой, чье существование подтверждается датированным документом — договором, заключенным этим князем с греками 2 сентября 911 (6420 «сентябрьского») года. К сожалению, этот безусловно исторический факт не облегчает работу исследователя, приступающего к выяснению личности одного из самых загадочных персонажей ранней русской истории, награжденного прозвищем «вещий», т.е. “мудрый”, “знающий”, а если следовать значению этого слова у кашубов (на территории “варяского Поморья”), то и “оборотень”, “упырь”». То есть, по мнению Никитина, Вещий Олег в отличие от поручика Киже и летописного Рюрика фигуру всё-таки имеет. Даром что оборотень и упырь. Весьма печально, что А. Никитин, первый профессионал, признавший выдумкой всю историю с призванием варягов, а летописного Рюрика неким фантомом, все-таки, противореча самому себе, не пожелал признавать таким же фантомом ПВЛ Вещего Олега, выдвигая в подтверждение его реальности совершенно недействительный и нерелевантный аргумент ― договор с Византией 911 года (912 года по датировке ПВЛ). Об этом договоре нам придется говорить и говорить много, а пока сделаем одно небольшое отступление по поводу «прозвища» Олега.

Согласно широко распространенной и до сих пор никем не опровергнутой точке зрения, лексема «Олег» ― естественная фонетическая адаптация древнескандинавского Helgi к восточнославянскому языку. Эта адаптация осуществилась в три этапа. Сначала скандинавское helgi при заимствовании старославянским потеряло отсутствовавшее в славянских языках начальное придыхание /h/, и получившаяся словоформа «эльг» была письменно зафиксирована Константином Багрянородным в женском варианте «архонтисса Эльга». На втором этапе начальное «э» йотировалось, что типично для старославянского языка. И, наконец, с переходом в восточнославянский язык получившееся начальное «е» закономерно заменилось гласной «о» (по парадигме един → один, елень → олень, есень → осень, Елена → Олена и т.п.), что в конечном счёте дало известную нам из ПВЛ форму «Ольг», впоследствии трансформировавшуюся в современное имя «Олег». Любопытно отметить, что в X веке дважды документально зафиксирована форма этой лексемы с «у» на конце: это х‑л‑гу «Кембриджского анонима» и пограничная надпись «Феодор олгу таркан» в Болгарии времен Симеона I. В последней из них А. Никитин почему-то считает олгу тюркской (древнеболгарской) лексемой и переводит как «великий», хотя ни в одном тюркском языке, включая татарский как один из наследников древнебулгарского, такого слова нет.

Но самое-то главное, что исходное Helgi превратилось не только в имя, но одновременно и «прозвище» Вещего Олега, которое представляет собой дублирующую скандинавское имя Helgi славянскую кальку. Вероятно дело в том, что прямые имеющиеся в словарях переводы слова helgi ― «святой» и «священный» ― не могли быть приняты авторами ПВЛ, так как для них, православных монахов и книжников, слова «святой» и «священный» уже несли совсем иной, устоявшийся в христианстве смысл и в этом смысле не могли ассоциироваться с князем-язычником. Тогда авторы ПВЛ нашли, на мой взгляд, изумительное решение, заменив их близким аналогом, почти синонимом «вещий» из дохристианского лексикона! Таким образом, «вещий» ― никакое не прозвище Олега, а просто перевод имени-титула Helgi на «языческий» восточнославянский язык; сочетание же «Вещий Олег» ― это нечто вроде масла масленого: стоящие рядышком перевод и фонетическая адаптация скандинавского Helgi.

Приняв «имя» Вещего Олега в качестве титула helgi, что в славянской передаче дало «ольг», нельзя не обратить внимание на сакральность его исходного древнескандинавского значения (независимо от перевода «священный» или «вещий»), явно соотносящуюся с сакральной ролью и функциями кагана в Хазарском каганате в IX веке, то есть во время возникновения начальной руси. Поэтому можно смело предположить, что сам титуд helgi-ольг есть не что иное, как перенесённый в древнескандинавскую среду начальной руси титул и статус хазарского кагана. И это прекрасно объясняет сам факт принятия предводителями начальной руси именно титула «ольг», поскольку он по существу эквивалентен для внутреннего пользования титулу «каган». Подтверждением этого может служить упомянутая выше болгарская пограничная надпись, в которой словосочетание «олгу таркан» однотипно с хорошо известными из сообщений арабских авторов составными титулами хазарской знати типа «каган-бек», «кундур-каган» и им подобными.

Огромная заслуга А. Никитина состоит в том, что он «открытым текстом» без экивоков и академических уверток заявил об очень позднем появлении многих «фактов» истории древней Руси, относимых ПВЛ к IX и X векам, но на самом деле рожденных фантазией и внесенных в текст ПВЛ пером некого её редактора XII века, которого сам Никитин называл «киевлянином-краеведом» [4]. В полной мере это относится, как отмечает сам Никитин, к «биографии» Вещего Олега: «Несмотря на кажущееся обилие сведений об Олеге, рассыпанных по страницам ПВЛ, начиная со ст. 6387/879 г. и кончая ст. 6420/912 г., которая после рассказа о смерти князя от змеи, выползшей из черепа любимого коня, завершается выпиской из хроники Георгия Амартола об Аполлонии Тианском и пророчествах, все они, за исключением договора 6420/912 г., оказываются малодостоверны и прямо легендарны. Последнее может быть объяснено тем обстоятельством, что наличие в этих новеллах характерных фразеологических оборотов, использование топографических ориентиров, проведение идеи тождества “словен”, “полян” и “руси”, а также текстов, заимствованных из хроники Георгия Амартола, указывает на их принадлежность перу «краеведа-киевлянина», работавшего в первой половине XII в., или же — на кардинальную переработку им каких-то предшествующих текстов…». По существу Никитин признаёт, что вся «биография» Вещего Олега в ПВЛ ― чистое творчество киевского «краеведа» [5], и единственным реальным фактом в ней, тут с Никитиным нельзя не согласиться, оказывается только договор 911 года. Но подтверждает ли он реальность Вещего Олега?

«Ваша Светлость» или «каган всея Руси»?

Договор между Русью и Византией 911 года, приписанный авторами ПВЛ Вещему Олегу, ― действительно документ чрезвычайной важности для понимания процесса возникновения начальной руси. К сожалению, вопреки утверждению ПВЛ, мы не знаем, кто заключал этот договор со стороны руси и где эта русь обитала. Мы не знаем, на каком языке и какой письменностью был записан русский экземпляр договора. Мы не знаем, как этот экземпляр, либо его копия или перевод на какой-то славянский язык сохранился и попал к киевскому «краеведу» [6], который внес его текст в ПВЛ со своими комментариями и, увы, к нашему огромному сожалению, коррективами собственно текста. Но кое-что из этих важных вопросов можно с высокой степенью вероятности прояснить даже из того правленного «краеведом» варианта текста договора, который доступен нам сегодня единственно в ПВЛ.

В самóм тексте договора сказано, что договор записан неким «ивановым написанием»: «В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием [подчёркнуто мной – В.Е.] на двух хартиях ― Царя вашего и своею рукою, ― скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам…». Отечественная историография старательно обходит молчанием это «иваново написание», которым, как следует из текста договора, был написан экземпляр руси. Что касается языка этого экземпляра, то он по умолчанию подразумевается русским. Но что такое был русский язык в начале X века? Ответ далеко не очевиден. По крайней мере, в середине X века, по хорошо известному свидетельству Константина Багрянородного в его труде «Об управлении империей», «русские» названия днепровских порогов звучали явно по-древнескандинавски. Следовательно, и сам русский язык того времени должен был быть языком древнескандинавским. Так вот, вышеозначенное никому не известное «иваново написание» старательно обходится молчанием, равно как и «русский язык» по Багрянородному, так как не может быть сопоставлено ни с одним из славянских языков и алфавитов. А сопоставлять его с неславянскими языками и алфавитами никто принципиально не желает.

ПВЛ приписывает текст договора 911 года лично Олегу, причем в весьма странном контексте: «Послал Олег мужей своих заключить мир и установить договор между греками и русскими, говоря так: “Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского…”». Как будто Олег лично диктует своим послам не проект договора, а… «список» с него! И это никого не смущает, включая, кстати говоря, и А. Никитина. Как никого почему-то не смущают имя и титулы Олега. А титулам в тексте договора Никитин придает огромное, неоправданно большое значение: «Олег, безусловно, был князем, причем наследственным князем, т.к. в тексте договора 6420/912 г. он представлен с титулом “светлости”, что могло иметь место только в том случае, если константинопольский двор был абсолютно уверен в правомочности Олега претендовать на графское или княжеское достоинство». Эта «светлость» ― титул, совершенно не свойственный древней руси, по крайней мере русским князьям в ПВЛ, ― служит Никитину основанием посчитать Олега потомственным владетельным графом или князем из центральной Европы, где в X веке такие титулы якобы были в ходу. Он словно начисто забывает сделанный им же парой абзацев выше совершенно справедливый вывод о недостоверности всего, связанного с Вещим Олегом в ПВЛ, из-за чересчур творческого подхода его «краеведа» к правкам и переработкам текста ПВЛ и, в частности, всего относящегося к договору 911 года. Между тем, совершенно очевидно, и это по сути признает сам Никитин, что все титулы в тексте ПВЛ в отношении предводителей руси IX–XI веков насквозь липовые. Все документы того времени кроме писаной много позже ПВЛ, как отечественные («Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона), так и иностранные, в частности европейские (Бертинские анналы) и арабские (Ибн Русте, Гардизи и др.), единогласно и однозначно говорят, что верховные правители руси со второй половины IX века вплоть до второй половины XI века носили титул «каган». Правда, греки этого титула за властителями руси не признавали и всех их без разбору именовали «архонтами». Все «князья» и «великие князья» в ПВЛ ― это правки поздних обработчиков её текста, не в последнюю очередь киевского «краеведа». А что касается константинопольского двора, то тому всегда было глубоко наплевать на правомочность титульных претензий варварских князьков, всяких там архонтов и архонтисс, которые были ему совершенно неинтересны вместе с их претензиями.

