Владимир Егоров

 

ЭТНИЧЕСКИЙ ДУАЛИЗМ РУСИ В ДОГОВОРЕ С ГРЕКАМИ 911 ГОДА

 

 

 

В журнальном варианте:

Егоров В.Б. Этнический дуализм руси в договоре с греками 911 г.
Вестник Удмуртского университета. История и филология. 2024, № 2.

DOI: 10.35634/2412-9534-2024-34-2-270-280 • EDN: PHJXOD

eLibrary PDF: https://www.elibrary.ru/download/elibrary_67216193_59087960.pdf

 

 

Договор 911 года руси [1] с греками [2], включенный в статью 912 года Повести временных лет (далее — ПВЛ), подвергался исследованию с источниковедческой и юридической сторон [В. Истрин; М. Левченко; А. Сахаров; М. Бибиков; В. Горячев]. Незаслуженно обойденная вниманием языковедческая сторона договора была лишь затронута Е. Мельниковой [Е. Мельникова. Несколько замечаний о языке «сказания о призвании варягов», 2019] в связи с частной особенностью творчества авторов ПВЛ. Вне интересов исследователей остались, в частности, язык экземпляра руси и связанный с ним вопрос этнического лица последней. Обращаясь к языковедческой стороне договора 911 года, настоящая статья рассматривает иное прочтение представленного в нем перечня имен представителей руси, которое в совокупности с другими указаниями в тексте договора и комментариях к нему авторов ПВЛ дает основание предположить этнический дуализм заключившей договор руси.

К сожалению, в явном виде договор не содержит данных ни о происхождении этой руси, ни ее этническом составе, ни местах обитания. Мы не можем с уверенностью сказать, на каком языке она говорила и писала этот договор, ибо экземпляр руси нам недоступен, а дошедшие до нас в ПВЛ тексты византийско-русских договоров являются переводами на церковнославянский язык копий, хранившихся в императорской канцелярии. Ситуация осложняется тем, что нельзя исключить внесение непосредственно в дошедший до нас текст договора существенных правок и дополнений неким «русским справщиком» [А. Никитин. Основания русской истории. Повесть временных лет как исторический источник, 2001]. Тем не менее, даже имеющийся в нашем распоряжении когда-то кем-то переведенный с греческого и, по всей вероятности, правленный составителями ПВЛ текст договора 911 года, возможно, способен прояснить некоторые аспекты этногенеза начальной руси.

⁂

Формально вся «языковедческая информация» в договоре 911 года сводится к единственной фразе эсхатокола: «…договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — царя вашего и своею рукою…». Это «написание» не избаловано вниманием историков и лингвистов. В переводе ПВЛ Д. Лихачева оно получило объяснение в имени якобы писавшего договор писца, и это объяснение воспроизводилось в последующих изданиях ПВЛ, оставляя читателя в недоумении, что же это за «написание» и за что писец Иван удостоился личного упоминания в договоре. Между тем сам факт, что этим «написанием» были «сотворены» оба экземпляра, византийский и русский, однозначно говорит как минимум о греческом алфавите — только им мог быть написан византийский экземпляр договора. Следовательно, и в экземпляре руси использовался этот же алфавит [3].

Что же касается языка экземпляра руси, он «по умолчанию» подразумевается древнерусским или, в лучшем случае, церковнославянским. Например, учебник «История СССР с древнейших времен до конца XVIII в.» без обиняков постулирует: «Договор 911 г., заключённый от имени Олега и содержащий около десятка скандинавских имен олеговых бояр, написан не на шведском, а на славянском языке». Действительно, экземпляр руси не был написан на «шведском» языке, поскольку такового в начале X века ещё не существовало. Но в любом случае, следуя букве договора, никакое умолчание не может быть принято без эксплицитной увязки с Ивановым написанием, то есть греческой азбукой.