Абсолютно нулевую значимость титулатур в тексте ПВЛ, в частности в тексте договора 911 года, весьма наглядно иллюстрирует сам договор уже своей преамбулой: «…посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, ― светлых и великих князей, и его великих бояр…». Во-первых, сама «Его Светлость» оказывается «великим князем русским», чего не могло быть в исходном тексте договора. Трудно сказать с уверенностью, носил ли предводитель руси, инициировавший договор 911 года, титул кагана или довольствовался родовым именем-титулом «ольг», о чём мы ещё поговорим чуть ниже, но именоваться «великим князем» он точно не мог. Во-вторых, «под его рукою», оказывается, находились… другие «великие князья», что вообще есть полный абсурд: великий князь на то и великий князь, чтобы не быть чьим-то подручным. В крайнем случае, великий князь мог бы оказаться «под рукой», то есть в некой зависимости от кагана или императора. В-третьих, дело усугубляют какие-то «великие бояре» ― титул, как известно, прямо связанный с обладанием крупной земельной собственностью и потому вообще лишенный смысла у начальной руси, этаких водных кочевников «перекати поле», купцов и пиратов, что следует из текста договора. (Характерно, что А. Никитин очень точно и выразительно называет начальную русь «морской пехотой» своего времени.) Такое типичное для «краеведа» нагромождение нелепиц напрочь лишает всю титулатуру в тексте ПВЛ каких-либо претензий на достоверность. Соответственно, невозможно всерьез рассматривать частный ляпсус со «светлостью» в качестве аргумента для утверждения о «центрально-европейском происхождении» заключившего договор 911 года предводителя руси.

Оставаясь в неведении относительно титула этого предводителя, мы на самом деле пребываем в таком же неведении относительно его имени. Как уже постулировалось выше, «Олег» ― не личное имя, а титул «ольг», эквивалентный для собственно руси титулу «каган». Если отбросить случайно затесавшегося в «Рюриковичи» самогó Рюрика, то, согласно ПВЛ и другим известным документам того времени, все первые властители древней руси носили это наследственное имя-титул. Вслед за ольгом Вещим мы видим Игоря Старого, который «Кембриджским анонимом» тоже назван ольгом (Х‑л‑гу), а затем жену Игоря, тоже ольгу, у которой, кстати, если верить В. Татищеву, помимо этого имени-титула имелось и личное имя «Прекраса» [7]. Весьма вероятно, что в имени Святослава первый компонент Свят‑ тоже является славянской калькой с helgi/ольга. В этот же ряд ольгов и ольг можно поставить безымянного древлянского «князя Олега», который, по версии ПВЛ, был сыном Святослава (ольга Слава?) и внуком ольга Игоря и ольги Прекрасы. Вот такая семейственность «ольгов» и «ольг», совсем как у К. Коллоди: «Когда-то я знавал целую семью Пинокки: отца звали Пиноккио, мать ― Пиноккия, детей ― Пинокки, и все чувствовали себя отлично».

В тексте договора 911 года имя Олега Вещего, ― по моему предложению, титул (или династическое имя) «ольг», который для внешнего мира мог «с помпой» переводиться как «каган», ― встречается один единственный раз вкупе с рассмотренной выше сомнительной титулатурой, что заставляет видеть здесь инсинуацию «краеведа». Если выбросить из преамбулы весь кусок с липовой титулатурой и «именем» Олега в придачу, то ничто в договоре больше не будет указывать на то, что у заключавшего его предводителя руси вообще было личное имя. Можно провести несложный эксперимент и гипотетически восстановить оригинальный кусок преамбулы договора, изъяв вставленные имя и титулы и тем самым возвратив преамбуле тот вид, который она могла иметь до её правки «краеведами» и другими «корректорами» ПВЛ. Для этого в имеющемся тексте из ПВЛ «Мы от рода русского ― Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, ― светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших великих князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских» для подчёркнутых мною мест сделаем «обратную замену», чтобы вернуться к предполагаемому исходному тексту договора. Убрав «великих князей», «светлых князей», «великих бояр» и заменив «Олега» на «ольга», получим: «Мы от рода русского ― Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― посланные от ольга русского, и от всех, кто под рукою его, ― князей [?], и его мужей [?], к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских». Такая формальная замена снимает логические несуразицы и смысловые нестыковки и делает весь приведенный текст более логичным и осмысленным. А это дает дополнительное основание оставить в качестве рабочей мою гипотезу о том, что все Олеги и Ольги в тексте ПВЛ ― это титулы или наследственные династические имена, которые превратили в личные имена первых властителей руси, сознательно или по ошибке, авторы и правщики ПВЛ.

Но нам в конце концов не столь важны личные имена предводителей начальной руси. Гораздо важней её этническое лицо, места обитания и модус вивенди. И как раз на эти вопросы можно поискать ответы в договоре 911 года, хотя бы между строк. А. Никитин был абсолютно прав, придавая огромное значение этому договору. Договор действительно дает очень важную информацию, но не о мифическом Вещем Олеге, а о самóй начальной руси, информацию не для подтверждения реальности этого никогда не существовавшего в природе князя, а для этнической и, тем самым косвенно территориальной, идентификации руси, что тысячекратно важнее.

Личные имена или этнические идентификаторы?

Договор 911 года подвергался отечественной историографией изучению с источниковедческой и юридической [8] точек зрения. Но мы эти аспекты договора трогать не будем, а сконцентрируемся на нескольких этнических и лингвистических моментах, которые помогут нам пролить свет на происхождение начальной руси.

Начнем с комментария ПВЛ к договору, который А. Никитин обоснованно считает «обработанным» его «краеведом-киевлянином»: «Олег же, немного отойдя от столицы, начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида со словами: "Платите мне дань"». Комментарий вроде бы преподносит нам пятерку имен посланцев Олега, но из него совершенно непонятно, кто такие эти Карл, Фарлаф и иже с ними. Можно лишь предполагать, что это и есть послы русского предводителя (ольга?) к византийским императорам. К их именам мы еще вернемся чуть ниже, а пока вновь небольшое попутное важное замечание к требованию послов.

А. Никитин справедливо отметил, что в самóм тексте договора 911 года нет ни слова о какой-либо дани. Речь там идет о компенсации за причиненный в Константинополе урон каким-то представителям руси и правилах урегулирования подобных инцидентов в будущем. Так что сентенция «Платите мне дань» ― чистая выдумка комментатора договора, то есть, по Никитину, «киевлянина-краеведа». Она весьма показательна и наглядно демонстрирует, что «краевед» не гнушается вложить свои собственные слова в уста «великого князя», грубо искажая при этом, сознательно или по неведению, смысл комментируемого текста. Тогда почему мы должны верить всяким «светлостям» и «великим князьям под рукой других великих князей», напиханным в ПВЛ тем же «краеведом» или его собратьями?

Мы здесь, в отличие от А. Никитина, не исследуем всю ПВЛ и связанное с ней творчество «краеведа», а потому перейдем непосредственно к тексту договора, в котором имеется некий след, этакие «отпечатки пальцев» таинственного протагониста договора ― начальной руси. Этот след, как и отпечаток пальца, можно проявить специальными средствами, в данном случае лингвистическими. След удается опознать в преамбуле договора, где перечислены имена уполномоченных лиц, подписавших договор со стороны руси. Назовём их еще раз: Карлы, Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид. Нетрудно видеть, что в число подписантов входят все пять послов (Карл, Фарлаф, Вермуд, Рулав и Стемид), названных в комментарии к договору, и еще десять других уполномоченных представителей руси, итого пятнадцать имён. Но действительно ли всё это имена? Так не считал чешский филолог XVIII века Я.К. Эрбен, который исключал из списка подписантов первый элемент «Карлы» [9], обратив внимание на то, что karl означает просто «мужчина, муж» в древнегерманских, в частности древнескандинавском, языках. К сожалению, Эрбен остановился на полпути, и дважды достойно сожаления то, что никто не подхватил и не развил его прозорливую так много объясняющую находку! Впрочем, чего было ожидать от отечественных историков и лингвистов, если от такой находки за версту несёт треклятым норманизмом?! Максимум, чего удостоилась эта бесценная мысль чешского ученого у отечественных исследователей ПВЛ и договоров руси с греками, ― только мимолётного замечания А. Никитина, что предположение Эрбена «возможно, имеет смысл». А оно-таки имеет, да еще какой ― решающий!

Действительно, в перечне подписантов договора «Карлы» вовсе не имя, а этнический идентификатор перед перечислением имен ― слегка славянизированное древнескандинавское «мужи». В этом своем качестве он находится в начале перечня и, что очень важно, в отличие от последующих элементов именного перечня, то есть настоящих имён, стоит во множественном числе. Но подобный идентификатор был бы бессмыслен в таком виде, будь он один. Да ведь то-то и оно, что он не один, хотя на это никто упорно не хочет обращать внимание! В середине перечня есть еще одно «имя», тоже пребывающее там во множественном числе, тоже имеющее адекватное нарицательное значение и потому со всей очевидностью являющееся этническим идентификатором: «Гуды» ― славянизированное готское «готы» [10]. При наличии второго идентификатора внутри перечня обретает смысл и первый в его начале, так как в паре они однозначно разделяют весь список имен на две разные этнические группы, члены которых перечислены строго вслед за своими этническими указателями. Соответственно моему предположению, преамбулу договора Олега следует читать так: «карлы [т.е. скандинавы – В.Е.]: Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав; гуды [т.е. готы – В.Е.]: Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид». Для выделения лексемы «карлы» в качестве этнического детерминатива принципиально то, что слово karl, будучи общегерманским, тем не менее напрочь отсутствует в готском языке, вследствие чего вполне оправдано его использование в перечне подписантов договора для отличия скандинавов от гóтов.

В самóм договоре и комментарии к нему «краеведа» можно найти сразу несколько косвенных подтверждений моей гипотезе.

При предлагаемом разбиении перечня на две этнические группы получает объяснение различие наборов имен послов в комментарии к договору и подписавших договор уполномоченных в его преамбуле. Собственно послами руси, ведшими переговоры в Константинополе, выступала только тройка «мужей»-скандинавов («Олег же… начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава [следует читать: карлов Фарлафа, Вермуда, Рулава – В.Е.] и Стемида со словами: “Платите мне дань”»). То есть в отправленное в Константинополь посольство входили только скандинавские «мужи» с готом Стемидом, о котором отдельный разговор впереди, и эти «мужи» полностью соответствуют комментарию к договору: «Послал Олег мужей [подчёркнуто мною – В.Е.] своих заключить мир и установить договор между греками и русскими…». Но еще более поразительна схожесть состоящего из «мужей»-скандинавов посольства «князя Олега» 911 года с аналогичным посольством «русского кагана» 838 года в тот же Константинополь, оказавшееся годом позже в Ингельгейме, где каганские послы были следователями Людовика тоже признаны скандинавами. Ну, право, не могут быть такие совпадения случайными!

В «скандинавской» четверке подписантов договора имена действительно чисто скандинавские: Ингельд, Фарлав, Вельмуд, Рулав, ― а в «готской» девятке ― Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид ― они более разношерстные, что и должно быть у готов, пять веков мешавшихся в Крыму, о чём более подробно речь впереди, с местным населением, аланским и тюркским, но превалирование германского элемента всё же очевидно и у них. Собственно, в готской группе, кажется, явно выпадают из германского ряда только своим тюркским обликом Актеву [11] и, возможно, Лидул.

Следует особо подчеркнуть, что две выделенные группы в списке подписантов договора неравноправны. «Мужи»-скандинавы явно привилегированы: их имена образуют первую группу в перечне подписантов договора «от рода русского» впереди гóтов, и сами эти «мужи» вели непосредственные переговоры с византийцами в Константинополе. А группа гóтов, имена которых стоят в перечне подписантов позади «мужей»-скандинавов, вообще к переговорам не была допущена. Исключение составляет один Стемид, что заставляет уделить ему особое внимание.

Стемид ― единственный гот, включенный, казалось бы в нарушение системы, в посольство скандинавских «мужей», хотя и в перечне послов, и даже в группе гóтов-подписантов его имя стоит последним. Но именно из-за участия в обоих списках, и везде на последних ролях, Стемид еще А. Сахаровым признан «секретарем» русского посольства. Необходимость включения в посольство в качестве секретаря именно этого гота, предположительно не слишком родовитого и потому везде оттесняемого в самый конец именных перечней, могло обуславливаться двумя причинами: вероятным хорошим знанием греческого языка, что естественно для крымских гóтов, несколько веков живших бок о бок с греками, а также, в не меньшей степени, владением «ивановым написанием», необходимым для выполнения секретарских функций, ибо, как мы помним, именно этим «написанием» был записан русский экземпляр договора 911 года. Поэтому не родовитый варяжский муж, скорее всего вообще неграмотный, а может быть безродный, но зато владеющий грамотой и греческим языком крымский гот оказался единственным лицом, способным справиться с работой переводчика и секретаря, и потому был не только включен в состав посольства, но и вошел в состав делегации для переговоров с греками. Не исключено, что именно Стемиду мы обязаны текстом договора, список с перевода которого с готского на старославянский язык оказался в ПВЛ и был присвоен его авторами ими же придуманному «князю Олегу».

Также отдельного замечания должен удостоиться и «муж» Ингельд. Самый первый в числе подписантов договора скандинав, он не был участником константинопольского посольства. Возможное и весьма вероятное объяснение этого ― очень высокий статус и весьма почтенный возраст этого «мужа», что позволяет предположить в нём если не самогó верховного предводителя руси (ольга?), инициировавшего этот договор и представленного а ПВЛ под именем Вещего Олега, ― то его правую руку и личного уполномоченного представителя. Интересно и, может быть, симптоматично, что в имени этого высокородного «мужа» первый компонент полностью идентичен первому компоненту следующего, по версии ПВЛ, властителя Руси Игоря (Ингвара), а второй ― второму компоненту имени бессменного «воеводы» Игоря и его преемников Свенельда.

Готы или русь?

Итак, судя по договору 911 года, этнически начальная русь представляла собой смесь скандинавов и гóтов при явном доминировании первых. На рубеже первой и второй третей IX века, когда вероятно формировалась начальная русь, скандинавов, то есть викингов-норманнов, можно было встретить на побережье многих стран Европы: восточной Англии, западной Франции, всей Испании, южной Италии. Это, разумеется, не считая Скандинавии. А вот с готами ситуация была похуже. Опять же, если не считать островов Готланд и Борнхольм на Балтике, то единственным местом, где еще можно было отыскать живых гóтов, оставался Крым. Трудно себе представить, чтобы договор с Византией заключали скандинавские предки шведов вкупе с жителями соседних островов Балтийского моря. Но если даже напрячь фантазию, всё равно ничего не получится, потому что в середине IX века в гипотетическом альянсе свеев Упланда и гóтов Готланда последние вряд ли оказались бы на вторых ролях. Островные готландцы в то время были гораздо более «продвинутыми» и более активными в «международных отношениях» по сравнению с периферийными континентальными свеями. А греческого языка не знали ни те, ни другие; и никакого «иванова написания» кроме младшего футарка ни у тех, ни у других не было. Так готская составляющая начальной руси однозначно указывает на Крым как место её зарождения.

К сожалению, мы очень мало знаем о крымских готах. Они появились в Крыму примерно в III веке в общем потоке переселения восточно-германских племен из балтийского Поморья на юг, в частности, в северное Причерноморье. Во время гуннского нашествия основная масса гóтов Причерноморья откатилась на запад и в перипетиях Великого переселения народов оказала значительное влияние на европейскую историю начала средних веков. Но, оказав ощутимое влияние на современную политическую и этническую карту Европы, сами готы в Европе растворились бесследно. От всего большого готского этноса остался только небольшой застрявший в горах южного Крыма осколочек. В конце концов сохранившиеся в Крыму готы сумели создать свое небольшое государство ― так называемую Крымскую Готию или государство Дори со столицей Дорос [12] ― и, находясь в непосредственном соседстве с греческим Херсонесом, рано восприняли ортодоксальное христианство. В конце VII века Крымскую Готию завоевали хазары, однако готы под руководством своего епископа св. Иоанна Готского подняли восстание против хазарского владычества. Несмотря на неудачу восстания и пленение предводителя, они в конце концов смогли вернуть себе независимость. В дальнейшем крымские готы, в целом следуя участи всего готского этноса, ассимилировались с местным населением, в данном случае греками побережья и степняками Крыма. Вероятно последним государственным образованием, которое можно более-менее уверенно ассоциировать с крымскими готами, было княжество Феодоро, возникшее примерно на месте бывшей Крымской Готии и самим своим названием не только демонстрирующее преемственность от государства Дори, но и дающее ясную дополнительную «готскую ссылку», так как по-готски крень тиуд (þiud‑ /θiwd/), что в передаче на византийском среднегреческом дало феод(доро) [13], означает «народ».

Кстати говоря, в другой передаче ― на славянском древнерусском языке ― авторы ПВЛ тот же самый готский тиуд превратили в «чудь», под которой в исходных летописных текстах фигурировали вовсе не финоязычные племена Новгородчины, ни одно из которых никогда не имело такого самоназвания, а готы Крыма. Это интуитивно уловил ещё А. Шахматов, и с этим тезисом согласился А. Никитин: «На источник такой эпонимической легенды [о призвании Рюрика – В.Е.] косвенным образом указывает лексема “чюдь”, в данном случае обозначающая не “эстов” или “заволоцкую чюдь”, а восходящая к первоначальному готскому (т.е. др.-немецкому) thiuda – “народ”, что было отмечено еще А.А. Шахматовым. Однако первоначальные эпонимы оказались забыты, а сама легенда приспособлена к условиям Новгорода на Волхове…». Простим Никитину очередные огрехи в языкознании. Во-первых, лингвистика не знает древненемецкого языка (хотя оперирует древневерхненемецким и древненижненемецким), она имеет дело с древнегерманским языком. Во-вторых, корень тиуд не древнегерманский, а именно готский [14]. Тем не менее, суть верна: пара лексем «русь» и «чудь» ПВЛ ― это действительно некий атавизм, сохранившийся в ПВЛ неясный отголосок двух составляющих начальной руси: скандинавов («русь») и гóтов («чудь»).

Считается, что последние следы крымских готов теряются где-то в IX веке. С этого времени готы практически не упоминаются и становятся археологически неуловимы. Вероятно они полностью ассимилировались и во всех бытовых хозяйственных аспектах стали неотличимы от прочего населения Крыма. Но есть два свидетельства сохранения крымскими готами своего языка вплоть до XVI века. Первое из них, монаха Гильома из Рубрука [15], относится к середине XIII века: «Между Керсоной [Херсонесом – В.Е.] и Солдайей [ныне Судак – В.Е.] существует сорок замков; почти каждый из них имеет особый язык; среди них было много готов, язык которых немецкий». Второе нам оставил посол Священной Римской империи в империи Османской Бусбек, который в XVI веке в Стамбуле узнал от каких-то залётных жителей Крыма и записал нескольких десятков слов и нескольких фраз еще вроде бы живого там в то время готского языка. Соединяя три факта: нарративное и археологическое исчезновение крымских готов в IX веке, появление в это же самое время нового этноса «русь» и сохранение в Крыму готского языка вплоть до XVI века ― можно предположить, что, во-первых, с IX века говорящие по-готски жители Крыма, сохраняя свой язык, уже потеряли все остальные идентифицирующие их как гóтов признаки и, во-вторых, что именно готы впоследствии оказались субстратом нового крымского этноса, суперстратом и катализатором которого выступили появившиеся в Крыму в то же самое время викинги-скандинавы. Новый этнос полностью заместил свой субстрат, вследствие чего исчезают все упоминания крымских гóтов, а на исторической сцене появляется русь. Разумеется, со временем граница между «карлами» и «гудами» стёрлась, а последующая славянизация руси вообще лишила смысла такое разделение, но период деления начальной руси на скандинавов и гóтов нашёл отражение в ПВЛ тесной увязкой лексем «русь» и «чудь», хотя их истинное значение вряд ли понимал уже «краевед-киевлянин», а тем более последующие редакторы и переводчики ПВЛ.