В итоге у нас нет прямого ответа на вопрос, на каком языке говорила и могла писать договоры русь в начале X века. За ним можно обратиться к трактату Константина VII Багрянородного «Об управлении империей», приведенные в котором «русские» названия днепровских порогов находят самые убедительные этимологии в древнескандинавском языке [4]. Следовательно, и разговорный язык руси того времени, первой половины X века, с наибольшим вероятием следует полагать одним из восточных диалектов древнескандинавского языка. Но этот язык и его письменность, младший футарк, не использовались для составления пространных документов, тем более юридических. Таким образом, учет всех факторов практически не оставляет выбора: «написание» здесь следует понимать широко, то есть оба экземпляра договора были написаны не только одним алфавитом, но и на одном и том же языке, а именно среднегреческом. В свою очередь, это заключение влечет за собой необходимость наличия в ведшей переговоры в Константинополе делегации руси квалифицированного переводчика, способного не только обеспечить двусторонний устный перевод в ходе переговоров, но и юридически грамотно составить документ по-гречески. К этому переводчику-юристу мы еще вернемся.

В статье ПВЛ за 907 год, описывающей предшествовавшие заключению договора 911 года события, а именно не оставившую следов в византийской хронографии «небывалую войну между Византией и Русью в 907 г.» [А. Никитин. Основания русской истории…] и последовавшие за ней переговоры о мире, говорится: «Олег же… начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида…». Так ПВЛ преподносит нам пятерку послов руси, но ничего не сообщает об этих Карле, Фарлафе и иже с ними. Затем в статье 912 года, непосредственно в преамбуле договора, приводится перечень имен лиц, заключивших договор «от рода русского»: Карлы, Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид. Как нетрудно заметить, в число уполномоченных лиц входят все пять послов из статьи 907 года и еще десять других представителей руси, итого пятнадцать имен. Практически для всех них предложены приемлемые древнескандинавские именные прототипы, например [5]: Karl, Ingjaldʀ, Farulfʀ, Vermu(n)dʀ, Rollabʀ, Góði, Hróaldʀ, Karn, Friðláfʀ, Hróarʀ, [6] Þrándʀ, Leiðulfʀ, Fastʀ, Steinviðʀ. Отдельные прототипы могут вызвать сомнения, но в целом они уверенно указывают на скандинавскую «основу» заключившей договор руси [7].

Хотя дошедший до нас в ПВЛ текст договора 911 года является переводом с греческого, содержащиеся в нем личные имена переводу не подлежали. В оригинале документа имена послов и уполномоченных представителей руси должны были быть транскрибированы греческими буквами, а при переводе договора на церковнославянский язык транслитерированы кириллицей. И тут возникает проблема: два элемента перечня представителей руси, а именно «Карлы» и «Гуды», не могут быть транслитерациями греческого текста, так как греческая азбука не имеет средств отображения звука /ɨ/, передаваемого кириллической еры («Ы»). Следовательно, буква еры в тексте ПВЛ не могла появиться как результат транслитерации византийского текста. Так одна-единственная буква (нередко дьявол кроется в деталях!) исключает интерпретацию этих двух элементов перечня как транслитерированных личных имен и ставит естественный вопрос: не могут ли быть «Карлы» и «Гуды» именами не собственными, а нарицательными, которые переводчику пришлось не транслитерировать, а перевести или заимствовать и адаптировать к церковнославянскому тексту, причем именно множественным числом, породившим конечные еры? Приглядимся к этим двум именам повнимательнее.

Общегерманское нарицательное karl, имевшее значения ‘мужчина’, ‘муж’, получает распространение в Западной Европе в качестве имени собственного со времен Карла Великого, то есть не ранее VIII века; а до Скандинавии мода на него доходит только к XII веку, когда в сагах появляются первые действующие лица с именем Карл и, наконец, на шведский престол восходит Карл Сверкерссон (1161 год). С учетом скандинавской «основы» заключавшей договор 911 года руси представляется маловероятным, чтобы имя Карл мог иметь некий ее представитель с восточноскандинавскими корнями, родившийся наверняка еще в IX веке. И в любом случае непонятно, откуда у гипотетического Карла в церковнославянском тексте взялась конечная еры.

Второй сомнительный элемент перечня имен, Гуды, казалось бы, имеет хорошую древнескандинавскую этимологию góði. Но это слово, означающее разного рода священнослужителей, известно в основном на западе Скандинавии и в Исландии, в восточной Скандинавии оно не использовалось. А использование этой лексемы в качестве личного имени в средние века вообще не известно. Наконец, та же проблема с конечной еры: Góði должно было бы транскрибироваться по-гречески как Γώδι или Γούδι и затем транслитерироваться в церковнославянский текст в виде «Годи» или «Г(о)уди», но не «Гуды».

Как мельком заметил А. Никитин, «чешский филолог Я. К. Эрбен предложил открывающую этот перечень [представителей руси в преамбуле договора – В.Е.] лексему “карл/карлы” считать не личным именем, а шведским (др.‑германским) существительным мн. числа karli, т. е. ‘мужи’, что, возможно, имеет смысл» [А. Никитин. Основания русской истории…]. Однако karli не объясняет конечную еры церковнославянского текста, к тому же в древнескандинавском языке у слова karl невозможна форма якобы множественного числа karli. Чтобы «иметь смысл», осторожно подхваченная Никитиным замечательная догадка Эрбена о возможности понимания заглавного элемента в перечне представителей руси как имени не собственного, а нарицательного требует иного объяснения. А главное, обоснования его появления перед перечнем имен.

Если первый элемент перечня — имя не собственное, а нарицательное, то по смыслу он мог бы выполнять функцию некого заголовка группы. В этой функции он, в отличие от последующих элементов именного перечня, т. е. действительно личных имен, имеет право грамматически стоять во множественном числе. В пользу такого понимания элемента «Карлы» говорит тот факт, к сожалению, ускользнувший от внимания Эрбена, что такого рода элемент в рассматриваемом перечне не единственный. В нем имеется еще одно сомнительное «имя», тоже представленное формой множественного числа и тоже допускающее трактовку как заголовка группы — наше «Гуды». Выше была отмечена неуместность его этимологизации через древнескандинавское góði, но для этого имеется более практичная альтернатива — готское слово guta, что собственно по-готски и означает ‘гот’. В отношении фонетического облика «гуды» церковнославянского текста полезно его сопоставление с близким по звучанию литовским gudas (множественное число gudai), изначально исторически как раз имевшим значение ‘гот’.

Второй заголовок, который представлен, как и первый, заимствованным термином и в той же самой грамматической форме, не только подтверждает понимание первого в этом же качестве, но и придает смысл их появлению в перечне имен, так как в паре они разделяют имена на две группы по этнической принадлежности. Согласно этому предположению в преамбуле договора 911 года следовало бы читать: «карлы [т. е. мужи – В.Е.]: Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав; гуды [т. е. готы – В.Е.]: Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид». Заметим, такое прочтение именного перечня фактически предполагает, что в среде руси термин «мужи» был принят в качестве названия входящих в ее состав скандинавов с очевидным их противопоставлением готам.

Поразительно, но эту конъектуру мы практически «в готовом виде» находим в Ипатьевской летописи: «Мы ѿ рода Рускаго. Карлы Инегелдъ. Фарлофъ. Веремудъ. Рулавъ. Гуды Руалдъ. Карнъ. Фрелавъ. Рюаръ. Актеву. Труанъ. Лидульфостъ. Стемиръ». Здесь элементы именного перечня разделены точками, которые в современных переводах ПВЛ превратились в запятые, но в двух случаях, и как раз именно в случае «Карлы» и «Гуды» (!), точки отсутствуют, из-за чего переводчикам пришлось добавить запятые вместо «потерявшихся», по их мнению, точек [8]. Однако, учитывая сомнительность трактовки элементов «Карлы» и «Гуды» в качестве личных имен, можно допустить, что точек после них не было в оригинале текста. (Как, разумеется, не могло быть и двоеточий, поскольку ни среднегреческий, ни церковнославянский двоеточие в его нынешней функции не использовали.) Если «Карлы» и «Гуды» действительно являются заголовками двух групп имен, то, вероятно, в исходном тексте они были выделены каким-то особым образом, который исключал знаки препинания, например отдельными абзацами. Такого рода выделение, чуждое летописям, должно было естественным образом исчезнуть при перенесении текста договора в ПВЛ.