К концу первой трети IX века викингов-норманнов можно было встретить практически в любой точке побережья Европы. В большинстве случаев появление викингов было сродни стихийному бедствию: налетели, ограбили, разорили, увели пленных, и след их простыл. Правда, слово «налетели» не очень точное. Викинги не прилетали, а приплывали только и исключительно на кораблях, и след их тоже простывал не в небесах, а в морской дали. Однако иногда, когда условия складывались для них особенно удачно, норманны могли осесть надолго, а то и навсегда. Так появились норманнские государства в восточной Англии (Данелаг), Нейстрии (будущая Нормандия) и южной Италии (впоследствии Сицилийское королевство).

Викинги нападали на всё, что ни попадя, и грабили всех, кто попадётся. Хорошо, если о таком нападении написал что-нибудь монах ближайшей обители, эта запись попала в какие-нибудь анналы, а эти анналы дошли до наших дней. Увы, всё это в совокупности случалось крайне редко. В большинстве случаев оставались такие события безвестными, и либо руины разоренных селений тихо порастали быльём, либо жизнь брала своё, и на месте развалин вырастали новые поселения, обитатели которых могли не знать о бедах своих предшественников, а если и знали, то в конце концов забывали о них. Время, как известно, лечит. Так нам не повезло с Крымом. Ничего мы не знаем о том, как появились и что делали скандинавы (викинги, норманны, варяги ― называйте, как хотите) в Крыму. Но появиться там они были обязаны ― ничем крымское побережье не было хуже прочих берегов Европы.

А теперь, поскольку анналы не донесли до нас эха этого знаменательного события, придётся нам пофантазировать и представить себе, как это могло бы произойти.

Итак, какие-то скандинавы в IX веке после долгого и изнурительного плавания по чужим незнакомым рекам, если они плыли по речным путям «из варяг в греки» или «из варяг в хазары», либо многим бурным морям, если вокруг Европы и по Средиземному морю, впервые оказались в Крыму. Здесь, в непривычном для них климате и совершенно чуждом окружении они вдруг встретили, впервые за своё долгое и мучительное плаванье, некий аборигенный народ, внешне ничем не отличавшийся от других соседних обитателей Крыма, но совершенно неожиданно для скандинавов говоривший на более-менее понятном им языке! Да, это был уже не «классический готский» язык Ульфилы IV века и тем более не готский язык обитателей острова Готланд IX века, возможно это даже не чистый готский, а некое гото-аланское койне, но это всё-таки нечто более-менее понятное скандинавам, на чём можно было договариваться с аборигенами. А ведь это совсем иное качество! В Крыму и только в Крыму викинги получили уникальную возможность быстро и эффективно наладить контакт с местным населением и легко инкорпорироваться, встроиться в местную этнокультурную среду. В массе своей викинги были не из тех, кто пренебрегал такой возможностью.

С другой стороны, остатки готского народа влачили в Крыму жалкое существование и, не имея никаких перспектив, постепенно теряли остатки национальной идентичности. Как выразительно заметил археолог С. Черныш, комментируя археологическое исчезновение гóтов в Крыму в IX веке, «у нищих нет национальности». И вдруг эти малочисленные нищие хиреющие остатки прежде большого народа, некогда вершившего историю Европы, неожиданно получили уникальную возможность радикально изменить своё бедное и бесперспективное существование благодаря, выражаясь языком Л. Гумилёва, «пассионарному толчку» от невесть откуда взявшихся шустрых пришельцев, по удивительному промыслу Всевышнего оказавшихся какими-то дальними родственниками. Наверняка если не все, то многие готы воспользовались таким подарком судьбы. Поэтому в случае Крыма речь должна идти не о завоевании и покорении викингами местного населения, что для них было делом привычным, а скорее о неком исключительном симбиозе пришельцев-скандинавов с аборигенами-готами, о симбиозе, в котором каждый компонент выигрывал что-то для себя и в чём-то дополнял другого.

Именно этим симбиозом объясняются многие загадки древней руси, в том числе нашедшие отражение в ПВЛ. Одна из них ― явно привилегированное положение чуди наравне с русью: «В Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы…», ― и после персонального выделения руси и чуди далее скопом перечисляются прочие «всякие народы». Весьма вероятно, что в этой и подобной ей сентенциях ПВЛ устойчивая пара «русь» и «чудь» (русь всегда первая, как «карлы» в договоре 911 года!) как раз отражает тот самый уникальный симбиоз скандинавов и гóтов, а этноним «чудь» первоначально относился вовсе не к финоязычным племенам Новгородчины, ни одно из которых никогда не имело самоназвания «чудь», а к готам Крыма с их самоназванием тиуда в значении «народ» [16].

По своему внешнему виду русь не отличалась от жителей Крыма и всего Северного Причерноморья. Викинги всегда и всюду демонстрировали высокую адаптируемость к местным условиям, но в Крыму эта адаптация дополнительно ускорилась благодаря слиянию с родственным готским этническим компонентом. Своё веское слово должна была сказать и смена климата. Поэтому бесполезно искать в описаниях внешности руси у Ибн Фадлана или Льва Диакона что-то скандинавское. Знаменитый «портрет» Святослава у Диакона ― это «портрет» не скандинава, а типичного крымчака с единственным отличием в виде оселедца на голове, который Диакон считает признаком родовитости. Этот оселедец вероятно на самом деле был внутри нового народа отличительным признаком скандинавских «мужей» («руси») в противовес полностью бритоголовым готам («чуди»). В этом плане не стоит забывать, что северные германцы придавали волосам особое мистическое значение, чем, надо полагать, и был вызван обычай у скандинавской верхушки сохранять хотя бы символический клок волос на бритой голове.

В то же время ни византийцы, ни тем более арабы уже не отождествляли новый народ с готами. Крымские готы, никогда и ранее не игравшие в жизни империи, а тем более халифата, сколько-нибудь заметной роли, окончательно сошли с исторической сцены и были полностью забыты. В непосредственном общении византийские правители имели дело, как мы видим в свидетельствах 839 и 911 годов, со скандинавской элитой руси, по которой греки и судили о новом для них народе. Этот народ оказался северного «гиперборейского» происхождения, его родные края действительно были ужасно далеки и, как выразился патриарх Фотий в своих гомилиях 860 года, «отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней». Однако со временем греки осознали, что этот новый дикий народ вовсе не так уж далёк и, оказывается, буквально соседствует с ними в Крыму.

Центральная Европа или Крым?

Согласно «Кембриджскому анониму», «внешнеполитическая деятельность» Игоря Старого началась в районе Керченского пролива, где он пиратски, как и подобает истинному викингу, атаковал и ограбил хазарский город Самкерц. Но подоспевшее хазарское войско не только отобрало всю добычу, но и, захватив базу Игоря, заставило того воевать против Византии. В нашей литературе можно встретить утверждение, даже убеждение, что захваченной хазарами «столицей» Игоря был Киев. Это всего лишь домысел, основанный исключительно на фантастической истории Киевской Руси, придуманной киевским «краеведом». В самом «Кембриджском анониме» о Киеве нет ни слова, все захваченные хазарским военачальником Песахом в ходе кампании против Игоря города находились исключительно в пределах Крымского полуострова, а что касается Киева, то завоёвывать его у хазар вообще не было никакой нужды, так как в конце первой половины X века Киев и так давно был хазарским городом, что, в частности, подтверждается так называемым «Киевским письмом»  [17] из Каирской генизы.

По принуждению победителей-хазар Игорь в 941 году совершил пиратский рейд в Византию. Все византийские источники дружно сходятся на том, что русь совершила рейд 941 года на малоазийское побережье Византии из района Керченского пролива. Да и как можно было считать иначе, если о направляющемся к Босфору флоте Игоря византийцев предупредили сначала херсонесцы, а затем болгары. То есть, флот руси шел к Константинополю сначала мимо берегов Крыма, а затем Болгарии. Таким путём он мог идти только с Керченского или Таманского полуостровов. Туда же, к Керченскому проливу, по словам Льва Диакона, вложенным им в уста императора Цимисхия, бежал Игорь с остатками своих кораблей после поражения. Туда же «домой» отправлял Цимисхий и побеждённого им Святослава, которого, кстати, всё тот же Лев Диакон называет «катархонтом тавроскифов». Конечно, можно пытаться дезавуировать этих «тавроскифов» тем, что греки именовали скифами всех варваров, обитавших севернее Чёрного моря, то есть в Великой Скифии. Пусть так, но Диакон называет русь не просто скифами, а, извините, всё-таки тавроскифами, а так он мог назвать только «скифов», обитавших в Таврии. Договор между русью Игоря и Византией, датируемый в ПВЛ 945 годом, заставляет Игоря защищать Херсонес от чёрных булгар, что возможно только в том случае, если владения Игоря находятся между ними, то есть опять же в Крыму. Меморандумом 971 года Цимисхий обязывает Святослава не вести войн в районе Херсонеса, что предполагает по-прежнему близость владений Святослава к этому крымскому городу. Таким образом, вся удостоверенная документами вне ПВЛ деятельность Игоря и Святослава замыкалась главным образом на Крым, и лишь Святослав попытался распространить её на Болгарию, но всё равно не выходя за рамки Причерноморья [18]. Более подробный и развёрнутый перечень аргументов в пользу крымской резиденции Игоря и Святослава читатель сможет найти у А. Никитина, а мне на эту тему ещё осталось сделать лишь пару замечаний.