⁂

Конечно, пара точек могла потеряться в процессе многократных копирований текста, и даже случайно именно после «Карлы» и «Гуды», однако предположению о разделении уполномоченных лиц руси на две этнические группы можно найти другие подтверждения в самóм договоре и комментарии к нему авторов ПВЛ.

При предлагаемом разбиении перечня на две группы получает объяснение различие наборов имен послов в статье 907 года и уполномоченных лиц в статье 912 года. Собственно послами, ведшими, согласно статье 907 года, переговоры в Константинополе, выступали только «мужи»-скандинавы: «Олег же начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в столицу карлов [то есть «мужей». Конъектура моя – В.Е.] Фарлафа, Вермуда, Рулава и Стемида…». И эти скандинавские «мужи», не считая гота Стемида, о котором отдельный разговор впереди, точно соответствуют комментарию авторов ПВЛ в статье 912 года: «Послал Олег мужей [то есть карлов. Подчеркнуто мною – В.Е.] своих заключить мир и установить договор между греками и русскими…». Попутно нельзя не обратить внимание на разительную схожесть состоящего из «мужей»-скандинавов посольства Олега 907 года с аналогичным посольством «кагана народа Рос» 838 года в тот же Константинополь, оказавшимся годом позже в Ингельгейме, где, согласно Бертинским анналам, послы руси были следователями Людовика I Благочестивого тоже признаны скандинавами (свеонами). Трудно поверить в случайность таких совпадений.

Две выделенные в списке уполномоченных лиц этнические группы неравноправны. «Мужи»-скандинавы привилегированны: послы из числа этих «мужей» вели переговоры в Константинополе, а их имена возглавляют перечень представителей «рода русского» впереди гóтов. Готы же, чьи имена стоят в перечне представителей руси позади скандинавов, вообще не были допущены к переговорам. Исключением оказывается Стемид, что заставляет уделить ему особое внимание.

Стемид — единственный гот, включенный, казалось бы, в нарушение системы, в посольство скандинавских «мужей», хотя не только в группе послов, но даже в группе представителей-гóтов его имя стоит последним. Но именно из-за участия в обоих перечнях, и везде на последних ролях, А. Сахаров справедливо признал Стемида либо секретарем, либо переводчиком русского посольства. К этому еще можно добавить разумное предположение, что Стемид, будучи и тем самым необходимым в переговорах переводчиком-синхронистом, и секретарем посольства, в конечном счете оказался и юристом, автором текста русского экземпляра договора. Включение в посольство в качестве переводчика и секретаря-правоведа этого гота, вероятно не слишком родовитого и потому оттесняемого в самый конец обоих именных перечней, обусловливалось владением греческим языком (Ивановым написанием) и юридическими познаниями, необходимыми для составления документов. Такое владение выглядит естественным, например, для духовных лиц в среде крымских гóтов, несколько веков обитавших рядом и в тесном контакте с греками и давно принявших византийское православие [9]. Поэтому не родовитый скандинавский «муж», может быть, вообще неграмотный, а пусть безродный, но зато достаточно образованный крымский гот оказался в «многонациональной» среде руси лицом, способным справиться с работой переводчика и секретаря, благодаря чему был включен как в состав делегации для переговоров в Константинополе, так и в число уполномоченных для заключения договора лиц.

Также отдельного замечания достоин и «муж» Ингельд. Самый первый, с учетом предложенной здесь конъектуры, в перечне представителей руси скандинав, он не был участником константинопольского посольства. Напрашивающееся объяснение этого — высокий статус и, возможно, почтенный возраст этого «мужа», что позволяет видеть в нем либо самогó верховного правителя руси, инициировавшего этот договор и представленного в ПВЛ под именем Олега, либо его полномочного представителя. Любопытно и, может быть, симптоматично, что в имени этого высокородного «мужа» первый компонент «инг‑» идентичен первому компоненту имени следующего, по версии ПВЛ, после Олега властителя Руси Игоря (Ингвара), а второй «‑ельд» — второму компоненту имени Свенельда, бессменного воеводы у Игоря и его преемников.