Как представляется мне, именно с таврической «пропиской» руси связаны типичные эпитеты, «дикая», «жестокая» и «кровожадная», которыми характеризуют русь византийцы: «всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности»; «скифский народ, дикий и грубый»; народ, «как все знают, жесточайший и суровый». Наверное русь действительно в смысле жестокости не уступала своим родителям-скандинавам, но какую-то особую свирепость греки приписывали руси не только вследствие её объективной «викингской» природы, но и по инерции считать именно варварских обитателей Тавриды особенно кровожадными дикарями. В греческой традиции такими жестокими и беспощадными, без жалости и без разбору убивающими всех попавших к ним в руки чужаков предстают обитатели Крыма тавры. Такими же в представлении греков были и тавроскифы-русь.

Также нельзя пройти мимо еще одной выразительной аналогичной традиции, на сей раз арабской, о трёх составных частях древней руси, из коих в одной, а именно Арте (Артании), не удалось побывать никому чужестранцу, так как местные жители обязательно убивали всех пришельцев. Весьма вероятно, что арабская традиция об Арте ― это отражение греческой о таврах и крымской руси. Так что легендарной Артой вполне мог быть Крым, который у арабов впоследствии также получил название «острова руси». Этот остров размеров в три дня пути был покрыт лесами и болотами, что в целом не противоречит размерам и ландшафтам Крыма с лесами в его гористой части и «гнилым» болотом Сиваша с северо-восточной «арабской» стороны. Важным аргументом в пользу Крыма следует считать часто повторяемое арабами утверждение, что остров был весьма населённым, конкретно говорилось о 100 000 жителей. Не знаю, насколько можно доверять этому числу, но даже близко сопоставимого населения не могло быть ни на одном из конкурентов Крыма, будь то остров Рюген или тем более островок Рюрикова городища. В контексте упоминания «острова руси» арабские географы подчёркивают, что все свои походы и набеги русь совершает только и исключительно на кораблях, что дало основание А. Никитину назвать русь того времени «морской пехотой». Кстати, Никитин очень едко высмеивает своего «краеведа», изобразившего в ПВЛ молодого Святослава этаким кочевником Дикого поля, всю жизнь проводящим на коне вместе со своей дружиной. На самом деле, множественные утверждения арабов о неумении руси сражаться верхом подтверждает и Лев Диакон при описании доростольского сражения, в частности, касательно конкретно Святослава и его войска.

Чтобы покончить с «центрально-европейской» русью, необходимо вернуться к ещё одному тезису А. Никитина о якобы разной руси Вещего Олега и Старого Игоря. Под давлением неопровержимых аргументов Никитин признал, что русь Игоря, а также и русь Святослава ― это русь крымская. Но в попытке сохранить свою гипотезу о центрально-европейском происхождении руси, он отделяет от неё русь Вещего Олега. Главный его аргумент ― якобы европейское происхождение «Его Светлости». Однако вынос мифической личности Вещего Олега за рамки реальной русской истории лишает Никитина этого главного аргумента. А второй и последний его аргумент ― наличие в договоре 911 года упоминания некой «чужой земли», на которой русь и византийцы обязаны оказывать друг другу помощь ― вообще трудно рассматривать в качестве аргумента. Почему-то Никитин решил, что эта «чужая земля» обязательно должна лежать между греческой и русской землями, что позволило ему отодвинуть русскую землю подальше от Византии, разумеется, в удобном для него северо-западном направлении. Но из текста договора никак не следует, что упомянутая «чужая земля» должна разделять Русь и Византию. По букве и смыслу договора она может лежать где угодно, куда доплывают византийские и русские корабли, хоть на краю света. Наоборот, то значительное место, которое занимает в договоре «морское право», говорит о том, что обе высокие договаривающиеся стороны ― морские державы. Этой посылке вполне соответствует крымская, но никак не центрально-европейская локализация руси. Так что на самом деле нет никаких оснований отделять русь 10‑х годов от руси 40‑х или 70‑х годов X века, и ещё меньше оснований относить русь 911 года подальше от морей вглубь европейского континента. Вся начальная русь второй половины IX и первой половины X века ― это русь единственно и только крымская. И нет никаких реальных свидетельств существования в означенный период времени какой-то другой руси.

Причерноморье или Приднепровье?

Не знаю наверняка, но вряд ли в Крыму найдены какие-либо археологические свидетельства присутствия там в IX–X веках скандинавов. Викинги практически не оставили археологам «норманнских» следов нигде в Европе. Они слишком быстро адаптировались и ассимилировались, либо еще быстрее «делали ноги». Но договор 911 года, если это не «липа», сочинённая киевскими «краеведами», что выглядит невероятным, даёт твёрдые основания полагать, что скандинавы в IX веке достигли Крыма и, встретившись там с местными готами, образовали тот самый симбиоз, который в конце концов положил начало народу «русь». В этом симбиозе готский субстрат дал местную основу новому этническому образованию и местные приморские базы, которые вероятно располагались на всех трех оконечностях Крыма [19], а скандинавский суперстрат, бесспорно привилегированный и лидирующий, дал новому народу «пассионарность», благодаря которой русь быстро вышла на «мировую арену» и заставила говорить о себе. Означенный симбиоз позволил «нищим, не имеющим национальности» остаткам крымских гóтов поднять голову и громко заявить о себе, а викингам-скандинавам ― возможность быстро укорениться на Чёрном море, где имелись великолепные возможности для их самореализации.

Отдадим должное А. Никитину: он имел смелость признать крымскую русь. Но, увы, он не принял Крым как исконную родину руси отчасти из-за своей ошибочной концепции возникновения первоначальной руси то ли во Фризии, то ли в центральной Европе, а отчасти, вероятно, из-за инерции мышления и отечественной историографической традиции, которая выводит начало русской истории из Поволховья и Поднепровья. В русле этой традиции у Никитина крымская русь ― всего лишь побочная ветвь, ответвление приднепровской руси, которая, в свою очередь, вторична по отношению к руси европейской. Но на самом деле никаких доказательств существования ни фризской, ни центрально-европейской руси нет, а те, что приводит сам Никитин, очевидно ошибочны. Более того, если мы имеем несколько твёрдых и заслуживающих доверия свидетельств современников о крымской руси в IX веке, то о гипотетической приднепровской руси вообще нет никаких объективных данных вплоть до приблизительно середины X века, когда о «Внешней Руси» и местности Киове/Киоаве в ней впервые говорит Константин Багрянородный, а топоним «Киййоб» появляется в «Киевском письме». Разумеется, здесь, как и ранее, мы исключаем фантазии «краеведа»-киевлянина в ПВЛ о так называемой «Киевской Руси» IX и первой половины X века с мифическими фигурами Кия с братьями и сестрой и Аскольда с Диром, справедливо дезавуированных Никитиным, а также Вещего Олега. Объективные данные археологии в полном согласии с Багрянородным и «Киевским письмом» не дают оснований говорить о приднепровской Руси до середины X века. Так, по свидетельству независимых археологов, IX век ― «один из наименее интересных периодов в истории этой издревле заселенной местности» (Ю. Кальмер), и «…история города берет начало в конце IX в., а к середине X в. он превращается в важный городской центр» (К. Цукерман). То есть, реально политическим центром чего-то город Киев стал где-то к середине X века, в целом синхронно первым упоминаниям Киовы/Киоавы Константином Багрянородным и Куябы арабскими географами. Но, конечно, в вопиющем противоречии с ПВЛ и всей общепринятой историей Киевской Руси.

Отечественная историография вслед за академиком Б. Рыбаковым трактует «Внешнюю Русь» Константина Багрянородного как некое противопоставление «Внутренней Руси», в которую Рыбаков, продолжая и развивая концепцию А. Насонова, включал среднее Приднепровье с Киевом, Черниговом и Переяславлем. Однако в тексте Багрянородного никакой «Внутренней Руси» нет, и более того, нет города Киева. При беспристрастном прочтении становится очевидным, что во «Внешней Руси» есть некая местность Киова/Киоава с крепостью Самватом, а все перечисленные им города, в том числе и находящийся совсем рядом с Киевом Вышгород, Константин относил к «Внешней Руси». Между тем специальная оговорка Багрянородного о том, что описываемая им Русь ― это Русь «внешняя», действительно подразумевает наличие другой, какой-то «внутренней» Руси. Вряд ли удастся найти на эту роль более удачного претендента, чем наша крымская Русь, действительно угнездившаяся внутри греческой ойкумены прямо под боком у византийского Херсонеса.

Я отдаю себе отчёт, что невероятно трудно перевернуть вверх тормашками, а на самом деле поставить с головы на ноги заржавевшую историю начальной руси в изложении ПВЛ. И тем не менее, я надеюсь, что люди со здравым рассудком ещё способны воспринимать разумные аргументы, особенно если таковые целиком и полностью согласуются с объективными данными археологии. Так, в пользу первичности именно крымской руси по отношению к руси приднепровской говорят не только приведённые мной выше аргументы, но и независимые свидетельства археологии Киева в трактовке не отечественных и тем более украинских, а видных зарубежных археологов. А их вывод категоричен: Киев как политический центр археологически проявляет себя только с середины X века [20]! Это на удивление точно совпадает с крушением крымской руси Игоря Старого, что вряд ли можно считать случайным совпадением. Соединение сведений «Кембриджского анонима» и византийских хронистов даёт нам некоторое представление об этом крушении.

В самом конце 30‑х или начале 40‑х годов X века «архонт» (каган? ольг?) крымской руси Игорь, воспользовавшись удобным моментом, совершает в лучших традициях викингов пиратское нападение на соседний хазарский город Самкерц и захватывает там большую добычу. Однако потом он терпит поражение от подоспевшего регулярного хазарского войска во главе с неким Песахом, и этот Песах не только отнимает у Игоря всю добычу и его базу, но в отместку заставляет начать военные действия против Византии. Подчиняясь требованию победителя, Игорь совершает пиратский рейд на малоазийское побережье Византии и вновь терпит сокрушительное поражение от сухопутных имперских войск и флота. Итог этой неудачной кампании подводит договор, датируемый в ПВЛ 945 годом. Этот итог катастрофичен для руси. Крымская русь, по-видимому, теряет свою крымскую базу, захваченную Песахом, весь свой флот, сожжённый «греческим огнём», а с ними всякую возможность существовать, то есть торговать и грабить в бассейне Чёрного моря. Русь, бывшая с самого своего начала, по удачному выражению А. Никитина, «морской пехотой», поневоле превращается в просто пехоту, а её предводитель Игорь вынужден искать новые места для рэкета на суше, в первую очередь в ближайших к Крыму районах: северном Причерноморье и Поднепровье. Вот тут-то и возникает Киевская Русь. Но это отдельный вопрос и отдельная большая тема.

Крымской локализации первичной руси никак не противоречит так называемый «Баварский географ», в котором при перечислении племён и народов восточной Европы первой половины IX века русь (Ruzzi) названа непосредственно вслед за хазарами (Caziri). Ведь именно в Крыму начальная русь наиболее близко, буквально бок о бок, сосуществовала не только с греками, но и с хазарами. А вот граничила ли с Хазарией Киевская Русь? В IX веке точно нет, так как самой Киевской Руси в то время просто ещё не было. Так что в «Баварском географе» речь почти наверняка идёт о крымской руси.

А в завершение данной темы полезно вернуться к таинственному «иванову написанию». В свое время я высказывал предположение, что речь может идти о гипотетической азбуке на основе греческого алфавита, выработанной готским епископом VIII века св. Иоанном для нужд церковного богослужения в его крымско-готской епархии [21]. После появления в IX веке в Крыму пришельцев-скандинавов и симбиотического слияния их с аборигенами-готами, вследствие чего там образовался новый этнос ― русь, ― эту гипотетическую азбуку, приспособленную к особенностям крымско-готского языка, должны были воспринять близкие к готам по языку скандинавы, вследствие чего та должна была превратиться в универсальную письменность для русского языка, который без всякого сомнения в то время был языком германским, возможно неким гибридом древнескандинавского и крымско-готского. Вероятно именно с этой азбукой в IX веке столкнулся ― заметим себе, всё там же, в Крыму! ― св. Кирилл во время своей хазарской миссии 860 года и естественным образом назвал её «русским письмом». Таким образом, две мои гипотезы, о начальной крымской скандинавско-готской руси и «ивановом написании» как письменности для языка этой гибридной руси, неплохо дополняют друг друга, что само по себе может служить косвенным доказательством правоты обеих.

Тем не менее, я не могу не упомянуть об ещё одном и только одном, благо, никаких иных мне просто не встречалось, объяснении «иванова написания». И. Хайнман [22] объясняет «иваново» из ивритского יוון, что звучит примерно как яван и означает «Греция». Тогда «иваново написание» ― это всего лишь греческий алфавит, и слова договора «мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях» следует понимать так, что оба экземпляра были написаны по-гречески, для чего в состав русской делегации был введен хорошо владеющий греческим гот Стемид. Надо признать, объяснение выглядит простым и очень красивым, по крайней мере, для неспециалиста в иврите. Иврит наверняка имел в X веке какое-то хождение в Крыму, бóльшая часть которого находилась под властью Хазарии. Вот только зачем готу пользоваться словом из иврита, составляя договор между греками и русью на греческом языке, даже если этот гот был настолько образован, что знал иврит тоже? Непонятно.

«Ротс» или «хрос»?

Вопрос возникновения начальной руси неизбежно пересекается с проблемой появления самогó этнонима «русь». Разумеется, в контексте гипотезы о крымском симбиозе скандинавов и гóтов из многочисленных толкований этого этнонима предпочтение автоматически получают те, которые так или иначе связаны со скандинавами либо готами.

На скандинавском направлении давно известна и на сегодняшний день числится среди наиболее популярных «теория руотси». Согласно ей, своё имя этнос «русь» получил от древнегерманского слова ротс (rōþs /ro:θs/), означающего «весло» или «гребля», через финское посредничество, так как в современном финском языке закономерно производный от ротс компонент сложных слов ruotsi‑ означает всё, связанное со шведами: Ruotsimaa ― «Швеция», ruotsilainen ― «швед». Естественно, предполагается, что финны восприняли это слово непосредственно от викингов-норманнов. А вот объяснений, как и почему это слово перешло от финнов в древнерусский язык и было принято в качестве самоназвания приднепровскими славянами, так и не придумано, а это практически обесценивает всю теорию.

Строго говоря, нигде, ни в одном средневековом документе само слово ротс не зафиксировано, но оно, безусловно, существовало, так как у него есть преемники в современных германских языках: шведское rodd /rud/ ― «гребля», немецкие Ruder ― «весло, руль (кормило)» и Rudern ― «гребля», а также английское rudder ― «руль». Зато из древнескандинавских рунических надписей известно слово ― ротскарлар ― «гребцы», а дословно ― «гребные мужи». И тут мы подходим к очень важному моменту, устраняющему необъяснимое, да на самом деле и ненужное финское посредничество. Ведь ротскарлар ― суть те самые русские карлы, то есть «мужи» руси, составлявшие посольства русских каганов и ольгов в Константинополь в 838 и 911 годах! Если не принимать всерьёз такую историческую фантастику как крымские финны, то следует принять прямое превращение древнескандинавского ротс в древнерусское «русь». Но, вполне возможно, всё же не без посредничества, только никак не финского.

Готское объяснение этнонима «русь» будет, пожалуй, постарше скандинавского и восходит к концу XIX века. Согласно ему, этноним «русь» происходит из готского слова хрос (hrōþ /^hŗo:θ/) ― «слава», в котором диграф хр обозначает глухой дрожащий согласный (в русском языке такого звука нет, а звонкая пара к нему передаётся буквой р), долгий закрытый гласный звучит как нечто среднее между о и у, а конечное с ― на самом деле фрикативный межзубный, которого в русском языке тоже нет, а русским ухом он обычно воспринимается как альвеолярный, вследствие чего всё слово в целом звучит похоже на (х)рос. У этого объяснения, почему-то не получившего широкого распространения, есть тем не менее две весьма привлекательные отличительные черты. Во-первых, с учётом реального произношения (х)рос поразительно точно соответствует традиционной греческой передаче этнонима руси ― ‛Ρως /^hro:s/. Тот же глухой дрожащий согласный в начале, тот же долгий гласный и тот же фрикативный на конце при неизбежной для греческого языка замене фрикативного межзубного на альвеолярный. Во-вторых, типичное для древнегерманских племён громкое и хвастливое самоназвание «славные» [23], которое может оказаться решающим фактором для понимания процесса переноса впоследствии этнонима «русь» в славянский языковой ареал и превращение его в топоним «Русь», а затем и название восточнославянского государства.

Может быть в генезисе этнонима «русь», как и этногенезе руси, тоже следует исходить из симбиоза скандинавского и готского, в котором роль посредника мог сыграть готский язык. Дело в том, что в готском неизвестен аналог древнескандинавскому ротс, и поэтому ротс мог в сознании гóтов замещаться их собственным близко звучащим словом хрос, вследствие чего скандинавские «гребные мужи» превратились в «славных мужей». Соответственно, процесс формирования этнонима «русь» мог бы проходить следующим образом. На первой стадии благодаря крымскому симбиозу скандинавов и гóтов скандинавское ротс замещается готским хрос и фиксируется в письменном виде, например, «ивановым написанием». Затем устная или письменная словоформа хрос становится известной византийцам и получает сохраняющее её звучание широко известное греческое оформление ‛Ρως. Параллельно исходное ротс, циркулируя внутри германского мира, фиксируется «Баварским географом» на латыни в форме Ruzzi, в которой, если z читать не по-латински, а по-баварски как /ts/, мы видим знакомый корень ротс/рутс с латинским окончанием множественного числа ‑i. Далее, где-то в конце первой полвины X века, в процесс вовлекается славянское Приднепровье и, может быть, славянская Болгария. На последней стадии генезиса, в XI веке, когда в Киевской Руси при Ярославе Мудром начинается книгописание, киевские книжники (возможно вслед за болгарскими переводчиками) воспринимают из переводимых ими греческих книг словоформу ‛Ρως и передают её кириллицей как «РУСЬ» с сохранением её примерного звучания в среднегреческом языке, но подчиняют эту чуждую древнерусскому языку словоформу свойственной ему этнонимической парадигме ливь, корсь, сумь, ямь и им подобным. Славянизированная книжная словоформа «русь» приживается на месте своего образования в Киеве, а затем вместе с православием и славянским языком распространяется на всю Киевскую Русь. Между прочим, явное превалирование в Киевской Руси по сравнению с другими славянскими странами кириллицы в ущерб глаголице может объясняться давно укоренившимся у начальной руси «ивановым написанием», которое, весьма вероятно, стало благодаря знакомству с ним св. Кирилла прототипом кириллицы.

Здесь напрашивается ещё пара небольших отступлений. Во-первых, то, что в русском языке в качестве имени прижилась словоформа «Олег», а не «Ольг», могло быть следствием влияния готского хэлиг ― эквивалента древнескандинавского helgi. Во-вторых, в готском языке неизвестно слово для понятия гребли, что выразительно указывает на гóтов как сухопутный народ [24], которому для превращения в русь, то есть «морских пехотинцев» А. Никитина, требовался не только «пассионарный толчок», но и хорошие учителя-мореходы. И то и другое они получили от пришельцев ― викингов-скандинавов. Тем не менее, для судоходства в готском языке существовал глагол фарьян, производное от которого фаринг в значении «путешественник (по воде)» и «член судовой команды» вполне могло быть наследовано от крымской скандинаво-готской руси славянской приднепровской русью с последующим лингвистически неизбежным его преобразованием в славянизированную форму «варяг».