Ещё одним веским аргументом в пользу этнического дуализма заключившей договор 911 года руси служит проявление ее конфессиональной двойственности в эсхатоколе договора: «В удостоверение и неизменность, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили…, скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы…». Процитированный пункт договора явно написан русской стороной, и эта сторона противопоставлена византийской, «христианам», из чего следует, что русь — «не христиане» — еще пребывает в язычестве. Но при этом, клянясь по своим вере и обычаю, эта русь скрепляет клятву крестом и единосущной Троицей, признает единственность и истинность христианского бога, а также божественность византийских императоров. Такая удивительная на первый взгляд конфессиональная противоречивость находит объяснение как раз в этническом дуализме руси. Ее послы — ведшие переговоры в Константинополе «мужи»-скандинавы — ещё оставались язычниками и, соответственно, давали клятву «по своим вере и обычаю». При оформлении договора секретарь посольства Стемид добросовестно отразил сей факт, однако, будучи сам образованным православным христианином, использовал привычный для него христианский лексикон и принятый в документах византийский письменный этикет, что также подтверждается проставленной в том же эсхатоколе датой по византийскому индиктовому календарю.

Таким образом, предложенное здесь прочтение перечня представителей руси в преамбуле договора 911 года дает основания предположить, что этнически заключившая договор русь представляла собой альянс скандинавов и гóтов при очевидном доминировании первых. На момент заключения договора эти две составляющие альянса уже выступали под общим именем «русь», но еще были заметно обособлены, и это обособление нашло отражение в договоре. При этом в среде самόй руси для ее скандинавской составляющей мог прижиться термин «мужи», тем более что общегерманская лексема karl отсутствовала в готском языке и готская составляющая альянса вполне могла усвоить этот чуждый ей термин в качестве этнического идентификатора скандинавов.

Может быть, предполагаемый альянс скандинавов и гόтов, уже утерявший изначальный смысл для авторов ПВЛ, все же нашел в последней «реликтовое» отражение привилегированным положением «руси» и «чуди» с лидерством первой: «В странах же Иафета сидят русь, чудь и всякие народы:…» с персональным выделением руси и чуди перед дальнейшим перечислением прочих «всяких народов». Связь изначальных значений лексем «русь» и «чудь» соответственно со скандинавами и готами (при этом русь всегда впереди чуди, как и в перечне уполномоченных в договоре 911 года!) находит объяснение непосредственно в их широко известных этимологиях: «руси» из древнескандинавского *róþʀ ‘гребля’ [10], а «чуди» из готского þiuda ‘народ’. В частности, эту мысль развивал А. Никитин: «На источник такой эпонимической легенды [о призвании Рюрика – В.Е.] косвенным образом указывает лексема “чюдь”, в данном случае обозначающая не “эстов” или “заволоцкую чюдь”, а восходящая к первоначальному готскому thiuda — ‘народ’… Однако первоначальные эпонимы оказались забыты, а сама легенда приспособлена к условиям Новгорода на Волхове…» [А. Никитин. Основания русской истории…]. По прихоти истории впоследствии, со смещением центров активности руси в Поднепровье и Поволховье, сопровождавшимся ее славянизацией, обе лексемы поменяли свои значения: «русь» стала обозначать приднепровских славян, а «чудь» — прибалтийских финнов. Однако невозможно игнорировать тот факт, что никакие славяне исконно не назвались русью (в ПВЛ поляне лишь «прозвались» русью) и никакие финские племена сами себя никогда не называли чудью.

⁂

Предполагаемый альянс скандинавских «мужей» с готским «народом» как этап этногенеза начальной руси выводит нас на так называемую азово-черноморскую русь и тем самым в область предположений и догадок.

В IX веке, на ранних этапах формирования начальной руси, норманнов можно было встретить на побережье многих стран Европы от Исландии до Испании. Иной была ситуация с готами. Помимо островов Готланд и Борнхольм на Балтийском море единственным местом, где в то время можно было отыскать живых гóтов, оставался Крым. Трудно представить, чтобы договор с Византией заключали обитатели восточной Скандинавии вкупе с жителями соседних островов Балтики, тем более что в начале X века в гипотетическом альянсе свеев Упланда и гóтов Готланда последние вряд ли оказались бы на вторых ролях. Островные готландцы в то время были гораздо более активными в торговле и международных отношениях по сравнению с континентальными свеями. И, разумеется, никакого Иванова написания, вообще никакой письменности кроме футарка ни у тех, ни у других в начале X века не было. Так предполагаемая готская составляющая заключившей договор 911 года руси указывает на Крым как наиболее вероятное место ее обитания.