А теперь вернёмся чуть-чуть назад к Арте (Артании) ― одной из трёх традиционных частей руси IX–X веков в арабской традиции, которую мы ранее предположительно соотнесли с крымской русью. Теперь для такого соотнесения появляется дополнительное лингвистическое основание. На первый, особенно непривычный, взгляд может показаться, что между словами «арта» и «хрос» нет абсолютно ничего общего, но на самом деле это не так. Они вполне могут оказаться одним и тем же словом! Здесь необходимо иметь в виду, что «арта» ― это некая условность. На самом деле арабское слово ارث может читаться несколькими разными способами, так как арабы на письме опускают гласные. При переводе географических названий с арабского на другие языки переводчики просто подставляют принятый в языке, на который осуществляется перевод, соответствующий географический термин. Но в тех случаях, когда этот термин неизвестен или исходное название не может быть сопоставлено с известными объектами, переводчик вынужден произвольно вставлять гласные, обычно одну или несколько гласных а, чтобы получившееся слово было хотя бы удобно произносимым. Так вот, если отбросить привнесённые переводчиком добавки, консонантный каркас слова «арта», который только и имеет смысл в арабском языке, ― ‛рт /‛rθ/ ― оказывается в точной транскрипции практически одинаковым с каркасом слова хрос /^hrθ/. Таким образом, вполне возможно, что несмотря на кажущуюся непохожесть оба слова, «арта» и «хрос», могут оказаться одним и тем же, передающим понятие «русь» и относящимся с учётом всего сказанного выше конкретно к крымской руси.

Коснувшись лингвистических аспектов, нельзя не сделать ещё несколько замечаний о начальной руси.

Типично готские имена мы видим в договоре Игоря с Византией, приуроченному авторами ПВЛ к 945 году. Там среди имён послов и купцов руси встречаются три одинаковых имени «Прастен» (Прастен Тудоров, Прастен Акун, Прастен Бернов) и два купца с похожими именами Фрастен и Фуростен. С учетом отсутствия в старославянском языке звука /f/ и закономерного перехода при заимствовании славянским древнерусским языком иноязычного /f/ в /p/ основа исходного имени реконструируется как «Фрастен». Это популярное среди руси X века имя этимологизируется только из готского языка, в котором фраст означает «ребенок», а также вероятно «отпрыск, потомок, выходец». Существенно, что корень фраст чисто готский, его нет ни в скандинавских, ни в других германских языках.

Константин Багрянородный мельком замечает, что Святослав, сын архонта Игоря, «сидел в Немогарде». Общепринятая трактовка этой «Немогарды» ― Новгород, имея в виду Новгород Великий. Однако на самом деле сидеть в Новгороде Святослав не мог ― во время написания Константином его труда «Об управлении империей», где помянут Святослав с «Немогардой», Новгорода Великого ещё нет. На его месте только-только рубят первые дома. Конечно, может быть у Багрянородного речь идёт о Ладоге или Рюриковом городище. Но всё это так далеко от Киовы/Киоавы, не говоря уже о Крыме! Между тем Немогардой мог быть любой город (или подобно Киове/Киоаве какая-то местность) в Крыму или поблизости, захваченный русью, ведь по-готски нем означает «захват, завоевание». Очень хотелось бы видеть в этой Немогарде только что освоенное (то есть, захваченное, завоёванное) нижнее, а может быть уже и среднее Поднепровье.

Киевлянин-«краевед» описал в ПВЛ Святослава как степняка-кочевника, не покидающего седла неприхотливого воина во главе такой же дружины. Этот выдуманный образ развенчивает Лев Диакон, а вслед за ним и А. Никитин. Вопреки вранью ПВЛ Святослав всё ещё оставался викингом и «морским пехотинцем», осуществляющим свои походы главным образом по воде и боявшимся уходить от неё далеко и надолго, чем вероятно и объясняется его нежелание задерживаться в Хазарии и защищать балканские клиссуры и Преслав от Цимисхия в Болгарии. В этом контексте знаменитое «Иду на вы» Святослава ― не что иное, как грозный девиз викингов «Берегись ― я иду!» в вольной передаче киевского «краеведа».

Не всё просто с первыми вроде бы славянскими именами русских князей. Имена «Святослав», «Ярополк» и «Владимир» не такие уж славянские, они, если так можно выразиться, «двойного применения». Константин Багрянородный передаёт имя «Святослав» в форме Сфендостлавос, в которой первый компонент сфенд в равной мере соответствует как старославянскому свент ― «святой», так и готскому свинт ― «сильный, могучий, здоровый». Кстати, вполне возможно, что славянское слово «святой» произошло от готского (или, более общо, от древнегерманского) свинт. В имени «Владимир», которое на самом деле в древних документах пишется «Владимѣръ» (через ять), оба компонента имеют соответствия в готском языке: валд ― «властелин, правитель» и мер ― «большой, великий; известный, прославленный». Из славянских языков, заметим себе, компонент «мер» этимологизируется не в пример хуже. «Ярополк» тоже имеет германские этимологии из Jahr (готское йер) ― «год» и Volk ― «народ, люди». И вновь та же самая картина: русское слово «полк» как боевая единица восходит к германскому фольк, а для компонента имени правителя «рода русского» в большей степени подходит именно германское значение «народ», а не славянское «полк».

Послы или лазутчики?

Настаивая на крымской локализации начальной руси нельзя замолчать самое главное (если не единственное серьёзное) возражение против неё, а именно утверждение Бертинских анналов, что якобы путь «послов кагана руси» в Константинополь пролегал через территории, населённые ужасными варварскими народами. Разумеется, такой путь напрочь исключает из возможных локализаций руси Крым, откуда в Константинополь можно приплыть по Чёрному морю, что наверняка и сделали бы послы крымской начальной руси. Однако это возражение вполне может оказаться мнимым по двум причинам.

Первая причина кроется в переводе самих Бертинских анналов. На проблемы с их переводом [25] указывали различные языковеды. Так, Х. Станг [26] полагает, что вопреки общепринятому переводу анналов император Феофил в своём письме вовсе не утверждал, что прибывшие к нему послы сами называли свой народ русью, а лишь замечал, что этот народ называют русью. Согласитесь, разница огромная! В общепринятом переводе «русь» ― это самоназвание народа, а в переводе Станга ― название, принятое в Византии по аналогии с пресловутым библейским народом Рос (Рош), которое, вообще говоря, может быть никак не связанным с истинным самоназванием приславшего послов народа. Другой лингвист, И. Гарипзанов [27], на основании анализа самых ранних изданий Бертинских анналов приходит к выводу, что в записи 839 года речь идёт не о кагане Руси, а о правителе Руси по имени Хакан и приводит примеры этого имени в документах средневековой Скандинавии. Это имя, в современном варианте «Хакон» весьма популярное и в сегодняшней Норвегии (по иронии судьбы упомянутого выше норвежца Станга зовут как раз Хаконом), известно и нашим летописям в славянизированной форме Акун / Якун.

После такого небольшого предисловия-обзора можно перейти к диким и жестоким племенам на пути послов руси. В наиболее известном переводе записи 839 года Бертинских анналов, доступном на сайте «Восточная литература», интересующий нас текст выглядит так: «Он [Феофил] также послал с ними [своими послами к Людовику – В.Е.] тех самых, кто себя, то есть свой народ называли Рос, которых их король, прозванием Каган, отправил ранее ради того, чтобы они объявили о дружбе к нему, прося посредством упомянутого письма, поскольку они могли [это] получить благосклонностью императора, возможность вернуться, а также помощь через всю его власть. Он не захотел, чтобы они возвращались теми [путями] и попали бы в сильную опасность, потому что пути, по которым они шли к нему в Константинополь, они проделывали среди варваров очень жестоких и страшных народов [подчёркнуто мной – В.Е.]». Не то, чтобы очень вразумительно, но в целом действительно создаётся впечатление, что послы руси шли в Константинополь чуть ли не пешком сквозь строй кровожадных варваров.

Но это только один из переводов, выполненный с одного из изданий Бертинских анналов [28]. А вот для сравнения еще один перевод того же текста, выполненный совсем недавно филологами из СПбГУ с факсимильной копии самого древнего манускрипта Бертинских анналов, полученной С. Головиным из Франции, непосредственно из библиотеки Сент-Омера, где находился монастырь Сен-Бертен: «[Феофил] послал также с греками неких людей, которых по обыкновению называли росами (Rhos), как самих их, так и род их. Король их по имени Хакан (Chacanus) ранее направил их к императору [Людовику] по причине дружбы, как они утверждали, испрашивая через упомянутое письмо, насколько могут они в целом посредством императорского радушия рассчитывать на помощь и на возможность возвращения через его владения (imperium). Путь же их в тот самый Константинополь пролегал через императорские владения. Росов причисляли к необъятным варварским племенам, чрезмерно диким [подчёркнуто мной – В.Е.]. Император [Людовик] не хотел, чтобы росы возвращались через его владения, дабы эти владения не оказались в сильной опасности». Для начала отметим, что этот перевод полностью подтверждает коррективы Х. Станга и И. Гарипзанова («которых по обыкновению называли русью» и «король их по имени Хакан»), чем неизбежно порождает недоверие к остальному тексту популярного перевода. По интересующему нас вопросу перевод из СПбГУ не оставляет сомнений, что варварство и дикость приписываются не каким-то неизвестным народам на пути посольства руси, а самой руси, что вполне соответствует византийской традиции в отношении таврических народов вообще и начальной руси в частности. Что же касается пути посольства в Константинополь, то, согласно этому переводу, он пролегал не по диким степям с кровожадными варварами, а по территории империи франков. Казалось бы, хрен редьки не слаще, такой вариант всё равно оставляет Крым далеко в стороне от возможных мест дислокации начальной руси. Но… на самом деле путь посольства руси в Константинополь вовсе не обязан быть прямым и кратчайшим, что и является второй причиной для пересмотра устоявшейся точки зрения.

Оба перевода, общеизвестный и представленный выше альтернативный, говорят, на сей раз в полном согласии, что Людовик провёл в отношении послов руси тщательное расследование, в результате которого выяснилось, что, во-первых, послы были свеонами, то есть скандинавами, а во-вторых, что они были скорее лазутчиками, чем миссионерами дружбы между народами, и разведывали имперские владения. У нас нет оснований не верить следователям Людовика ― им, безусловно, было виднее. Но если послы были лазутчиками, посланными с какими-то разведывательными целями, то не имеет смысла привлекать их путь и их странствия для установления места дислокации руси и резиденции пославшего их кагана (ольга Хакона?). Из Бертинских анналов следует только то, что молодая русь готовилась к выходу на европейскую арену и прощупывала возможные пути этого выхода. Возможно, «послы» руси просто проникли в государство франков через Константинополь, и посольство 838–839 годов было не единственным шнырявшим по Европе (да и только ли по Европе?), но, к сожалению, единственным, удостоившимся мимолётного упоминания в европейских анналах.