Готы появились в Крыму в эпоху Великого переселения народов и сумели создать там государственное образование — Крымскую Готию. Считается, что последние следы крымских гόтов теряются где-то в IX веке, с этого времени они не упоминаются и становятся археологически неуловимы. Вероятно, после поражения антихазарского восстания 787 года готы потеряли свою этническую идентичность и, полностью ассимилировавшись во всех бытовых и хозяйственных аспектах, стали неотличимы от прочего населения Крыма. Но имеются свидетельства долгого сохранения в Крыму какого-то германского языка. Одно нам оставил посетивший Крым в XIII веке монах Гильом из Рубрука, другое — посланник Священной Римской империи в империи Османской Ожье де Бусбек, который в XVI веке в Стамбуле услышал у заезжих жителей Крыма и записал отдельные слова и фразы еще живого в то время «готского» языка, хотя этот язык уже сильно отличался от «классического» готского Ульфилы. Сопоставляя три факта: сохранение в Крыму какого-то германского языка как минимум до XIII века, нарративное и археологическое исчезновение крымских готов в IX веке и появление в тех же краях примерно в это же время нового этноса «русь», — можно предположить, что в IX веке крымские готы, еще сохранявшие свой язык, но уже утерявшие прочие признаки, идентифицирующие их как гóтов и отличающие от остальных обитателей Крыма, оказались субстратом нового причерноморского этноса, суперстратом и катализатором которого выступили добравшиеся до Крыма скандинавы. Новый гибридный этнос заместил свой субстрат, вследствие чего исчезли упоминания о крымских готах, а в Северном Причерноморье появился новый германоязычный народ русь.

Мы не знаем, когда и как скандинавы добрались до Черного моря. Но, оказавшись в Крыму, они там встретили народ, внешне ничем не отличавшийся от соседей, но, говоривший на понятном скандинавам языке. Этот удивительный феномен обязан был породить некое новое качество. В Крыму скандинавам представилась уникальная возможность быстро и эффективно наладить контакт с местным населением и инкорпорироваться в местную этнокультурную среду.

С другой стороны, остатки готского народа после покорения Крыма Хазарским каганатом и неудачи антихазарского восстания влачили жалкое существование, теряя свою идентичность и не имея перспектив. И вдруг эти малочисленные хиреющие остатки большого народа, некогда вершившего историю Европы, неожиданно обрели возможность радикально изменить свое существование благодаря нагрянувшим «пассионарным», выражаясь языком Л. Гумилева, родственникам. Поэтому в данном случае речь могла идти не столько о покорении гόтов скандинавами, сколько о некоем исключительном симбиозе пришельцев-мореходов («гребцов» руси) с аборигенами-готами («народом» чудью), в котором каждый компонент в чем-то дополнял другого и что-то выигрывал для себя. Вследствие тесного слияния обоих компонентов внешне русь не отличалась от жителей Северного Причерноморья. Норманны всюду проявляли высокую адаптивность к местным условиям, но в Крыму адаптация дополнительно ускорилась благодаря слиянию с родственным готским компонентом [11].

Византийцы не отождествляли новый народ с готами, которых греки вообще предпочитали именовать тетракситами или трапезитами. Так готы, и прежде не игравшие в жизни империи сколько-нибудь заметной роли, окончательно сошли с исторической сцены. С IX в. в непосредственном общении византийская администрация имела дело, как мы видим в свидетельствах 839 года (Бертинские анналы) и 907 года (ПВЛ), со скандинавской элитой нового этноса, по которой византийцы и судили обо всем народе. По их первому впечатлению, выраженному патриархом Фотием в двух гомилиях «На нашествие росов» 860 года, напавшие представлялись «страшной гиперборейской грозой», «народом с севера… от краев земли», отделенным «странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристанищными морями». Однако всего через семь лет, как засвидетельствовал тот же Фотий в «Окружном послании к восточным архиерейским престолам», этот прежде отдаленный гиперборейский народ уже оказался обитателем греческой ойкумены и даже обзавелся епископией.