Отдельный вопрос, можно ли вообще говорить о государстве Русь в первой половине IX века. Скорее всего, начальная русь не имела какой-то сплошной территории даже в Крыму. В X веке договоры с Византией всё ещё подписываются не от государства Русь, а «от рода русского». Сам непоседливый и бездомный образ жизни викингов с непрерывными путешествиями и абсолютным отсутствием каких-либо территориальных привязанностей для начальной крымской руси усугублялся изначальной рассеянностью их готского субстрата. По приведённому выше свидетельству Рубрука, в середине XIII века побережье Крыма характеризовалось языковой чересполосицей, и готский был лишь одним из местных языков. Да и в глобальном плане отсутствие традиций государственности, вообще понятия о государстве и даже элементарного представления о ценности земли как таковой объективно препятствовали созданию викингами своих государств. Как показывает история Европы, территориально целостные государства норманнов возникали только там и только тогда, где и когда им удавалось захватить власть в уже существующих государственных образованиях. Именно так возникли государства викингов Данелаг, Нормандия и Сицилийское королевство. По этой же, кстати сказать, причине бессмысленно концептуальное утверждение классического норманизма о создании Киевской Руси варягами буквально на пустом месте среди диких славянских племён, от которого, правда, сами норманисты давно уже отказались. Древняя Русь как полноценное государство с единой территорией безусловно возникла на основе уже существовавшего ранее государственного образования в Поднепровье с преобладающим на его территории славянским языком. Весьма вероятно, что его возникновение было связано с падением Великой Моравии в начале X века, давшим толчок центробежному процессу распространения славянской государственности и письменности на все окрестные территории. А к середине того же века другая катастрофа ― крушение крымской руси ― заставила Игоря уйти из Крыма и «наложить лапу» на одно из таких государственных образований в среднем Поднепровье.

Рождение нового этноса «русь» маркировано совпадением двух событий в первой половине IX века: появлением викингов-скандинавов в Чёрном море и исчезновением всяческих упоминаний о крымских готах и археологических свидетельств их присутствия в Крыму. Аналогичным образом возникновение Киевской Руси также отмечает совпадение сразу трёх событий середины X века: крах крымской руси Игоря Старого, первые упоминания Киева (Киова/Киоава Константина Багрянородного, Киййоба «Киевского письма» и Куяба арабских географов), а также археологически удостоверенное превращение Киева в административный центр некого политического объединения, надо полагать того, которое нам известно как Киевская Русь.

Вообще интересно отметить, что в становлении древней Руси особую роль сыграл языковой фактор. Первый толчок к синтезу этноса «русь» дал крымский симбиоз скандинавов и готов, основанный на языковой общности, уникальной для всей истории викинга. Другой важнейший этап образования Киевской Руси был инициирован языковой общностью поднепровских и поволховских славян, которая несмотря на огромное для X–XI веков расстояние (полторы тысячи километров пути!) между Киевом и Новгородом сумела накрепко спаять эти два полюса нового государства. Парадокс лишь в том, что, выступая на обоих отмеченных этапах консолидирующим фактором, «великий и могучий русский язык» был на разных этапах совершенно разным: германским на первом и славянским на втором.

На сегодняшний день, если отбросить слухи, сплетни и откровенное враньё ПВЛ, мы практически ничего не знаем о первом этапе и вообще руси IX века, а наши представления о всех последующих этапах становления Киевской Руси во второй половине X века весьма далеки от действительности. В качестве более-менее твёрдых отправных точек, опираясь на которые можно пытаться расширять Великую Брешь А. Никитина в наше прошлое, можно, на мой взгляд, принять три постулата.

Во-первых, русь как этнос зародилась в IX веке в Крыму на местном готском субстрате, суперстратом которого выступили викинги скандинавы. При этом те и другие образовали уникальный основанный на языковой общности симбиоз, породивший многие особенности нового этноса.

Во-вторых, Киевская Русь возникла примерно в середине X века вероятно на основе какого-то существовавшего в Поднепровье славянского государства или даже нескольких государств [29] в результате крушения крымской руси на рубеже 30‑х и 40‑х годов. Это государство получило от крымской руси новую правящую династию и новую столицу, так как в это время периферийный хазарский город Киев археологически становится административным центром нового политического объединения, впоследствии получившего по этой новой правящей династии название Русской земли. А затем, вскоре, начиная с середины-конца X века, рядом с новой столицей начали расти другие основные города Русской земли: Чернигов, Переяславль, Любеч.

В-третьих, с самого начала наряду с Поднепровьем в процесс становления Русской земли каким-то образом вовлекается Поволховье. Одновременно с появлением приднепровской Русской земли и превращением Киева в её столицу возникает и быстро растёт Новгород Великий. Важно то, что практически с момента возникновения Новгорода его население не только говорило на славянском языке, судя по найденным в нём берестяным грамотам X–XI веков (хотя новгородский диалект и имел западнославянские черты, подтверждающими заселение Поволховья балтийским славянами), но и пользовалось русской кириллицей, которая могла попасть в Новгород только из приднепровской Русской земли.

Июнь 2011

На главную ▬››

---

[1] А. Никитин. Основания русской истории. «Поветь временных лет» как исторический источник. 2001.

[2] См. в частности:
◦ Читая «Повесть временных лет». (В книге В. Егоров. У истоков Руси. Меж варягом и греком. 2010).
◦ На авторском сайте: Читая «Повесть временных лет». ▬››

[3] В современном литовском языке vodimas означает «вожак, предводитель». Так что, возможно, Вадим новгородских летописей – тоже фольклорное наследие, но уже не ободритское, а местное балтское.

[4] В конце концов Никитин отождествляет своего киевского «краеведа» с Нестором-«летописцем».

[5] Чего стоят одни только «поставленные Олегом» города, на которые он берет у византийцев дань. Не было этих городов в 911 году. Самые первые из них появляются только во второй половине и даже конце X века, что со знанием дела подтверждает археолог А. Никитин.

[6] Лингвист С. Обнорский на основании анализа языка договора 911 года полагал, что к авторам ПВЛ текст договора попал в переводе на древнеболгарский язык.

[7] Если, конечно, это не русская калька Татищева с крестильного имени Ольги «Елена», что по-гречески как раз означает «Прекрасная».

[8] А. Сахаров. Дипломатия Древней Руси: IX – первая половина X в. 1980.

[9] Эрбен говорил о словоформе karli как множественном числе от karl, то есть о «мужах». Но это имело бы смысл, если бы исходный текст договора был написан на древнескандинавском языке, то есть младшим футарком. История не знает примеров договоров, написанных рунами. Поэтому более вероятно, что «карлы» в тексте договора ― это славянское множественное число от «карл», появившееся уже в переводе на староболгарский язык.

[10] Любопытно сравнить это «гуды» с литовским gudai – «чужаки, нелитовцы». Это древнее слово, ныне пренебрежительно применяемая в Литве к русским и белорусам, исторически восходит к готам – прежним германским, то есть небалтским соседям предков балтов.

[11] Ср., например, татарское ак тәвә – «белый верблюд».

[12] Дорос – по-готски означает «двери».

[13] В греческой интерпретации Θεοδωρος – «Божественный Дорос» по созвучию с именем Фёдор (Теодор), что значит «Божий дар».

[14] Древнегерманский аналог (точнее источник) готского þiuda – похожее, но всё же иное þeudō.

[15] Г. Рубрук. Путешествие в восточные страны. ~1256.

[16] Лексема «чудь» даже с бóльшим вероятием могла быть производной не от тиуда – «народ», а от тиут (þiuþ [θiwθ]) – «хороший, благожелательный», что является прямым синонимом гута, означающего и «гот», но также и «хороший, добрый».

[17] Характерно, что Википедия называет это письмо «древнейшим аутентичным документом, вышедшим с территории Киевской Руси», хотя сам документ не только не упоминает Киевскую Русь, но и не даёт ни малейшего основания подозревать её существование.

[18] Здесь «за скобки» выносится покорение и разорение Хазарского каганата, так как оно приписывается Святославу исключительно авторами ПВЛ и не имеет подтверждений независимыми свидетельствами.

[19] У мыса Тарханкут в Караджинской бухте, в Севастопольской бухте в районе Инкермана и предположительно в районе Керчи.

[20] Более подробно об этом: В. Егоров. Когда возникла Киевская Русь?

[21] ◦ В. Егоров. Русь и снова Русь. 2002.
◦ На авторском сайте: Русь и снова Русь. ▬››

[22] И. Хайнман. Еврейская диаспора и Русь. 1983.

[23] Чего стоит одно только общее самоназвание гóтов гуты / гуды, которое можно понимать как «хорошие, добрые» или даже как «боги»! Две основные ветви готов называли себя остготами, то есть «блестящими готами» и визиготами, то есть «мудрыми готами».

[24] Тем не менее, этот «сухопутный» народ в III веке, только-только добравшись до Крыма, сразу начал совершать морские набеги на берега Чёрного моря, затем острова Эгейского моря и даже Афины. Не та ли это балтийская мореходная закваска, которая полтысячи лет спустя толкнула сородичей готов в викинг?

[25] Более подробно об этих проблемах см.:
◦ В. Егоров. Между варягами и греками.

[26] Håkon Stang. The Naming of Russia. 1996.

[27] Ildar Garipzanov. The Annals of St. Bertin (839) and Chacanus of the Rhos. 2005.

[28] Перевод А. Волынец с издания «S. Prudentii annales sive Annalium Bertinianorum pars secunda. Ab anno 835 usque ad 861 PL. T. CXV. P. 1852 Col. 1375–1420».

[29] Если исходить из факта сосуществования роменско-борщевской и лука-райковецкой археологических культур, вероятной границей между двумя различными славяноязычными государственными образованиями X века служил Днепр.