В первой половине X века ал‑Мас'уди помещает русь «на одном из берегов» Азовского моря (которое он считает заливом моря Нитс, то есть Черного моря) и называет его «морем руси», по которому никто не плавает кроме нее. Согласно «Кембриджскому документу», в конце 30‑х годов X века русь совершает внезапный налет на город С‑м‑к‑р‑ц в Керченском проливе. Последующее нападение руси на малоазийское побережье Византии 941 года внезапным не получилось, так как о приближении флота руси византийцев предупредили сначала херсонцы, потом болгары, из чего можно заключить, что флот руси последовательно плыл вдоль берегов Крыма и Болгарии, а исходной точкой кампании был все тот же Керченский пролив. Туда же, к «Киммерийскому Босфору», по словам Льва Диакона, вложенным им в уста императора Цимисхия, бежал Игорь «вестником своей беды» с остатками сожженного «греческим огнем» флота. Туда же, причем туда же «домой», отправил Цимисхий побежденного Святослава, которого Лев Диакон называет «катархонтом тавроскифов». Хотя греки именовали скифами всех варваров, обитавших в Северном Причерноморье («Великой Скифии»), Диакон называет русь не просто скифами, а тавроскифами — с прямым указанием на их обитание в Таврии. Наконец, договор руси с греками 944 года обязывал русь защищать Херсон от черных булгар, что физически возможно только в том случае, если владения руси находились между теми и другими, т. е. опять-таки в Крыму.

Таким образом, документально удостоверенная вне рамок ПВЛ активность руси в Причерноморье во второй половине IX и первой половине X веков замыкалась исключительно на Крым, пока Святослав не распространил ее на Дунай [12] и Болгарию. В этой связи разумно допустить и экспансию именно азово-черноморской руси в Среднее Поднепровье. Такое допущение косвенно подкрепляется появлением к середине X века в Киеве торговой фактории руси, описанной Константином Багрянородным в девятой главе «Об управлении империей», причем у этой фактории торговая активность была ориентирована исключительно на Черное море и Византию.

Возможно, именно с таврической «пропиской» руси связаны эпитеты «дикая», «жестокая», «кровожадная» и т. п., которыми характеризуют русь византийские авторы: «всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности», «скифский народ, дикий и грубый», «народ, как все знают, жесточайший и суровый». Вряд ли русь сильно отличалась кровожадностью и жестокостью от извечных северных соседей Византии, кочевников «Великой Скифии». Скорее некую особую свирепость греки приписывали руси по инерции считать именно варварских обитателей берегов Тавриды особо опасными жаждущими крови дикарями. В греческой традиции такими без жалости и без разбору убивающими всех приставших к их берегам чужаков предстают древние обитатели Крыма тавры. И по исторической преемственности — тавроскифы-русь.

Говоря о «кровожадной» таврической руси, нельзя пройти мимо еще одной аналогичной традиции, на сей раз арабской, о трех составных частях Руси, из коих в одной, а именно Арсании, не удалось побывать ни одному чужестранцу, так как местные жители убивали всех пришельцев. Если допустить, что арабская традиция — это отражение греческой о таврах и крымской руси, то тогда таинственная Арсания сопоставляется с Крымом, который, возможно, у арабских авторов впоследствии получил также название «Острова руси». Этот «остров» размером в три дня пути был покрыт лесами и болотами, что не противоречит размерам и ландшафтам Крыма с лесами его гористой части и «Гнилым морем» Сивашем.

«Баварский географ» в перечислении племен и народов Восточной Европы конца первой половины IX в. назвал русь (Ruzzi) непосредственно вслед за хазарами (Caziri), вероятно, тем самым отражая их географическое соседство. Но в то время одним из вероятных мест тесного, в прямом смысле бок о бок, соседства руси с хазарами как раз мог быть Крым. В любом случае речь не могла идти о Киевской Руси, которая, если верить объективным данным археологии, во время написания «Географа» еще не существовала, а непосредственных контактов с хазарами не имела как минимум до середины X века.

⁂

Предлагаемое в статье прочтение перечня имен представителей руси в преамбуле договора 911 года в совокупности с удивительной конфессиональной двойственностью руси в его эсхатоколе и другими косвенными свидетельствами в комментариях к договору авторов ПВЛ дает основания предполагать, что предприимчивые скандинавы (викинги, варяги) в начале IX века достигли Крыма и образовали там уникальный симбиотический альянс с местными готами, который положил начало азово-черноморской, а затем, весьма вероятно, и приднепровской руси. В этом предполагаемом альянсе готский субстрат позволил новому этносу быстро укорениться в Причерноморье, а скандинавский суперстрат, лидирующий и привилегированный, придал ему «пассионарность», благодаря которой тот посмел поднять руку на саму Византийскую империю и смог дать свое имя одному из крупнейших государств средневековой Европы.

Май 2024

 

На главную  ▬››

 

 


[1]       Здесь и далее написание «русь» со строчной буквы подразумевает этноним в противоположность хорониму «Русь».

[2]       Следует подчеркнуть, что договоров именно руси с греками, а не Руси с Византией, как нередко можно встретить в литературе, так как в самόм договоре высокой договаривающейся стороной выступает не государство Русь, а некий «род русский», что, кстати, косвенно подтверждает сомнения в существовании Киевской Руси как государства в начале X века.

[3]       В этой связи интересно предположение И. Хайнман («Еврейская диаспора и Русь», 1983. Глава «Торговая деятельность русов». https://search.rsl.ru/ru/record/01003142104; https://amkob113.ru/irma/irm-7.html.): «Если предположить, что летописец воспользовался ивритским словом יון (иван), что означает ‘грек’, то выражение [“Ивановым написанием” – В.Е.] можно прочесть как “греческим письмом”». Уточним: сочинял договор не летописец, он лишь включил имеющийся текст в ПВЛ; и ‘грек’ в иврите не יון (может читаться /ɪvan/), а יווני /ɪvvanɪ/. Однако эти уточнения вряд ли снижают ценность наблюдения.

[4]       В отношении «русских» названий порогов у Константина Багрянородного автор придерживается авторитетного мнения коллектива ученых (Е. Мельникова, В. Петрухин, А. Зализняк, Г. Литаврин, М. Бибиков, Б. Флоря), изложенного в академическом комментарии к 9 главе трактата Константина.

[5]       См.: общедоступные статьи «Русско-византийский договор (911)» Википедии и Rus'–Byzantine Treaty (911) англоязычной Wikipedia.

[6]       В англоязычной Wikipedia отсутствует прототип для Актеву, а Википедия полагает это имя финским, хотя для него тоже можно предложить хороший древнескандинавский прототип *Agiþew. Это имя сохранилось в древнеанглийском языке как Ecgþēow (Эггтеов в русском переводе) — так звали отца Беовульфа, героя одноименного англосаксонского эпоса. Династия Эггтеова имела готское происхождение.

[7]       На фоне этой скандинавской «основы» перечня особенно пикантно смотрится «писец Иван».

[8]       В Лаврентьевской летописи тоже имеется отсутствующая точка, но только одна после «Гуды»: «Мы ѿ рода Рᴕускаг. Карлы. Инегелдъ. Фарлов. Веремоуд. Рᴕлавъ. Гоуды Роуалд. Карнъ. Фрелавъ. Рᴕалъ. Актевᴕ. Трᴕанъ. Лидоул Фостъ. Стемид».

[9]       Однако в начале X века Крым был под властью Хазарского каганата, а русь Поволжья находилась под культурным влиянием Хазарии еще с IX века, чем, возможно, объясняется бытование в среде руси ивритского термина «Иваново написание» для греческого алфавита.

[10]     Возвращаясь к скандинавским «мужам» договора, уместно упомянуть róþskarlar рунических надписей в значении «гребцы», а дословно «гребные мужи».

[11]     Примером может служить «словесный портрет» Святослава у Льва Диакона — портрет никак не скандинава, а, скорее, обитателя Северного Причерноморья.

[12]     Торговый путь по Дунаю и Рейну лазутчики руси разведали еще в 838–839 годах, совершив путешествие с посольством Феофила к Людовику от Константинополя до Ингельгейма.